Без Лимонова

Вот после временной заминки,

Рок процедил через губу:

Снять со скуластого табу

За то, что видел он в гробу

Все панихиды и поминки.

Владимир Высоцкий

17 марта 2020 года был день рождения моего отца. Он - 1949 года, ему исполнялся 71 год. «Позвонить папе после 16 часов», - записал я на листе писчей бумаги, поделенном на двадцать восемь клеток. Составлению таких расписаний меня научил Лимонов, а его в свою очередь, Карла Фельтман - секретарша его американского босса Питера Спрэга в Нью-Йорке конца 70-х.

День этот начинался как самый обыкновенный день. Дочь в школе, жена — на службе. У меня свободное расписание, но я составил накануне себе план дел, и собирался следовать ему. С утра сходил в зал на тренировку, потом съездил по делам в Зеленоград, и, возвращаясь домой, проезжал станцию «Маяковская». «Там, наверху, в семи минутах хода от метро в старой квартире Лимонов — больной и, должно быть, грустно ему, — подумал я, — как окажусь дома, надо отыскать на дисках фотографии, что я делал в Киргизии — изумрудные луга, горы со снеговыми вершинами, инопланетные руины советской цивилизации, бездонные «кёль», то есть озёра — и отправить Эдварду, пусть порадует глаз.

У Лимонова была любовь к фотографиям экзотических мест, присылаемых ему друзьями в оных местах побывавшими. И был вкус к хорошей фотографии, абы какие «фотки» он не ценил.

Уже из квартиры я позвонил отцу и поздравил его с днём рождения, на вопрос как у меня дела, рассказал о нашей совместной с Эдуардом работе над его новой книгой «Старик путешествует», потом что-то ещё делал...

А в 20.10 телефон стал разрываться, интернет стал разрываться. Умер Лимонов. Чудесные пейзажи Киргизии посылать отныне было некому.

Меньше всего сейчас мне хочется умствовать, «красными словесы» определяя место Лимонова в русской жизни, размерность его вклада в политику, значение его для литературы, его влияние на те, или иные поколения. Пусть это делают золотые перья критики, люди несомненно, более умные и осведомлённые.

Моё дело — нарисовать субъективный портрет личности. Волею судьбы и собственным стремлением я имею возможность дать этот портрет достаточно крупным планом.

На одной из книжек, которую я помогал ему делать, Лимонов написал: «...ты же меня знаешь сто лет». На самом деле — тридцать. Это 2/3 моей 45-летней жизни. Четырнадцатилетним пацаном в декабре 1989 я увидел Лимонова впервые. Он участвовал в вечере газеты «Совершенно секретно» в СКК «Измайлово». Юлиан Семёнов пригласил его, и именно в тот день Лимонов впервые ступил на советскую землю после 15 лет эмиграции. Я случайно или неслучайно оказался там. ...Выступали звезды перестройки следователь Гдлян, журналист Додолев, сам Юлиан Семенов, рассказывали про коррупцию в Узбекистане и маньяков в России...

Но вот на край сцены вышел худощавый человек, в очках. Одет он был в узкий черный пиджак и черные же джинсы, а под пиджаком алела рубаха с небрежно повязанным галстуком. В отличие от прорабов перестройки он был одет не модно, но стильно, это уже производило впечатление.

Юлиан Семенов представил его: «А это наш Эдуард Лимонов из Парижа» - словно похвастался редким зверем.

«Здравствуйте, русские люди!» - просто сказал человек в алой рубахе. И дальше я слушал только его.

От вечера у меня остались фотографии, снятые на отцовскую «Смену 8-М». Мы пожали друг другу руки с этим странным человеком, ни единой строчки которого я к тому времени не читал, и я получил автограф. Близкого знакомства не произошло, я был ещё мал, о чём нам было разговаривать?

Лимоновские книги не вошли в жизнь, а обрушились на меня. Корпус главных текстов Лимонова издал ныне неживой Александр Шаталов в своей фирме «Глагол». В бумажных обложках, некоторые на плохой бумаге, эти книги всё равно были красивы благодаря оформлению художника Дмитрия Кедрина. На задней обложке одной из них, сборника «Исчезновение варваров», впервые появилась символика, ставшая позднее партийным знаменем нацболов — красное полотнище с чёрными серпом и молотом в белом круге. Это — изобретение Кедрина.

К Октябрю 1993 я был полностью готов к политической жизни. Мы оба были среди защитников Дома Советов, но не встретились тогда. А встретились 1 мая 1994-го на грандиозной антиельцинской демонстрации. Лимонов, Летов с музыкантами «Гражданской Обороны», Владимир Бондаренко, комсомольцы Малярова, баркашовцы, анархисты, плечом к плечу мы промаршировали от Октябрьской до Смотровой площадки в весёлой поющей колонне.

Летом 94-го я позвал Эдуарда в пионерлагерь под Кировом (Вяткой) где мои знакомые устраивали семинар «по проблемам молодежи». Лимонову поездка запомнилась знакомством с отцом Александром, который, послушав выступление Эдуарда, заявил что если создается такая партия, ей непременно нужен капеллан, и он готов им стать. По возвращении из этого путешествия началось то, что вскоре стало партией.

Ну а дальше полетели дни. Газета. Партия. Тюрьма Эдуарда. Возвращение. Об этом нет смысла писать в газетной статье, это материал для книги. С тех пор судьба нас если и разводила, то ненадолго.

Сейчас появится значительное количество «друзей Лимонова». Так всегда бывает в подобных случаях, и не только скверные качества человеческой натуры тому причиной. Обаяние Лимонова, его (если он хотел) эмоциональная щедрость легко создавали иллюзию короткой дистанции. Но если он желал, то мог быть и высокомерным, и неприступным.

Были ли мы друзьями? Я не могу использовать это слово. Когда-то, когда Лимонов сидел в тюрьме, я опубликовал в двух номерах качковского глянцевого журнал взятое ещё до ареста интервью с Эдуардом на тему гантелей и мышц в его жизни. После выхода Эдуарда из лагеря я привёз ему эти выпуски. Среди прочего, я написал в статье о нём «верный товарищ». Лимонов при мне прочитал текст, и дойдя до этого определения произнёс: «Не знаю, нет, скорее — лояльный товарищ».

Мне кажется, его тяготили слишком короткие отношения, поэтому с определённого возраста, после 55 примерно лет, он стал их отсекать. Со своей стороны я никогда не лез в зону более близкую, чем он допускал. Это, возможно, и позволило сохранить отношения на столь длительный срок. Мы были товарищами, comrades. Однако общение выходило далеко за рамки деловых отношений, и для меня это большое счастье, что иногда он нуждался в моём обществе без конкретной причины, просто так.

С ним было легко и часто весело. Он мог, конечно, и ругаться без повода, и ворчать, но, поверьте, было легко. Вот несколько эпизодов вспышками, уже из последних лет.

2016 год. У Лимонова стала сбоить клавиатура компьютера. Буквы вытворяли что хотели. Он попросил меня купить новую клавиатуру. Я купил, привёз. Подключили к системному блоку. За окном шумели липы и неожиданно ярко светило мартовское солнце. «Слушай, по-моему там совсем уже тепло» - говорит Лимонов. Мы открываем балкон, который он звал террасой, вытаскиваем туда два раскладных стула и столик. Бутылка красного вина и — неожиданно — сигареты. «Вы же не курите?» - говорю я. «Это сигареты подруги, посмотри какое солнце, сейчас хочется покурить!». Мы сидим среди оплавившегося снега, пьём вино, и разговариваем об аристократических предках Эдуарда. Втроём с Антоном Климовым мы уже полгода ведём расследование его семейных тайн. Потом я рассказываю про тайны предков своих. Потом мы долго сидим молча, и солнце гладит наши лица. Лимонов поднимает бокал, благородный напиток сияет внутренним светом. «Вино лечит душу!» - элегически произносит Эдуард. «Постойте, постойте — шучу я, — дайте я запишу эту великую фразу, мэтр!».

Через день Эдуард попадает на операционный стол. Новая клавиатура не помогла, буквы по-прежнему продолжали плясать, нарушилась координация и прочее. В черепе у него обнаруживают огромную кисту, отёк. Лишь срочное и серьёзное оперативное вмешательство позволяет Лимонову в тот раз выскочить с того света. Но ведь всё равно — вино лечит душу.

А это уже картинка из 2018-го. Мы работаем над книгой... впрочем не буду говорить какой книгой. Набирая с рукописи текст, я замечаю, что в книге очень много повторов, часто встречаются несогласованные предложения, фактические ошибки искажают реальность, делая её реальностью сугубо лимоновской. В день финальной доводки текста я говорю ему обо всём этом. «Я знаю, - отвечает Эдуард, - это всё так и должно быть, ничего не правь, это всё работает».

— Я так и предполагал, - говорю я, - понимаю, если у Катаева в поздних книгах был «мовизм», как бы нарочито плохо сработанный текст, то у вас получается уже «супер-мовизм»!

— «Супремовизм» - подхватывает Лимонов, - о да, в этом стиле я достиг невероятных высот!

— Значит организовываем движение «супремовистов». Для начала необходимо выпустить манифест!

Так декларативно отгораживающийся от литературности, он прекрасно знал и старую русскую, и советскую литературу, и обитателей этих литератур. Я представляю, как желчно он написал бы о Катаеве, доведись ему включить Валентина Петровича в один из своих паноптикумов. Но вместе с тем, целый день мы были «супремовистами» и очень радовались этому обстоятельству.

Вот вспомнил ещё о чём — письма... В 90-е мы с Лимоновым не писали писем друг другу. Соединял телефон (ещё не мобильный). Помню, как он позвонил мне в середине дня 31 декабря 1999 года, и почти прокричал в трубку: «Данила! Ельцин подал в отставку!» - «Заливаете, Эдуард Вениаминович!!!» - только и смог вымолвить я... Мы встретились тем же вечером, и новый XXI век встречали на Красной площади вместе. Я был с подругой, Лимонов со своей Настей. Есть снимки того Нового года, где мы пьём шампанское под Спасской башней.

А в 2013-м мы обменялись адресами электронной почты. И стали писать письма. И перестали звонить. Мобильные телефоны Лимонов так никогда и не полюбил и брезгливо относился к ним. Сейчас я смотрю на папку с нашей корреспонденцией - эта переписка самая обширная из всех моих переписок.

В папке «Иванович Иван» - это его псевдоним в почте - 4424 (четыре тысячи четыреста двадцать четыре) письма за семь лет. Половина от него - мне, половина обратно. Значительная часть этих писем телеграфна: «Приходи завтра в 09.00» - «Яволь!». Но есть и очень подробные и бесценные, составляющие факт литературы.

Последние два месяца были тяжёлыми. Убийственные боли он переносил, по крайней мере, при людях, стоически. В середине февраля я зашёл к нему по какой-то надобности, какой не помню.

Прощались. Пожали руки, ладошка у него стала маленькая и совсем была холодная. Очки он снял, я взглянул ему в глаза и увидел, что они стали стариковскими-стариковскими - очень светлыми, а были всегда карие с прозеленью.

Эти светлые-светлые теперь смотрели на меня, и Лимонов, их обладатель, произнёс, без печали и огорчения:

- Отойду я, наверное, скоро....

Вот тебе и всеотрицающий «демон». Сказано это было просто, со смирением и достоинством, и в моём разумении совсем по-христиански. «Отойду»... слово уже почти забытое. Но вот он выбрал именно это слово.

Близилось 22 февраля 2020 года, его день рождения. Эдуард опасался, что может не дотянуть до него. В своём ЖЖ он опубликовал размышления о грядущей дате с заглавием из украинской поговорки «не кажи «Гоп!» поки не перескочиш».

Каждый день с утра его ждала больница, вечером же ближний круг парней-нацболов привозил его домой. Какой тут день рождения. Однако 21 февраля вечером я получил короткое письмо:

Завтра мой д.р. Пацаны пусть выпьют, коллективно поедят.

В обычной компании - только свои.

Как приедем из клиники, так и начнём.

Приходи и ты.

Я может быть решусь на глоток простого слабого пива.

ЭЛ

Вечером 22-го мы встретились за столом в его квартире. Лимонов был как тень. Всклокоченный седой ёж волос, валившиеся щёки, пиджак из магазина «Сударь», вдруг ставший ему велик на несколько размеров. До подбородка он был укутан серым клетчатым шарфом. И он-таки выпил пива! Говорить ему было мучительно, есть он не мог, он смотрел на нас, слушал наши застольные байки и даже улыбался, но было видно, что дух его где-то не здесь.

Для него было очень важно, что рубеж 77 он перескочил, что все, кого он желал видеть собрались, и на мгновение можно было подумать, что жизнь продолжается и всё идёт своим чередом.

Последнюю встречу судьба устроила нам 29 февраля. Он вернулся из клиники, а в 18.30 пришёл я. Отправляли издателю компьютерный набор его последней (он это знал) книги. Эдуарду было больно, говорить он практически не мог. Но мы ухитрились трижды поругаться по поводу текста, некоторых правок. Он вспыхивал, гневался, я был терпелив и упрям. Через полтора часа работы написали совместное письмо редактору, и манускрипт (если так можно о файле) уехал по проводам (или как они там перемещаются, биты информации) Полине из издательства Individuum.

Я отодвинулся от стола. Лимонов взял восьмушку листа А4 и чёрной тонкой ручкой написал:

«Что предпочитаете?

- Коньяк.

- Вино.

- Водка (хорошая)»

Почему-то я не отвечал устно, а пододвинул клочок бумаги к себе и приписал внизу: «Вино!».

Так, записочками, мы с ним общались до того лишь раз в жизни - в 2000м году, когда он затевал алтайскую авантюру (приключение), приведшую его в тюрьму. Ту самую эпопею, про которую спустя двадцать лет им была написана книга «Будет ласковый вождь».

Только тогда, в квартире на Калошине переулке записочки сжигались, а эта вот, из квартиры на улице Фадеева осталась нетленной.

Прошли в кухню, узкую как каюта гоночной яхты. Дед подливал и подливал, и бутылку крымского «Муската» я быстро уговорил. А он пить уже не мог, и любовался тем, как выпиваю я.

- Казы, казы же есть! - воскликнул Эдуард. - как же я забыл!

И старательно скормил мне полкруга конской колбасы, оттерев её от белого солевого налёта домашним ситцевым полотенцем, и нарезая на кружки неуместно огромным шеф-поварским ножом.

- Вы что, вдоль её пытаетесь разрезать? - спросил я недоуменно наблюдая очередной этап взаимодействия ножа и колбасы.

- Ты, Данила, как дитя! - говорить ему было нестерпимо больно. - Не разрезать - надрезать, чтоб шкуру удобней снимать.

- Я и есть во многом, если подумать, дитя. - сообщил я ценную информацию.

- Да я тоже... - то ли произнёс, то ли промычал он.

Так что последняя наша встреча случилась праздничным пиром. Я думаю, это правильно. Я думаю, что так и должно было быть.

Потом Эдуард вышел провожать меня на лестницу. Уже закрывались механические двери лифта, а он, чуть согнувшись, всё махал и махал ладошкой. На прощание.

***

Лимонов - великий русский писатель. Но называть его «последним великим» - всё равно, что утверждать, что Россия завтра кончится.

Мы не можем знать кто придёт завтра, или через сто лет. Будут ещё великие, обязательно. А Россия по-прежнему останется на своём месте. Ну может прирастёт немного территорией, как это у нас случается в урожайные годы.

А Лимонов - великий русский. И в многочисленной компании других великих русских людей ему хорошо и свободно.

***

20 марта мы похоронили Лимонова. Уже вечером после похорон, в интернет-разговоре с адвокатом Сергеем Беляком, верным другом и товарищем Эдуарда, я неожиданно для себя написал: «Знаешь, я ехал домой и такая идиотская мысль вдруг в голову пришла: вот спросит послезавтра Лимонов: «Как там мои похороны прошли? Как всё было?». И надо будет ему что-то красочно рассказать. На улице Фадеева, в комнате с жёлтыми обоями...

Фото Натальи Медведевой (Париж, 1980-е)