«Тебя для того и одели как адмирала, чтобы ты давал справки клиентам», – говорит швейцару дерзкий пьяница. Иногда опустившимся людям тоже нужна точная информации в виде цены или координат.
Если бы нам позволяла эрудиция, мы бы напомнили, что звание «адмирал» происходит от арабского «эмир аль-бахр», то есть, князь моря – братской могилы помыслов, иллюзий и грез, а бабочку Адмирал по латыни зовут Atalanta – состязание в беге с которой сулило верную смерть.
И марафонский забег, и вечерние бдения за столиком в ресторане – два маршрута к одному финишу.
Швейцар под неоновой вывеской не более чем личинка кладбищенского сторожа, напоминающего забредшим зевакам, явно не готовым купить у него букет, что «выход» в другом месте, а уходить через вход – дурная примета. Это в ресторане через кухню в переполненный зал проникают свои. Но здесь все совсем иначе. Поверьте мне, молодые люди, ведь я работал и там, и там…
Впрочем, он может и промолчать. Трудно представить себе совершающего утреннюю пробежку Высоцкого, но две его песни посвящены соперникам быстроногой Аталанты, чья душа после смерти вселилась, сменив пол, в тело мужчины-атлета.
Мне хорошо знакома череда превращений: артист, швейцар, привратник, гость.
В конце концов, гость, он ведь и артист и зритель, пассивно наблюдающий за поведением скорбящих дилетантов, сравнивая технику гримас и качество траурных лент, как правило, далеко не в пользу новейших технологий.
Когда следующий концерт?
За тринадцать лет концертной деятельности, возобновленной после двадцатилетнего (мечта любого лабуха!) перерыва, я слышал эту волшебную фразу, то во сне, то наяву, регулярно. Но, памятуя, как далеко вперед унеслась Аталанта, и какова судьба более амбициозных и выносливых участников забега, наряду с азартом я испытываю чувство смутной тревоги.
Финиш и пьедестал не за горами, а уж как выглядят финишные ленты, мы видели сто и больше раз. Ничего хорошего, хотя готы, говорят, от таких вещей все еще кайфуют.
«В конце задания – бронзовый крест»! – обещает агенты Бережному группенфюрер Руммельсбург, но мы-то знаем (в этой сфере с эрудицией у нас полный порядок), что предатель обречен.
Я выступаю без лишних людей и децибел. Как на скамье в аллее парка, или в беседке детского садика. Под одну гитару, без сногсшибательных арпеджио и риффов, будучи твердо убежден, что «гурманы оценят», потому что Джими Хендрикса можно спокойно и внимательно послушать дома, а его эпигонов можно не слушать вовсе.
За моей спиной не гремит кастрюлями ударник-виртуоз (один из ста тысяч виртуозов), не гудит толстыми струнами басист, не верзает импровизациями аккомпаниатор, глубоко презирающий солиста за «непрофессионализм».
Мое так называемое «творчество» – сплошной атавизм, то есть, возврат к предкам, неспешный и смиренный задний ход, вопреки бегу чемпионки-убийцы Аталанты.
Когда мои сверстники, меняя платформы на кроссовки, рвались в будущее к синтезаторам, и примочкам, меня неудержимо влекло к старым заведениям, где доживали и доигрывали свой век неудачники, махнувшие рукой на прогресс и конкуренцию.
Там я слышал, как они поют.
Про Аркашу говорили, что он сказочно богат. Кабак, где он работал с момента от постройки, считался «парнусовым», потому что рядом находились рынок и таксопарк, прибыльные, хлебные места.
Репертуар Аркаши был предельно консервативен, а его постоянная аудитория была в принципе против каких-либо перемен и новаций. Поэтому в «Южном» всегда было можно послушать (словно из минувшего привет) и Аркашину скрипку, и «Огонек», и «Бесаме мучо», и массу других песен-ревенантов с того света.
Бывшие греки заказывали «Сиртаки», бывшие подводники «Усталую подлодку».
Аркашино богатство оказалось воздушным замком из табачного дыма, который быстро высосали вентиляторы перестройки, сухого закона и табачного кризиса.
Кумир пожилых таксистов еле устроился швейцаром в убыточный и немодный кабак «Театральный». Синтезатор раздавил скрипку. Завсегдатаи с внешностью Николая Рыбникова и капитана Клоса из-за столиков перекочевали в кусты, где на экране гибнут вампиры, а в жизни простые алкоголики.
Сермяга уверял, будто своими глазами видел, как Аркаша доедает с тарелок скудные горбачевские гарнирчики…
Потом Аркашу, кажется, увезли туда, куда увозят пожилых родственников те, кто может себе это позволить.
И гуляя по «немецкому» кладбищу в Хайфе, где тоже порхали какие-то бабочки, я впервые в жизни обратился непонятно к кому с одновременно и абстрактным, и вполне конкретным вопросом: «Так когда же следующее выступление, Адмирал?»
