Эту историю я услышала на экскурсии в Суздале. Весной 17-го года в этот старинный городок приехал кто-то из Питера и рассказал, что там "царя скинули". Обыватели перво-наперво побили приезжего, а потом сдали городовому, который и препроводил его в каталажку, чтоб тот охолонул и не болтал непотребное.
Экскурсовод своим рассказом хотела показать, насколько захолустным стал Суздаль — когда-то столица важного княжества. А показала другое: простой русский человек желает жить при царе. Царь — это надёжа, защита, опора. В том числе умственная, нравственная: не зря про пустого человека говорят "без царя в голове". Любит, любит народ царя и никогда не говорит и не думает о нём плохо: это бояре злые, а царь — за народ. А когда царя нет, переносит на первое лицо в государстве это — религиозное, по сути, — отношение. Оно совершенно иррационально, поскольку вера вообще иррациональна.
Народ хочет, чтобы царь правил от имени высшей силы. Он — помазанник Божий. Если нет этой высшей санкции, для русского человека такой правитель — не царь. Высшая сила бывает разная: Бог, коммунизм, но она должна быть.
Все эти республиканские ценности, первое лицо как "наёмный менеджер", вроде гендиректора в акционерном обществе, — это кружковые интеллигентские увлечения, возникшие, как во времена декабристов, от праздности, малого знания жизни, соединённого с несварением западной мудрости.
Можно "скинуть" царя, но не потребность в нём. Она — живёт. Первому лицу у нас принято приписывать всё: и хорошее, и плохое, что только ни есть в жизни. Главное, ему принято приписывать такую власть, которой никто вообще не обладает в принципе. На самом деле никакой властитель никогда и нигде не обладал абсолютной властью: он вынужден считаться с таким количеством обстоятельств, что почасту коридор его возможностей крайне узок. Но это на самом деле. А в монархическом воображении наших людей — он может всё. Любопытно, что так считают и хвалители, и ругатели. Ругатели проявляют тот же самый монархизм, только со знаком минус: они верят, что власть первого лица — абсолютна, и главное — сменить неправильное первое лицо на правильное, и всё дивно изменится. Забавно, что так рассуждают многие прогрессисты и либералы-западники. Впрочем, что удивляться: русские же люди. На вид прогрессист, а поскрести — монархист.
В этом — здоровый инстинкт русского народа, верная историческая память. Ведь все крупные свершения нашего народа приходятся на моменты крепкого самодержавия — независимо от названия. Сталин, безусловно, был красным самодержавным монархом, и таким его любил и помнит народ.
Это понимали умы, способные проникнуть чуть глубже копеечной брошюрки по теории государства и права. Карамзин в знаменитой "Записке о древней и новой России" писал: "Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою Государственного Устава её она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных /…/. Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия? Если бы Александр, вдохновенный великодушною ненавистью к злоупотреблениям самодержавия, взял перо для предписания себе иных законов, кроме Божиих и совести, то истинный добродетельный гражданин российский дерзнул бы остановить его руку и сказать: "Государь! Ты преступаешь границы своей власти: наученная долговременными бедствиями, Россия пред святым алтарём вручила самодержавие твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание твоей власти, иной не имеешь; можешь всё, но не можешь законно ограничить её!.."
Почему каким-то народам подходит демократия, а другим нет? Вероятно, потому, что в государственном устройстве народов есть много органического, а не умственного, конструктивного, хотя есть, конечно, и умственное. Нечто подобное в языке. Почему в каких-то языках в какой-то момент взяли да исчезли падежи, а в других — сохранились? Бог весть. Мало того. Всякие попытки создать рациональный язык с абсолютно рациональной грамматикой, не знающей исключений, — не прижились. Таким же явлением на грани рационального и органического является форма государственного устройства. Его нельзя выдумать, его нельзя произвольно заимствовать в других странах: что русскому здорово, то немцу смерть.
Об этом много и глубоко говорил Гюстав Лебон, когда-то бешено популярный, чьи книги были и в библиотеке Ленина, и в библиотеке Николая II. "Народы не властны в своих учреждениях", — писал он. "Учреждениями" тогда назывались государственные институты. Его же мысль: народы, склонные к монархизму, одновременно склонны к социализму. Её стоит обдумать.
Почему же рухнула вековая русская монархия, если мы такие монархисты? Эта была трагедия неисполненного долга: революция — это всегда результат неисполненного долга. Царь дезертировал — солдаты побежали с фронта. Даже анекдот возник: Николая II наградили орденом Октябрьской Революции за личный вклад в неё. И об этом тоже стоит подумать накануне столетия Февральской революции.
