Бедная Лиза и злой царь

Вот Карамзин. Автор «Бедной Лизы», литератор, возведенный в ранг главного историка. Имел на современников и потомков такое влияние, что кто-то сочинил даже шутливые заповеди «карамзинистов».
1. Карамзин есть автор твой, да не будет для тебя иных авторов, кроме него.
2. Не признавай ни одного писателя ему равным…
3. Не произноси имени Карамзина без благоговения…
4. Помни сочинения Карамзина наизусть…
5. Чти Русского путешественника и Бедную Лизу, да грустно тебе будет и слезлив будешь на земле…
6. Не критикуй!
7. Не сравнивай!
8. Не суди!
9. Не говори об Истории правды…
Шутки шутками, но Карамзин сыграл роль довольно зловещую. Недаром декабристы в числе идейного багажа, приведшего их к бунту, называли «Историю государства Российского». В ней ведь Государство Российское предстает довольно жутким (и¸ в подтексте, подлежащим революционному изменению). Взять хотя бы отношение к Иоанну Васильевичу IV. В личной переписке Карамзин отдает должное величию Государя, а в девятом томе «Истории» он – сатрап и деспот. Будучи масоном, литератор встраивал историю в прокрустово ложе идеологической схемы. Русский Царь явно не вписывался в масонские представления о царстве Астреи – «царстве справедливости».
Уроженец Симбирской губернии, Николай Михайлович в ранней юности вступил в масонскую ложу "Златого Венца".
Была дана клятва: "…Я обещаю быть осторожну и скрытну; умалчивать обо всем том, что мне поверено будет, и ничего такого не делать и не предпринимать, которое бы могло открыть оное; в случае малейшего нарушения сего обязательства моего подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренная вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху".
Следует подчеркнуть, что Симбирская ложа, в которую вступил Карамзин, была особой. Сотаинник преп. Серафима Н. А. Мотовилов писал в 1866 г. Императору Александру II, что эта ложа, наряду с Московской и Петербургской, сосредоточила в себя весь яд якобинства, декабризма, иллюминатства, цареборчества и атеизма.
Впоследствии Карамзин воспитывался и путешествовал по Европе на деньги масонов. Его готовили к чему-то великому. Ордену был нужен Карамзин-историк. Недаром в работе "Опыт об историках", помещенной в журнале известного масона М. М. Хераскова, говорилось: "Сделать историю полезною зависит от искусства писателей. История, писанная остроумным человеком, заключает в себе примеры красноречия, остроты мыслей, нравоучения, политики, преимущества мудрого правления».
Говорят, что впоследствии Карамзин отошел от Ордена. Так ли это? Ответ дает сама история «посвящения» его в историки. 31 октября 1803 года появился Указ Императора Александра I об официальном назначении его историографом с жалованием 2000 рублей ассигнациями.
Назначению способствовало содействие товарища министра народного просвещения М. Н. Муравьева, воспитателя Императора Александра I, масона, отца будущих декабристов, вольных каменщиков Никиты и Александра Муравьевых. Интересно, что первая личная встреча Царя и Его историографа произойдет лишь в декабре 1809 года. Такова была сила протекции!
(Илл. 23). С. Фомин обращает внимание на факт одного визита Карамзина. Перед тем, как отправиться в 1815 г. из Москвы в Петербург для печатания своей "Истории Государства Российского" он заезжает в подмосковное Авдотьино. Нужно полагать, бывший воспитанник получил благословение на предстоящее дело "масонских старцев" – Новикова и Гамалеи.
И вот Карамзин читает отрывки из 9-го тома «Истории» на годичном заседании Императорской Российской академии. Готовит общество к восприятию "ужасов" правления Иоанна Грозного. Еще до этого в той же аудитории официальный историограф позволяет себе произнести такое: "Великий Петр, изменив многое, не изменил всего коренного русского: для того ли, что не хотел, или для того, что не мог, ибо и власть Самодержцев имеет свои пределы". И всё это спокойным ровным тоном. Присутствовавшие слушают. Молчат. Одни с недоумением. Другие с внутренним восторгом.
Николай Михайлович был противником Самодержавной Монархии в точном смысле этого понятия. Он был сторонником так называемой просвещенной Монархии, противником всего того, что нарушало право дворянства на соучастие во власти. "…Перенося этот дворянско-монархический принцип на события более отдаленного прошлого, – отмечают исследователи, – Карамзин в свете конфликта Царя с дворянством рассматривает Царствование Ивана Грозного…" Основным стержнем тут была "дворянская симпатия /Карамзина/ к боярской оппозиции самовластию Ивана Грозного".
Девятый том открывался словами: "Приступаем к описанию ужасной перемены в душе Царя и в судьбе Царства".
"Цель свою историк не скрывает, – справедливо пишут современные исследователи, – он дает отрицательный образец – как не следует Царствовать; урок всяким Царям и полезное подспорье просвещенным… Автор патетически восклицает: "Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для Государей и народов…"
Так фантазии на историческую тему становятся поводом для сентиментального морализаторства. К чему это приводит, писал в свое время известный русский историк И. Е. Забелин: "…Мы судим обыкновенно и делаем строгие приговоры с точки зрения современных нам понятий и нравственных положений. Оттого и путаница в науке. Чтобы, например, осудить Грозного – нужно взвесить всё современное Ему во всех мелочах. Нужно, прежде всего, иметь ясное, отчетливое понятие о нравственном и всех других положениях века, нужно хорошо знать жизнь века. Тогда само собою выяснится и лицо века. А мы, не зная жизни, берем лицо с событиями и судим об нем, как о нашем современнике. Жизнь – если она будет нам известна, укажет, что мог и чего не мог делать человек. Как он грешил против положений века и насколько был свят, т.е. в чистоте соблюдал эти положения, хотя бы на наш взгляд они были дики, чудовищны, нелепы. /…/ Одним словом, изображение людей и дел должно основываться на нравственных положениях века, действительности тогда существовавшей, а не на общих только психологических и философских теперешних и тоже временных выводах и силлогизмах".
Для самого историографа, отмечает С. Фомин, совершенно явны были противоречия между его литературно-художественным принципом и научным принципом, который только и приличествовал настоящему ученому. "Карамзин, – писал Н. Л. Рубинштейн, – нашел этому противоречию своеобразное разрешение, разделив свою историю на две самостоятельные части. Основной текст – литературное повествование – сопровождался в приложениях самостоятельным текстом документальных примечаний". В первую очередь читали, конечно, беллетристически-фантазийную часть. Впрочем, документальные примечания также отбирались по вкусу.
Соглашусь с тем, что для Николая Михайловича мир был – театр. Это сугубо масонское мировосприятие: "Карамзин смотрит на исторические явления, как смотрит зритель на то, что происходит на театральной сцене. Он следит за речами и поступками героев пьесы, за развитием драматической интриги, ее завязкой и развязкой. У него каждое действующее лицо позирует, каждый факт стремится разыграться в драматическую сцену. /…/
Герои Карамзина действуют в пустом пространстве, без декораций, не имея ни исторической почвы под ногами, ни народной среды вокруг себя. Это – скорее воздушные тени, чем живые исторические лица. Они не представители народа, не выходят из него; это особые люди, живущие своей особой героической жизнью, сами себя родят, убивают один другого и потом куда-то уходят, иногда сильно хлопнув картонной дверью».
Историк масонства Башилов справедливо замечал: «Человек, находящийся во власти иллюзий, созданных в масонских идейных лабораториях, не любит ни сверхъестественный мир, ни естественный мир, а любит неестественный, искусственный мир, созданный разумом».
Но ведь фантазии иногда обретают силу причин. И вот результат. Внушение Карамзина во многом привело к тому, что на памятнике Тысячелетия России среди 128 фигур места Царю не нашлось.

«Бойтесь кисти живописца…»

Читайте и ужасайтесь: "…Царь дал ему несколько ран острым жезлом своим и сильно ударил им Царевича в голову. Сей несчастный упал, обливаясь кровию. Тут исчезла ярость Иоаннова. Побледнев от ужаса, в трепете, в исступлении он воскликнул: "Я убил сына!" – и кинулся обнимать, целовать его; удерживая кровь, текущую из глубокой язвы; плакал, рыдал, звал лекарей; молил Бога о милосердии, сына о прощении. Но Суд Небесный свершился. Царевич, лобызая руки отца, нежно изъявлял ему любовь и сострадание; убеждал его не предаваться отчаянию; сказал, что умирает верным сыном и подданным…"
Что ты видишь за этими словами Карамзина? Точно: картину Репина…
Еще в конце XIX в. о литературных наваждениях писали следующее: "…Действительные исторические лица, раз воспроизведенные поэтом, мы представляем себе более или менее так, как их представляет поэт".
Иногда результаты такого наваждения выглядят поистине курьезно. В свое время, отмечает С.Фомин, нам приходилось писать о ссылках первоиерарха Зарубежной Церкви Антония (Храповицкого) и нашего современника митрополита Нижегородского и Арзамасского Николая (Кутепова) – при решении важнейших церковных вопросов (о святости Царственных мучеников, например) – не на документы и факты, а на текст драмы А. С. Пушкина "Борис Годунов" и либретто оперы А. П. Бородина "Князь Игорь".
Но еще более удивительно наблюдать, как все эти созданные мастерами кисти и пера художественные образы оказывают влияние на профессиональных историков.
"Все знают известную картину Репина: обезумевший отец держит в объятиях обагренного кровью Сына. Это Грозный Царь, убивший в порыве гнева Своего Наследника. Но действительность, может быть, еще страшнее". Это - известный историк, академик М. Н. Тихомиров в сборнике, отпечатанном в издательстве "Наука".
…Итак, кровавая картина. Полотно, вызывавшее обмороки, нервические припадки и даже стремление «убить» ее, как нечто живое и опасное, с помощью ножа.
«Бойтесь кисти живописца — его портрет может оказаться более живым, чем оригинал», - писал ещё в XV веке Корнелий Агриппа Неттесхеймский. Подобные наваждения на выбранную жертву известны уже давно. В этом же ряду – портреты, писанные с членов масонских лож; в случае неповиновения адепта портрет повреждался, и натурщик погибал. Таково действие симпатической магии… Творчество Ильи Репина стало тому подтверждением. Пирогов, Писемский, Мусоргский, французская пианистка Мерси д'Аржанто и другие натурщики стали «жертвами» художника. Только мастер начал писать портрет Федора Тютчева, поэт скончался.
Как-то Репину заказали огромное монументальное полотно «Торжественное заседание Государственного совета». Картина была завершена к концу 1903 года. А в 1905 году грянула первая русская революция, в ходе которой полетели головы изображенных на полотне чиновников. Одни лишились постов и званий, другие и вовсе поплатились жизнью: министр В.К. Плеве и великий князь Сергей Александрович, бывший генерал-губернатором Москвы, были убиты террористами.
В 1909 году художник по заказу Саратовской городской думы написал портрет премьер-министра Столыпина. Едва он закончил работу, как Столыпин был застрелен в Киеве. Не был исключением и писатель Всеволод Гаршин, с которого Репин писал сына Царя Иоанна Грозного – Царевича Иоанна. Он покончил жизнь самоубийством (бросился в лестничный проем).
Впрочем, некоторые картины Репина убивали не только человека, но саму правду. Взять хотя бы его полотно «Гоголь и отец Матфей». На ней мы видим несколько полоумного с виду человека, напоминающего Николая Васильевича и за его спиной – огромного, черного и злого попа. Так был изображен замечательный духовник Гоголя, который помог писателю покаяться и умереть христианином.

Иллюстрация - "Каракозов перед казнью" И. Репин.