Я застал людей, которые, довольствуясь печатным словом, понимали «порнографию» буквально – наиболее пикантные страницы были помечены в библиотечных книгах заранее. Желающему войти в сексуальный транс оставалось только раскрыть томик в нужном месте и, подобно средневековому каббалисту, вперив глаза в огненные буквы, выжимать из них положения и образы, невоплотимые в реальной жизни.
На предмет порновкраплений в реальной жизни подвергался весь библиотечный каталог – от Ремарка и Селинджера до книг украинских реалистов. «Гулящая» Панаса Мирного была чем-то вроде «Любовника Леди Чаттерлей».
Среди ребят моего возраста и чуть старше я был кем-то вроде доктора Кинси, и, соблюдая определенную дистанцию, мог позволить себе сравнивать и анализировать их фетиши и вкусы. Интересно, думал я, наблюдая саморастление недоразвитых, а стали бы они с таким же прилежанием листать эротический бестселлер в поисках хоть одной нейтральной хохмы, если бы официальной доктриной у нас был разврат, а не умеренность?
Слоняясь без дела по Ленинским горам, я встретил двух студенток, предложивших мне лишний билет на фестивальный показ. Одна держала покетбук, просунув вместо закладки палец. Я отказался. Смотреть «Дерево башмаков» нудноватого режиссера-католика совсем не хотелось. «Ксавьера Холландер? – я дважды цокнул языком, изображая шутливое осуждение, – Ну-ну!...» Барышни переглянулись, было в них что-то отталкивающее, и мы расстались навсегда.
Коммерческий сексолог-памфлетист, это вам не Панас Мирный! Люди копают глубже, люди желают знать то, о чём «Один день Ивана Денисовича» не информирует.
Конечно, я освоил два-три, может быть, больше читательских форума в «Пентхаузе» с советами Ксавьеры, но следовать им на практике как-то язык не поворачивался.
В аппаратуре ценилось стерео. В порно ценился цвет. И первые, призрачные симптомы незнакомого явления «фотошоп». Помимо порно-каббалистов, так сказать, эконом-класса, было немало любителей слуховых галлюцинаций. Спросом пользовалась «секс-музыка». Под сдобренные вздохами и стонами мелодии из «Эмманюэль» и «Истории О» фантазировали, словно ослепленные кометой, персонажи «Дня Триффидов», обладатели роскошных стереосистем и более примитивных магнитофончиков. Скоро им суждено было прозреть. До видеобума оставалось несколько лет.
Как правило, продукция теневой «фабрики грез» не касалась непосредственно отношений с живыми партнерами из плоти и крови. Виртуозно выполненные неизвестным художником комиксы про свидание двух трансвеститов, воспринимаются намного острее, нежели опыты моих знакомых, о которых «доктору Кинси» было известно достаточно.
Улучшенное качество изображения и звука не могло не обернуться девальвацией традиционных фетишей – стройнящие платформы и джинсы «в обтяжку» сводили на нет уловки кокеток с несовершенной фигурой.
Жители местного Содома с Гоморрой ломились в видеосалоны с упорством своих библейских предков, желая познать заснятых на VHS «ангелов».
К началу восьмидесятых фетишизм раннего глэм-рока превратился в самопародию – самые пикантные предметы туалета, лишь воображаемые под верхней одеждой, музыканты Motley Crue напяливали поверх пролетарских джинсов.
Мужичье в автобусах критиковало Терезу Орловски и хвалили Чиччолину.
Знакомый либертин с готовой на все супругой-зомби был откровенен:
– Хочу школьную форму. Нашу, советскую! Помоги».
– Поговори с племянницей, – посоветовал я, – по-моему, вы с ней одного роста.
Понятие дефицита сместилось в область реликтов и раритетов. Казалось бы, возможности для совершенствования обоюдной иллюзии расширились неимоверно. Домашнее качество не уступало фирменному, но и ощущение обыденности обострялось. Кого шокировать если все свои? Знакомый психиатр сетовал: «Холотропные процедуры посещают тупые, озлобленные нимфоманки».
Мой испорченный друг мечтал о школьном платьице. А я о тех, наэлектризованных предчувствием оргии временах, когда даже Кафка считался полупорнографом, хотя бы потому, что читали его по-настоящему единицы.
Когда-то неискушенный сосед был не в силах отличить шум толпы на рок-концерте от рева трибун на стадионе: «Какой счет?» Любителю The Doors было плевать на футбол, а соседу на The Doors. Элементарную зевоту, продемонстрировав запись, можно выдать за самый искренний и аутентичный оргазм.
«И прохлада через зрение проникает в сердце к нам» – второстепенное наблюдение Гёте оказалось пророческим. Так, сопливый осветитель, принятый на работу, благодаря своей юности и испорченности (как это кажется более старшим «художникам по свету»), пожирает глазами танцовщицу кордебалета, не понимая, почему так пьет ее счастливый супруг. «Через зрение» проникают не только острые, соблазнительные сигналы, но и «прохлада», скука, тоска, равнодушие, а иногда, как в случае с Медузой Горгоной, и – смерть. Куда прохладнее!
В семидесятых имел место недостаток опыта (не напускного жеманства) и раскрепощенности при явном превосходстве исходных, естественных качеств. Неумение «подать себя» компенсировали насквозь фальшивой гомофобией, и вообще неприязнью к любым «психам», которые «бросаются на девочек» и «портят мальчиков», пренебрегая услугами рядовых гражданок.
В наши дни «раскрепощенность» и аксессуары помогают отводить глаза от внешних и внутренних недостатков и деформаций партнера, которые, заметьте, не пропадают только потому что мы их не замечаем (блажен кто верует), либо научились (не без помощи) не обращать на них внимания. То есть – закрывать глаза, погружаясь в остывшую ванну слуховых галлюцинаций «секс-музыки» и непристойных иероглифов из каталога библиотеки для юношества. Круг замкнулся.
Все на месте, и стоит конвульсиям затихнуть, мы сразу понимаем – нас надули…
«Она уже старая, – подумал он, взглянув на ее пористое меловое лицо, густо засыпанное пудрой, на оранжевые губы в трещинках, на страшные наклеенные ресницы, на широкий серый пробор среди плоских волос цвета ваксы…»
Нас надули, и – кровь из носу, нужен опыт всеядного «совка», готового пополнять свой донжуанский список самым некондиционным материалом. Мозг выплевывает набор чувственных штампов как старую кассету.
Беспощаден кто-то к человеку.
Сеансы откровенности двух людей все строже протекают по сценарию ролевой игры травести. «Номер исполнен, а теперь – уходите, или я уйду», – говорят, моментально охладев, карикатурные фанаты тех же Motley Crue, или скорее Twisted Sister. Но посещаемость этих групп давно не превышает полусотни человек.
Однако маньяк видит только шнурованные ботинки на ногах чернокожей доминатрикс, не обращая никакого внимания на их размер.
Так позировали в начале века для европейских газет африканские министры: фрак и эполеты, а под ними – набедренная повязка.
Дорвавшись до «Эмманюэли» и трезво оценив этот «шедевр» наши дамочки что-то мямлили про «порочные глаза», но этого добра и в Союзе было навалом.
Купил тушь ресниц, поплевал, и глаза развратились. Так поступала треть мальчиков из моей школы.
И еще одно неудобство нашей комфортной эпохи – ускорение «винтажности». Тема не портится, но и не сохраняет актуальность. Чем вторичней мода, тем сильнее, как это ни странно, бросается в глаза отставание от нее.
Это не так заметно при пустых прилавках, но когда выполнима, казалось бы, любая прихоть…
Доступность не притупляет, а напротив, пробуждает капризы, о существовании которых мы не подозревали, или делали вид, что не подозреваем.
Отпугнувшая бунинского барчука (заглянувшего к солдатке) реплика с печки («я усрался!») сегодня может стать сигналом к началу замечательной дружбы. Меняются пилоты, стюардессы…
И только не меняются пресловутые «крупные планы», в духе датских дуклетиков карманного формата. Разве что поубавилось (милых сердцу защитников природы) зарослей, но в целом, «дивные дива» те же, что и тогда. Пустыня ширится – если не ошибаюсь, именно это ощущение привело в дурдом разнузданно-девственного Ницше?
Крупные планы – Магелланово облако, Крабовидная туманность. Туманность Андромеды с вонзающимся в нее звездолетом «Тантра».
Астрономия не принадлежит к числу тайных пороков.
