Вере Хорват
В международном аэропорту Белграда Егора встретили. Следующий час, что отделял его от конечной цели их поездки, средневекового города-крепости Смедерево – они провели в радостной и немного сбивчивой болтовне с его сербской переводчицей Миленой.
В Сербии он любил всё и задолго до того, как попал сюда.
Начиная с жутковатых «Песен западных славян» в исполнении Александра Сергеевича и заканчивая Кустурицей, в ту пору ещё Эмиром.
Поэтому на Милену Егор поначалу внимания не обратил. Хорошенькая тёмноволосая девушка воспринималась им как милое бесплатное приложение к его поездке по Сербии.
Сербии, о которой он так давно мечтал. О которой так изболелось его сердце, пока её многовековое тело терзали бомбами и крылатыми ракетами новоевропейские и заокеанские варвары.
Прошло уже несколько лет с бомбардировок Югославии НАТО, но память о неотомщённых жертвах необъявленной войны ещё дымилась в сердцах сербов.
- Вот эти дома запретили восстанавливать, - показала рукой Милена, когда они проезжали мимо полуразрушенных, обгоревших многоэтажек в центре Белграда. – Пусть останутся как напоминание!
Её хорошенькое лицо стало жёстким, и сразу обозначилась разница между восточнославянским типом и западными славянами: нос с горбинкой, более узкие скулы и губы, более резкий подбородок.
В мужчинах, кстати, это не так бросается в глаза, возможно, любовь к ракии, свинине и хорошему местному вину умягчает черты мужественных сербов до полной практически неразличимости с русскими, а тем более – с темноволосыми малороссами.
А вот у женщин эта разница резче, миловидные, привычные нам русские женские лица здесь редки и, как правило, результат смешанных браков.
- Откуда такой хороший русский, Милена?
- У меня мама русская, - как бы отвечая его мыслям, подтвердила переводчица.
И тогда Егор пристальнее вгляделся в неё.
Он недавно развёлся, это было первое и сокрушительное поражение в его желании создать семью.
Расставание было резким, с элементами истерики, хотя и без рукоприкладства.
С окончательным оформлением по почте.
Тем не менее – это было поражением. Именно так Егор воспринимал свой развод. Поэтому все последующие женщины проходили у него по разряду «сопутствующие потери».
До понимания того, что любовь это не война – ему, в его неполные двадцать семь лет было ещё далеко.
***
Фестиваль документальных фильмов в Смедерево должен был стать завершением сельскохозяйственного и туристического праздника «Смедеревская осень», но муниципальные власти, как всегда, не рассчитали – и киношников удалось собрать уже только в конце октября.
Стояла удивительная балканская послевоенная осень. Удивительная своей пустотой и покинутостью. Их привезли в частный двухэтажный отель на окраине Смедерево. Там не было отопления, к тому же за полтора часа пока приехавшие знакомились друг с другом – несколько раз пропадало электричество.
Кажется, кроме Егора и хозяев фестиваля – никто из иностранцев не понимал причины этих перебоев, и воспринимали всё как весёлую балканскую фантасмагорию в духе Кустурицы.
Гости фестиваля ещё подъезжали, и Милена – к разочарованию Егора – прекрасно владевшая английским языком, постоянно требовалась для управления этим довольно пёстрым франко-испано-австрийским сборищем. Англосаксов представлял японский режиссёр, уже несколько десятков лет назад покинувший родину и живший с семьёй в Нью-Йорке.
Пикантность такого выбора была очевидна, но опять же – не всем. Толстокожие французы и испанцы веселились так, будто это не их самолёты ещё пару лет назад превращали в пепел сербских детей.
Кажется, один лишь Эрик, католический режиссёр из Австрии, что-то такое чувствовал, хотя его-то культурная страна, к чести южных немцев, как раз и не участвовала в международном сербском погроме.
Эрик вообще оказался добрым малым, и через пару дней они с Егором уже приятельски пили виски после выступления на сербском телевидении.
В парке и из горла.
- I have`nt any glasses! – сказал ему Егор, подразумевая стаканы. - No
- Glasses? – переспросил Эрик, и поправил очки.
- Glasses no, - помахал Егор перед ним бутылкой, - from the bottle. И сделал глоток из бутылки.
- No problem! – мотнул головой Эрик, и присоединился.
...А тогда, в отеле – Егора поразила какая-то отрешённая пустота в этом древнем мире. Вот съехались со всего света киношники, привезли документалку, шумят, а всё равно – как-то удивительно пусто.
С сербами всё понятно – они хотят прорваться из этой искусственной изоляции, в которую их загнали милосердные убийцы.
А вот эти-то, что – неужели совсем ничего не чувствуют?
Ощущение какой-то апокалиптической покинутости вокруг добавлял их неосвещённый отель, и голые деревья в парке с пожухлой листвой на дорожках, которую время от времени поднимал налетавший ветерок с Дуная.
И печальные гудки буксиров, в наступающей темноте тащивших свои натруженные баржи по единственной реке, соединявшей всю Центральную и Южную Европу.
- Дружище, налей мне ракии! – обратился Егор к крупному, улыбчивому сербу, орудовавшему за стойкой отеля, где по балканской традиции размещались и бар, и рецепшн одновременно.
- Нема проблема! – дружелюбно улыбнулся серб, наполняя стакан...
- Какая-то пустота... – гораздо позже, когда основная часть фестивальной программы уже закончилась, подтвердил мысли Егора американоговорящий японец Йотсумото. Также за рюмкой ракии. Они тогда засиделись далеко за полночь.
- Знаешь, я понял это, когда рухнула Берлинская стена. Весь мир будто полетел куда-то под откос...
Егор даже оторопел, Йотсумото был, конечно же, старше, мудрее, но одназначно не «левак». В симпатиях к Варшавскому блоку и СССР ни разу не замеченный. Но здесь, на земле сербов (они только что говорили про бомбардировки Белграда) он сказал что-то такое, что ни в России, ни в самой Сербии ещё не понимали. От слова совсем.
***
- I`m from Russian special forces!
Господи, как глупо он тогда бравировал молодой удалью, здоровьем... и словами! Двадцать лет назад.
...Кровь из разбитой головы капала на шеврон с надписью «отряд специального назначения». Парадная форма, или попросту «доброволка», была безнадёжно испорчена.
Впрочем, не это сейчас было самое важное.
Санитарная «нива» оказалась на удивление вместительной и удобной, в неё затолкали четырёх раненых – трёх лёгких и одного лежачего – и она мягко и шустро пылила вдоль лесополок Луганщины, по направлению к госпиталю.
Глядя на перепачканный кровью шеврон, Егор вспоминал ту давнюю, балканскую осень...
В последний день пребывания в Сербии киношников повезли в горы, в знаменитый сербский монастырь – Горняк. Женский. Он был прославлен Григорием Синаитом, великим исихастом, который после Афона, какое-то время молчальничал у себя на родине, на берегах реки Млавы.
Здесь он, по преданию, и встретил князя Лазаря, за десять лет до последней битвы героя с восточными поработителями.
По молитве старца, неугомонная, великошумная Млава, перемалывающая в своих быстрых водах камни в песок – замолчала.
Святой старец и святой князь, стоя на разных берегах Млавы, смогли поговорить.
О чём?..
Когда Егор услышал эту историю, какое-то необычайное волнение овладело им. Ведь и год гибели Лазаря – 1389 – и год освобождения Святой Руси, год Куликовской битвы – всё это оказалось так близко!
И также, как с Дмитрием Донским беседовал Сергий Радонежский, здесь, на берегах Млавы, Григорий Синаит напутствовал сербского воина-мученика.
С тою лишь разницей, что русские тогда освобождались от иноземного ига, а у сербов оно только начиналось...
- Матушка, - обратился Егор к игуменье, - если я не окунусь в эти священные воды, по русскому обычаю, я себе этого не прощу!
Настоятельница монастыря посмотрела на него, молча повернулась и ушла за ворота.
- Ты всё правильно перевела? - Егор нерешительно взглянул на Милену. – Она обиделась?
Девушка только смущённо улыбалась, она сама была растеряна – это внезапное желание русского, и строгий уход насельницы...
Матушка игуменья через несколько минут вернулась, она принесла два белоснежных монастырских рушника и молча отдала их Егору.
Он ещё раз посмотрел на неё и успокоился, пожилая монахиня одобрительно улыбалась.
Стоял конец октября, по реке с гор дул довольно резкий ветер, небольшое, но очень пёстрое интернациональное сообщество киношников толпилось на берегу горной Млавы, поёживаясь и кутаясь в дублёнки. Предусмотрительностью отличились француз и два испанца, теплолюбие остальных страдало больше, но они не показывали виду.
Настоятельница стояла на берегу в обыкновенной монашеской рясе, вместе с другими сербами она одобрительно смотрела на раздевавшегося русского.
Вот тогда-то, на реплику французского режиссёра, то ли Жака, то ли Пьера: мол, не боится ли русский заболеть? – Егор и кинул своё залихватское:
- I`m from Russian special forces!
Трижды, как полагается, окунувшись в ледяную горную воду, Егор вышел на берег, и почувствовал, как привычно согревается изнутри – заработала внутренняя печка человека, о существовании которой знают только заядлые «моржи» и русские.
Сербы омовение русского праздновали как какую-то им одним ведомую победу, и впервые довольно пренебрежительно стали посматривать на творческую интеллигенцию НАТО.
Впрочем, балканское гостеприимство возобладало, и когда гости вошли за ворота монастыря – перед ними протянулся длинный дубовый стол из грубых толстых досок, за века отполированный рукавами монашеских одеяний до янтарного свечения.
Такой простой и такой изысканной трапезы – ни до, ни после – Егор в своей жизни не пробовал. Ни ледяные устрицы в ресторане ЦДЛ, ни королевские креветки из Адриатики в Черногории, ни только что пойманная форель на Трновацком озере в Венгрии не могли сравниться с тем, что им предложили монахини Горняка.
Через ровные промежутки на столе стояли прозрачные кувшины с запотевшей ледяной горной водой, маслянисто желтела сквозь толстое древнее бутылочное стекло ракия, переливался на солнце, тягучий, изжелта зернистый монастырский мёд в тяжёлых коричневых глиняных мисках.
И столько в этом было простого, тысячелетнего, вечного, что даже секулярные труженики мирового арт-хауса немного оглушённые всем этим не торопясь и как бы благоговейно приобщались мирной монастырской трапезе...
– Не то, не то!!! – мучительно торопил себя Егор, расковыривая в памяти что-то действительно важное, - важное именно сейчас, здесь.
Нужно было вспомнить. Под удаляющийся грохот разрывов. По мере того, как всепогодная русская машина, сквозь облака жаркой июльской пыли, вытягивала их из увиденной уже вплотную смерти в неотменяемую жизнь.
Что же случилось тогда? Что сейчас так тянуло и ныло, как простреленная рука – только внутри, в глубине Егора, где-то внизу живота.
...И он вспомнил – голос. Удивительный, глубокий, полнозвучный женский голос, который настиг его в охотничьем домике на берегу Оки:
- С Рождеством Христовым, Георгий!
Милена окликала его через тысячи километров.
Уже изрядно увеселённый напитками и самой по себе бесшабашной атмосферой празднества, а в их случае ещё и побега от цивилизации в царство скрипящего снега, пахучего печного дыма, звериных следов на алой морозной заре, собачьего нетерпеливого лая, предстоящей охоты – Егор замер посреди избы.
«Как не вовремя! И что ей ответить?»
Связь была на удивление хорошая, первобытный увесистый «Сименс» в деревенской тишине доносил голос Милены так, будто бы она стояла рядом с Егором у стола.
Низкий, грудной, беззаветный голос из прошлого.
Уже отрезанный от настоящего заснеженными вёрстами, слякотной Москвой, новыми знакомствами. Жизнью, которая всё распахивала и распахивала перед Егором новые горизонты.
Вперёд, и только вперёд!
...Молчание затягивалось, товарищи ожидающе замерли и смотрели на Егора, тишина действительно звенела.
- Как ты? – донеслось из немыслимого далёка.
- У меня всё хорошо! С Рождеством... – почему-то трудно, сам себе удивляясь, ответил Егор.
- Связь плохая... – неожиданно добавил он.
На том конце света молчали.
- Я в деревне, не в Москве, очень плохая связь...
Было слышно, как она дышала. А может – это звуковые волны через тысячи вёрст так накатывались друг на дружку на заснеженной равнине, и с шумом опадали.
- Дурацкая связь! – всё ещё для кого-то повторил Егор, в пустоту, уже с выключенным телефоном. И, не глядя на друзей, сел за стол с едой и выпивкой.
***
- Полако, полако... – шептала она в темноте, когда они остались вдвоём, в их первую и последнюю ночь в Сербии, перед отъездом Егора.
Но он уже не мог «помедленнее». Слишком бурным был прощальный ужин, с песнями, круговым народным сербским танцем «коло», разновидность балканского хоровода, когда все взявшись за руки танцуют, двигаясь в одну сторону. С бесконечными тостами.
Интернациональная интеллигенция довольно быстро склеилась и была развезена по апартаментам, а русский с сербами танцевал и пел далеко за полночь.
Пока его не увела Милена. В его номер.
Егор выпил много, очень много, был резок, настойчив, удачлив, молод. Он именно так всё это чувствовал в тот момент. Да наверное так всё оно и было.
Что он запомнил из этой ночи?
Её умоляющее «полако», блестящие чёрные глаза.
Пустынный рассвет за окнами.
Балканскую осень на всём.
- Только не исчезай! – сказала Милена утром, уходя от него.
...Сейчас, когда ему бинтовали голову в госпитале, а вокруг были ребята с оторванными руками и ногами, простреленными лёгкими – совсем по-другому звучало это «Только не исчезай!».
И почему-то хотелось верить, что она по-прежнему шепчет это через десятки лет и тысячи вёрст.
ДНР, Бахмут, октябрь 2023 г.
Рисунок Ксении Черемных
