Авиационные парады в Тушино
Часть вторая
Летом 1961-го года отец Геныча снова уехал в Тушино - муромские понтонёры разбили свой лагерь на застолбленном ещё в пятидесятые годы участке недели за две до предстоящего военно-воздушного парада. Мать с детишками на этот раз осталась дома. В Генкиной голове за прошедшие с той далёкой поры время многое перепуталось, но кажется, в 1961-м году муромские понтонёры в последний раз навели понтонную переправу с московского «материка» на приютивший военный аэродром остров, использовав старый понтонный парк ТПП. На смену ему уже шёл принципиально новый, не имеющий аналогов за рубежом, так называемый ПМП - понтонно-мостовой парк, который в это время проходил испытания на реке Куре.
Сборка мостовых переправ из звеньев этого замечательного парка,
разработанного под руководством профессора, доктора технических наук Юрия Николаевича Глазунова, позднее ставшего лауреатом Ленинской премии, отличалась поразительной, по сравнению с архаичным ТПП, простотой, быстротой и легкостью. Парк ПМП, без преувеличения, чуть ли не втрое-вчетверо облегчил тяжкий ратный труд военно-инженерных войск. Не исключено, что именно с постановкой на боевое дежурство парка ПМП в среде воинов-понтонёров возникла и прочно утвердилась в обширном армейском фольклоре задорная присловка-приговорка:
- Не пыли, пехота: понтонёры чай пьют!
Геныча привезли в Москву на поезде двое солдат, которым поручили доставить находящемуся в Тушино зампотеху несколько форсунок от дизельных «КРАЗов».
Василий Ерофеев на правах командира жил один в удобном штабном автобусе. Автобус был действительно удобен, но весь кайф портила страшная жара - типичная в предпарадное июльское тушинское время, чуть-чуть отличающееся от собственно московского. Однажды одиннадцатилетний Геныч заснул с ложкой в руке над тарелкой аппетитного солдатского борща прямо на глазах истекающего потом отца - с тех пор они завели привычку обедать на свежем воздухе в тени раскалявшегося как адская сковородка автобуса.
Отец был постоянно занят, и Генка развлекался как умел. Большую часть дня он купался в канале, глубина которого достигала пяти метров. Никто за ним не присматривал, никто его не опекал. Он был рад этому и уединялся на стрелке - примерно там, где канал и речка Химка вливаются в Москву-реку, - и подолгу плавал и нырял, а плавать мальчик любил едва ли не больше всего на свете. Попытался Геныч пробраться и на шлюз №8, но наивная попытка закончилась провалом: это сооружение являлось стратегическим объектом и хорошо охранялось вооружёнными людьми. А еще он постоянно совершал прогулки к лётному полю аэродрома. Ложился на невысокий, давно заросший травой невысокий земляной бруствер и подолгу наблюдал, как взмывают в небо реактивные самолеты.
Однажды из шлюза выплыл буксир, влекущий за собой вереницу бревенчатых плотов. Неизвестно, как эта лесосплавная громадина-анаконда преодолела многочисленные шлюзы - разве что разобрала себя по частям. Но вообще-то шлюз №8 был двухсекционным и довольно вместительным. Буксир взял чуть правее, и находящийся в воде Геныч, у которого по этой причине был сильно ограничен и сужен обзор, интутивно заподозрил неладное. Похоже, у речников возникла какая-то нештатная ситуация.
Паренек выбрался на берег - и вовремя. Хвост каравана стало относить к восточному берегу канала, на котором раскинулась деревня Щукино. Кончик хвоста начал крушить временный дебаркадер, а «голову» и среднюю часть вереницы плотов выносило на облюбованную Генычем стрелку. Подхватив одежонку, мальчик отбежал подальше от уреза воды.
Казавшиеся издали игрушечными, как будто составленными из спичек, плоты вблизи предстали чудовищно огромными. Наивный Геныч увидел воочию, что каждый отдельный плот состоит из толстенных, уложенных в несколько рядов брёвен, - такая громадина могла запросто смести с лица земли и воды не только хлипкий дебаркадер.
Понтонёрам уже позвонили. Они задействовали все имевшиеся у них табельные катера - и так называемые «скоростные», и «буксировочные». Одна часть катеров должна была заносить разрушительный шлейф каравана, другие катера пытались отжимать готовую выброситься на западный берег канала, как рыба-кит на «берег дальний», его середину. В лагере понтонёров все сразу пришло в движение. Катеристы запускали двигатели, сочно матерились зампотехи, всё вокруг окуталось синими солярочными выхлопами.
Появился озабоченный взмыленный отец, на ходу бросил Генычу:
- Не болтайся у людей под ногами - покатайся вон на катере!
Это звучало почти как шутка - что значит «покатайся» в такой момент?
Геныч взбежал на буксировочный, выкрашенный в шаровой цвет катер - поглощенный своими заботами катерист не заметил малолетнего речного «зайчишку». Медлить понтонёрам было нельзя: караван грозил наделать немало бед - и это накануне парада. Отовсюду доносился натужный рёв моторов, над каналом стелился густой сизый солярочный дым.
Катера упирались форштевнями в мокрые ослизлые бревна плотов, и то один, то другой сходу выскальзывал из воды на низкую «палубу» - точь-в точь как живая рыбина на лоток торговца. Нос (форштевень) въезжавшего на плот катера задирался вверх - и Геныча отбрасывало на корму. Все свои малые силёнки он отдавал на удержание равновесия, но его бросало от борта к борту как горошину в почти пустом топливном баке «КРАЗа», едущего по ухабистой «муромской дорожке». Внутри катера хорошо ощущалась ничтожная москитность понтонёрского речного флота – суммарная масса всех имеющихся в полку катеров составляла, вероятно, жалкие доли процента от массы связанного в плоты «русского леса».
Выскользнувшие на плот катера временно оказывались полностью беспомощными. Они заваливались на бок, их переключаемые на реверс винты продолжали бешено вращаться в пропитанном солярочными выхлопами воздухе.
С катером, на котором «катался» ошалевший от шума двигателя Геныч, творилось то же, что и с остальными речными «москитами». Приходилось подолгу ждать, когда из-за передающейся плотам вибрации либо из-за излома осевой линии каравана винты обсыхающего как кит на мели катера вновь хотя бы на несколько секунд окажутся в воде и вернут его в родную водную стихию. Беспрестанно матерящийся катерист переключался с «полного назад» на «полный вперед» и снова бросал тщедушную, задыхающуюся в собственных выхлопах металлическую «косатку» на мокрую тушу неповоротливого бревенчатого «кита». Занос шлейфа продолжался бесконечно долго, это «прогулочное» катание на табельном катере Геныч запомнил на всю жизнь.
В то «необыкновенное лето» приключилось ещё несколько мелких и крупных неприятностей - как у речников, так и у понтонёров, и - увы! - у славных советских летчиков.
Незадолго до прибытия Генки в летний лагерь в Тушино разбился новенький, с иголочки, самолет - один из тройки новейших на то время истребителей, которым предстояло впервые участвовать в параде. Пилотировавший его майор авиации погиб. Об этом рассказал Генке отец.
Ко времени приезда Геныча следы авиакатастрофы были полностью ликвидированы - приближался любимый народом день военно-воздушного парада, и отдых советских людей не следовало омрачать какими бы то ни было печальными ассоциациями. На Тушинский аэродром по-быстрому перегнали новёхонький истребитель, и восстановленная тройка серебристых птиц продолжила подготовку к параду - Генка мог наблюдать их впечатляющие полеты по несколько раз на дню с основательно обжитого им бруствера.
Продолжение следует
