— Андрей Владимирович, насколько на ваш взгляд актуально создание или формализация так называемого русского мировоззренческого канона?
— Мне кажется, этот вопрос назрел давно. Он начал активно решаться с середины XIX века, с дискуссии между славянофилами и западниками, с трудов наших великих писателей Достоевского и Тютчева, философов Данилевского, Леонтьева и Соловьева, с картин передвижников (особенно Сурикова), с русской музыки в лице Глинки, Мусоргского, Римского-Корсакова. Этот процесс можно назвать началом систематического цивилизационного самосознания России.
Российская философская мысль и позднее над этим работает, но потом процесс тормозится, потому что восторжествовали идеи, далекие от задачи цивилизационного самосознания России: социалистические, либерально-демократические, пришедшие с Запада и приведшие, кстати говоря, к двум великим российским трагедиям XX века: к социалистической революции и к так называемой «перестройке», носившей либерально-прозападный характер. И вот сейчас мы возвращаемся на новом уровне к необходимости наконец-то осознать себя в качестве особой цивилизации, не принадлежащей ни к Востоку, ни к Западу. Нам надо разбираться, кто мы, каковы наши базовые ценности и цели в мировой истории. В свете происходящих в мире катастрофических перемен, «смены вех», если использовать язык русской философии, нам надо отвечать на глобальные не только политические, но в первую очередь мировоззренческие и ценностные вызовы. Хорошо, что Изборский клуб за это взялся, а интеллектуалы почвеннической ориентации дружно к процессу подключились. Соборными усилиями мы, надеюсь, получим серьезные результаты, которые очень нужны сегодня нашему обществу.
— Андрей Владимирович, а как вы понимаете природу и функции основных национальных ценностей, как вы их интерпретируете?
— Дело в том, что и человек, и общество не могут развиваться, когда у них нет базовой и твердой системы ценностей. Без них начинаются у общества и личности идейные шатания и духовные мутации. Россия здесь не исключение. Еще Августин (потом это повторит очень близкий русскому духу немецкий философ Макс Шелер) назвал систему человеческих ценностей ordo amoris — «порядком любви», т.е. тем, к чему мы влечемся и от чего отталкиваемся. Ценности определяют тот идеально-смысловой образ мира, общества и человека, в соответствии с которым мы хотим изменить действительность в том или ином направлении. Если истина — это согласование нашей мысли с миром, то ценность — это согласование мира с нашей мыслью. Ценность — это то, в соответствии с чем человек преобразует и себя и мир. Если есть система ценностей, желательно истинных и нравственных, есть воля к их воплощению в жизнь — значит мы меняем себя и мир к лучшему. Нет такой системы ценностей — мы подобно животным адаптируемся к существующему порядку вещей, а, чаще всего нас насильственно меняют в соответствии с чужими ценностями. Ценности влияют и на оценку окружающей действительности, и на самооценку, помогают выработать личные и общественные идеалы. Поэтому ценности — это то, чем живет и дышит тот или иной народ, та или цивилизация. Если цивилизация не осознает своих ценностей, не работает над их прояснением и утверждением, тогда ей будут навязаны другие ценности других цивилизаций. Что, к сожалению, у нас и было в 90-е годы. Поэтому такая великая страна, как Россия, без ценностного самосознания просто не может существовать. Это, действительно, условие выживания и нашего уверенного движения вперед.
Кстати, обратите внимание, в 90-е годы мы вообще о наших базовых национальных ценностях не говорили, их вроде бы как и не существовало. Наша «перестройка» осуществлялась под флагами рынка, конкуренции, прав человека, парламентской партийной демократии. Нам Запад ведь ни одной духовной ценности не предложил. Это были сугубо относительные социально-политические правила игры. Ну, разве что на щит поднималась толерантность, которая, в конечном итоге, выродилась в примирение со злом, к примеру, в виде однополых связей и браков. И поэтому совершенно естественно, что в целом Запад, попытавшись объединить мир на этих своих правилах игры, не мог не потерпеть глобального фиаско, ведь духовных-то ценностей в его арсенале не оказалось. А с ценностями, что называется, сытого брюха и комфортного быта в этом мире не совершается ничего подлинно великого и объединяющего.
А у России есть духовные ценности — соборность, всемирная отзывчивость, правда, верность. Они у нее, что называется, в крови. И мы о них не могли не вспомнить, когда возникла угроза самому нашему существованию. Поэтому мы должны с оптимизмом смотреть в будущее, свои коренные духовные ценности ясно осознавать и смело предлагать другим народам. Кстати, и у Запада когда-то были свои духовные ценности. Он их просто крепко забыл. Пришло время напомнить.
— В то же время мы должны констатировать существенное влияние западной европейской культуры на русскую цивилизацию, правильно? И вот в этой связи у меня как раз вопрос, а есть ли на ваш взгляд какие-то положительные, конструктивные стороны русского западничества?
— Любая великая цивилизация, а Россия — это великая цивилизация, должна быть благодарна своим учителям. Мы многому у европейцев научились, заимствовав там и строительные, и художественные каноны, и музыкальную традицию, в конце концов, университетское образование. Первоначально Пётр I ведь Лейбница к университетскому проекту привлек. Правда, его модель не была в то время реализована. А так — наша университетская система выстроена именно по немецкому образцу, гораздо более системному и фундаментальному, чем упорно нам навязываемая в последние 30 лет американская система. Классическая наука и формы ее социальной организации, например, в виде Академии наук, также к нам пришли с Запада. Поэтому мы должны быть благодарны нашим европейским учителям.
Есть и сегодня, чему у них поучиться. Например, мне представляется странным, что у нас в России в последнее время поднялась такая оголтелая антиэкологическая риторика. Здоровая окружающая среда и сохраненные для потомков природные ресурсы — это абсолютная ценность, которая ясно осознавалась и в русской философской традиции, если вспомнить идею Софии и идеал софийного хозяйства, о котором писал Сергей Николаевич Булгаков. Подлинное хозяйство по нему — сохранение всех форм жизни, а также их преумножение. Более того, главная софийная задача человека в Космосе — проявление скрытого эволюционного потенциала и внешней, и собственной человеческой природы. В этом вся суть грядущего духовного преображения и человека, и природы, как его видит русская религиозная философия. И проявлять этот латентный потенциал следует в первую очередь естественным, а не механическим путем, где особую роль играет созидательная и благая мысль человека. Здесь ведь совершенно четкая идейная и ценностная российская альтернатива всем западным проектам трансгуманизма и превращения человека в киборга. В этом плане курс на так называемую «зеленую экономику» — это то, что нельзя отвергать, а то. с чем нужно выстраивать продуктивный диалог. И нет здесь ничего зазорного. Более того, через экологическую проблематику как раз и можно наши духовные ценности распространять и пропагандировать.
Творческое ученичество возможно не только у Запада, но и у других культур. Другое дело, что ученичество у того же Запада должно быть патриотическим и творческим, а не таким лакейским, о котором говорит князь Мышкин в романе «Идиот». По словам князя, русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на само существо вещей, нападение на саму Россию. Таким образом, есть полноценное и полезное западничество, а есть западничество рабское, смердяковское, холопское. С последним надо решительно бороться. Кстати, именно холопы-смердяковы совершали нашу перестройку в 90-е годы прошлого века, отличаясь удивительной личной безнравственностью, бездарностью и заемностью идей. По сравнению с ними большевики и железные сталинские наркомы были на голову выше. В подавляющем большинстве своем они были людьми высоких моральных и деловых качеств, создавшие великую страну с мощной промышленностью, сделавшие население России самым грамотным в мире и победившие в великой войне. Были, конечно, и приспособленцы, и палачи, и предатели, об этом также не стоит забывать и не идеализировать советскую власть. Но в массе своей советские люди исповедовали, пусть по-советски и атеистически, все те же великие духовные ценности России: служение стране и людям, бескорыстие, устремленность в будущее. Положительный советский опыт обязательно должен стать частью новой меняющейся России.
И ещё один момент, который надо обязательно иметь в виду. Мы никогда не сможем сделать всех русскими. Всегда в любой цивилизации есть люди, которые тяготеют к Западу или к Востоку, ощущают себя частью другой страны и культуры. Например, дочка моего хорошего приятеля с самого раннего детства обожала немецкую литературу. Прекрасно знала немецкий язык. Потом уехала в Германию, вышла замуж за немца и счастливо там живет. Но я знаю также американцев, которые приехали к нам, женились на русских женщинах и ощущают себя вполне русскими. Даже у нас в Алтайском крае есть такие прекрасно влившиеся в Россию и успешно хозяйствующие на нашей земле американцы. Они так и говорят: я чувствую себя русским американцем. Со свободой личного цивилизационного самоопределения надо мириться и лояльно к этому относиться. Другое дело, надо добиваться того, чтобы как можно больше представителей других стран и цивилизаций приезжали к нам, чувствовали себя русскими, особенно в Сибири, где всегда каждая пара рабочих рук особенно ценилась. Это одна из наших важных культурных и социальных задач.
— Ну и тогда в этой связи совершенно логично возникает вопрос, а какова, на ваш взгляд, степень восточного влияния на русскую цивилизацию? Я имею в виду Иран, Индию, Китай.
— К сожалению, у нас как-то явно недооценивается степень восточного влияния на российскую цивилизацию. Хотя на самом деле многие базовые слова русского языка восходят к древним индоевропейским корням: наше знание от санскритского «джняна», жизнь (живот) от «дживы»; ведение от «вед». Все начальные числительные совпадают: один — два — три — чатвара. Сноха и деверь — приблизительно также звучат и по-индийски. Очень красиво звучит русское слово «возлюбленная» на санкскрите — «живитица». Это одним из первых подметил великий славянофил А.С. Хомяков, подчеркнув братские, уходящие вглубь веков, связи русской и индийской культур, что впоследствии подтвердилось в многочисленных сравнительно-филологических и сравнительно-культурологических исследованиях. Но это фундаментальное сродство России и Индии явственно проявляется не на уровне высокой, а на уровне народной культуры. Если мы посмотрим узоры на русских полотенцах, то они один к одному совпадают с узорами, скажем, на традиционных индийских полотенцах. Там на белом фоне красное древо мировое в центре с птицами и с всадниками по краям. Совпадают и ритмические узоры. Конек на крыше русской избы и громовый знак под козырьком в виде круга с лепестками внутри встречаются в традиционных индийских жилищах, особенно в северных гималайских районах Индии. Потрясающе похожи традиционные русские и индийские куклы. Если обратиться к сказкам и эпосу, то явные параллели с индийским эпосом мы обнаружим, например, в русской сказке «Бой на Калиновом мосту». Структура наших северных деревянных шатровых храмов напоминает строение индийских храмов, даже пропорции совпадают по последним исследованиям. Астрахань, после победы над Астраханским ханством, стала тем коренным городом, через который индийские товары и индийская культура стали регулярно проникать на Русь. Нельзя также недооценивать и древнего сибирского пути, который шел с Алтая через пустыни Центральной Азии, потом через хребты Каракорума и Трансгималаев в Северную Индию. Индийские бронзовые зеркала и рубашка из шелка дикого индийского шелкопряда обнаружены в скифских могилах на Алтае VII-III веков до нашей эры. Когда первый британский официальный представитель Богль попал в XVII веке в Тибет, то обнаружил, что буддийское духовенство носило на себе шкурки сибирских соболей, и было прекрасно осведомлено о событиях, происходящих на российско-китайской границе. Но здесь был задействован уже другой евразийский коридор, меридиональный — который соединял буддийские Бурятию и Монголию с Тибетом.
Что касается Китая, то его влияние на российскую цивилизацию было куда как менее значительным. Это гораздо более далекая от нас восточная цивилизация, с которой мы начали систематически взаимодействовать лишь с XVII века. С этого времени у нас появляются китайские борщ, чай и пельмени. С XVIII в. возникает мода на китайскую архитектуру, одежду и посуду. Первый фарфоровый завод в России построен в ту же эпоху. Но в целом, повторюсь, это влияние гораздо менее фундаментально, чем влияние индийское. Хотя есть, например, роман Толстого «Война и мир», где образ Кутузова, особенно на Бородинском поле — это типичное воплощение китайского принципа «недеяния». Там бесплодно суетится Наполеон, а Кутузов спокойно сидит и наблюдает, как разворачивается сражение, над логикой развития которого отдельная человеческая воля уже не властна. Отдельные китайские мотивы можно найти у Бальмонта, Гумилева, ряда других поэтов Серебряного века.
Отдельный разговор — влияние кочевых, тюркских и монгольских племен на русскую культуру и государство. Об этом впервые громко заявили ученые-евразийцы: Николай Трубецкой, Петр Савицкий, Георгий Вернадский. Почву для этого подготовили выдающиеся российские кочевниковеды — Бартольд и Грумм-Гржимайло. Есть любопытные чисто лингвистические факты, говорящие о том, что без знания языка и обычаев кочевых народов Великой степи, многое в нашей русской оседлой культуре понять просто невозможно. Вот слово «кутерьма», которое прочно вошло в наш русский язык. А какова этимология слова кутерьма? Никто толком сказать ничего не мог, пока не обратились к кочевым традициям. На самом деле словом «кутерьма» именовался обряд посвящения в военные предводители хана (каана) на общем собрании кочевых союзных племен. Так Чингисхан получил власть над всей Великой степью. В ходе обряда каана на белом войлоке девять раз обносили вокруг священного огня. Таким образом, его бессмертная душа, которая называлась «кут», как бы соприкасалась с небесным источником душ (с Небесным Кутом) и получала санкцию на высокое правление. Кут спирально входит в человека с Неба через отверстие в юрте после его зачатия, и спирально выходит из него после смерти через то же верхнее отверстие в юрте. Отсюда, кстати, и наша погребальная кутья, а кутить первоначально означало вовсе не гулянку и пьянку, а торжественные проводы души в последний земной путь. Я уж не буду здесь говорить о том, что от монголов русские заимствовали и принципы комплектования армии, и построение войск на поле боя в виде «птицы» с полками «правой» и «левой руки», организацию таможенной и почтовой служб, где тюркскими являются слова «таможня», «ям». Масса великих фамилий, составивших славу России, восходят к монгольским и тюркским служилым родам, которые начинают с XV века массово переходить на службу к московским князьям: Кутузовы, Тургеневы, Ордин-Нащекины, Урусовы, Чаадаевы. Так что оседлому и кочевому Востоку мы обязаны очень многим, о чем не следует забывать и что необходимо дальше изучать.
— Ну тогда опять-таки в этой связи следующий вопрос. Каковы аргументы в сторону евразийского понимания ориентации России? То есть, не как большего тяготения в сторону Запада или в сторону Азии, а как такого самодостаточного евразийского мир-материка?
— Очень хороший вопрос. В чём величие евразийцев? Впервые российская цивилизация была подвергнута именно научному осмыслению, а не сугубо идеологическому: монархическому, социалистическому, буржуазному и так далее. Евразийцы впервые отталкивались от реальных географических, исторических, филологических, культурологических и этнологических фактов. Например, по чисто географическим и ландшафтным характеристикам Россия не просто лежит между Востоком и Западом, а у нее есть очень четкие географические северные (Северный Ледовитый океан), западные (Балтийское море, Карпаты), южные (Черное и Каспийское моря, Кавказ и великие широтные хребты Центральной Азии) и восточные границы (монгольский хребет Хинган). Для России характерно «флагоподобное» расположение географических зон: тундра-лес-степь-пустыни, чему очень точно соответствуют цвета и структура нашего российского флага. А если мы возьмем Восток и Запад, то широколиственные леса тянутся там непрерывной полосой с севера до самого юга. Скажем, в Англии есть всем известный дубовый Шервудский лес. Но дубы мы встречаем и на юге, в южной Франции и в Италии. Точно так же на Востоке широколиственные леса тянутся от Японии до Индокитая. Есть удивительные параллели между Востоком и Западом, а в России этого нет. Так, на Востоке и на Западе растут маньчжурский и грецкий орехи, водятся кета и лосось, а на срединном пространстве России-Евразии они не встречаются. Коренные этносы, которые формируют нашу срединную цивилизацию, это славянский, тюркский, монгольский и угро-финский этносы, а также палеоазиатские народы Севера. Важно, что кочевые племена на нашем цивилизационном евразийском пространстве мы никогда не воспринимаем, как диких варваров в отличие и от Востока (Китай), и от Европы. Китайцы, например, кочевников называли «хэ» — лисицы. А у нас, как верно подметили те же евразийцы, всегда лес и степь были едины, хотя и находились между собой в очень непростых отношениях. Я люблю приводить такой пример. Посмотрите, на князя Игоря, героя нашего выдающегося эпического сказания. Его взяли в плен в ходе фактически разбойничьего набега, а хан Кончак свою дочку замуж за него выдает. Ну не может хан выдать свою дочку за врага. Значит, есть какие-то тесные цивилизационные связи между русскими и половцами, заставляющие их уважать друг друга и родниться. Здесь «другой» именно от слова «друг», что очень характерно для нашего евразийского цивилизационного пространства. Без понимания другого именно как друга русские никогда не прошли бы за шестьдесят лет тысячи километров от Урала до Тихого океана. Они шли по знакомому и близкому им этнокультурному пространству Сибири, а Ермака местные народы воспринимали как своего в отличие от эксплуататора хана Кучума. Неслучайно в эпосе многих сибирских народов образ Ермака оказался героизированным.
Кстати, говоря о евразийстве, надо обязательно вспомнить Пушкина. Пушкин вообще едва ли не первый русский евразиец, который практически всю евразийскую концепцию цивилизационного своеобразия России выразил в одном своем гениальном стихотворении — в «Памятнике». Пушкин пишет, что слух о нем пройдет по всей Руси Великой, которая в себя включает все ключевые этносы евразийской России, о которых я говорил выше. Показательно упоминание «друга степей калмыка». Калмыки, или ойраты, с которым Пушкин непосредственно познакомился в ходе своего собирания материалов для «Истории пугачевского бунта» в оренбургских степях, оказываются исключительно репрезентативным кочевым народом, ибо туда входят и монгольские, и тюркские племена со всех краев Великой степи. Показательны ценности, которые все эти этносы объединяют, и выразителем которых считает себя Пушкин. Удивительно, но гений всегда говорит больше того, чем даже сам осознает. И часто сказанная им истина открывается спустя десятки и даже сотни лет. Так, Пушкин подчеркивает, что он пробуждал своей лирой «чувства добрые», без чего русские по евразийскому пространству так быстро и успешно бы не прошли и все народы надолго не объединили. Великий поэт подчеркивает также ценность свободы, вполне роднящую нас с европейцами. А дальше Пушкин говорит «о милости к падшим». Это фундаментальная ценность прежде всего русской культуры: поверженного врага надо простить и пожалеть. Вот этого никогда не было и нет в Европе, привыкшей дожимать и уничтожать своих политических конкурентов. А российские войска берут Берлин, и генерал Берзарин из наших походных солдатских кухонь кормит голодных жителей поверженной вражеской столицы. Сегодня мы воюем на Украине, но понимаем, что это братский заблудший народ, украинских мальчиков щадим, из-под огня их вытаскиваем и перевязываем. Они свои, а не чужие. Это великая ценность нашей отечественной культуры. Это можно назвать кенотической, нисходящей ипостасью, нашей русской евразийской любви. Когда совершенно разложившийся и голодный Запад приползет к нам за гуманитарной помощью, мы ему поможем совершенно бескорыстно и без всякого политического шантажа. И при этом не будем требовать, чтобы американцы и европейцы стали как мы. Пусть остаются собою, ибо в соборном соцветии народов дорог каждый неповторимый цветок.
Однако у Пушкина мы видим и противоположную, не менее значимую, — благоговеющую, восходящую, ипостась любви. Для всех евразийских народов есть ценность смирения гордыни и послушания «Божьим велениям». У человека должно быть чувство долга и служения Высшему, без чего невозможно достойно пройти свой земной путь и не сбиться с пути. Это может быть ратное и поэтическое, а может быть крестьянское, учительское или предпринимательское служение. И никакие наветы или, наоборот, награды, не должны тебя с этой восходящей оси увести. На этих путях служения возрождаются народы и совершенствуются люди. Таковы вечные ценности Пушкина, общие, по его мнению, для всех народов «Руси Великой».
Мы, действительно, срединная евразийская цивилизация, но которую собрал воедино именно русский народ. Кстати, социологические исследования, проведенные в Сибири, показывают, что статистически среди русских наибольшее количество людей, которые хотят видеть на руководящих должностях порядочных и ответственных представителей любой национальности, а не своих соплеменников. Отсюда часто российскую евразийскую цивилизацию не без оснований называют «русским миром». Но все же более точно говорить, дабы не утратить своеобразия именно русского этнокультурного мира, что российская цивилизация, занимая пространство между Востоком и Западом, включает в себя также и тюркский, и монгольский, и угро-финский, палеоазиатский этнокультурные миры.
Важнейшая, на мой взгляд, наша цивилизационная задача — постепенно и ненасильственно, шаг за шагом и неизбежно в каких-то новых политических формах восстанавливать единство всего цивилизационного и этнокультурного пространства России-Евразии, включая Украину и Среднюю Азию. Без этого никогда не будет гармонии и в отношениях между Востоком и Западом, ибо Россия являлась осью мирового равновесия в последние двести лет до преступного Беловежского сговора.
— Понятно. Ну, а тогда, каков, на ваш взгляд, вклад в цивилизационную самобытность России таких конфессий, как буддизм, например, или ислам?
— Конечно, русскому человеку о православии говорить проще, но, Россия включает в себя многие конфессии со специфическим мировидением и ценностными акцентами, например, буддийский и исламский миры. При этом по базовым ценностям миролюбия, роли нормальной двуполой семьи в жизни общества, помощи бедным и слабым, эти конфессии между собой вполне согласны. Есть, конечно, различия в миропонимании. Буддист, например, верит в перевоплощение душ и в карму. Последователь ислама считает необходимым хотя бы раз в жизни совершить хадж в Мекку. Насколько тут может строиться межконфессиональный диалог — это отдельная сложная тема, но по базовым ценностям бытия в миру, повторюсь, наши религии едины.
Что касается важного вопроса о необходимости мирного сосуществования разных религий и культур в рамках единой российской цивилизации, то полное согласие в этом вопросе демонстрировали, например, выдающийся татарский просветитель рубежа XIX-XX веков Исмаил Гаспринский и выдающийся святой архат буддийского мира Хамбо-лама Итигэлов, чьи нетленные мощи, обретенные в 1998 году, хранятся ныне в Иволгинском дацане в Бурятии. Пример Хамбо-ламы — это, безусловно, вызов современной науке, но он доказывает, что с помощью благой мысли можно преобразить и собственную плоть, и оказывать исключительно благотворное влияние на природное и социальное окружение. Это вполне согласуется с нашим православным пониманием феномена святости, где тоже есть нетленные и благодатные мощи, например, Александра Свирского. Все это открывает новые возможности не только для диалога между разными религиозными конфессиями, но также между наукой и религией, где можно предположить начало формирования какого-то нового синтетического мировоззрения, в рамках которого будут преодолены и религиозные иррациональные верования, и иррациональное атеистическое неверие. О таком грядущем синтезе науки, религии и философии всегда, кстати, мечтала русская религиозная философия.
Этот диалог сейчас ведется довольно интенсивно. У нас в Барнауле в этом году вышла в свет объемная монография, в которой участвовали философы и ученые из сибирских городов, из Москвы, а также ученые из индийского гималайского штата Химачал-Прадеш. Монография называется «Наука и религия: нераздельность и неслиянность». Кстати, применительно к диалогу науки и религии эту каноническую христианскую максиму впервые, и очень на мой взгляд точно, применил великий русский философ Семен Людвигович Франк.
— Ну а теперь совершенно логичный вопрос о православии, о роли православия в формировании русской мировоззренческой матрицы.
— Несомненно, это влияние фундаментальное и основополагающее. Всё-таки российская цивилизация начинается с принятия христианства. Колоссальный вклад в становление наших ценностных представлений вносит Киево-Печорская лавра с трудами Феодосия Печорского. Идеал русской святости во многом закладывается именно им. Это и непрерывная молитва, и социальное служение людям, и этическая оценка действий верховной власти, и повседневное трудничество самих монахов. Это важнейшая черта русского православия и русского монашества — человек, ушедший в монастырь, должен сам себя обеспечивать, должен постоянно трудиться или жить подаянием. Потом Сергий подхватит и разовьет эту традицию. И, конечно, благодаря его трудам и деятельности заложенной им Троице-Сергиевой Лавры утверждаются базовые ценности нашего православного миросозерцания: стремление к братским отношениям с другими людьми и народами, жертвенное служение Богу, людям и Отечеству, искание правды, устремленность к Новой Земле и Новому Небу. Устремленность в будущее вообще очень характерна для России, и досоветской, и советской Мы не можем жить настоящим. В целом же православные ценности составляют как бы духовный стержень России.
Есть прекрасное слово, почти сегодня забытое. А ведь оно фиксирует важнейшую ценность русской православной культуры — нестяжательство. Принцип нестяжательства, восходящий к заветам Сергия Радонежского, потом явно провозгласит другой русский святой, глава нестяжателей Нил Сорский: «Всё, что лишнее, то не моё». Кто-то нуждается в том, что для меня явно лишнее. Значит, владеть этим лишним, да еще произведенным чужим трудом, — это все равно что грех брать на душу. Отсюда, как известно, осуждение нестяжателями монастырского землевладения. Потом идея нестяжательства получит многогранное воплощение в отечественной культуре, Даже когда мы бизнес какой-то разворачиваем, предпринимательскую деятельность начинаем вести, то все равно должны думать об общем благе. Не для себя деньги надо копить, не свои телесные похоти и прихоти ублажать, а следует все-таки что-то сделать и для Отечества. За Отечество душа должна болеть. Это еще один важный принцип русского нестяжательства. Если мы посмотрим на всех великих деятелей русской культуры, то никто особо богатым не был. А кто и был, вроде Льва Толстого, тот мучился своим богатством. А так вообще все наши гении жили довольно трудно. И Пушкин, и Достоевский, и Владимир Соловьев, и Флоренский. Последний вообще принял мученическую смерть. Но когда у человека есть высшие ценности и нестяжательские цели в жизни, когда он этим высшим целям служит, то бытовые неурядицы, материальные затруднения и страдания переносятся легче. Кстати, эта непривязанность к земным благам очень роднит, например, православие и буддизм. Так что российская цивилизация обязаны русскому православию многими своими фундаментальными ценностями, но повторюсь, они созвучны ценностным матрицам других религиозных традиций, входящих в единый российский мир. Любопытно, что многие ценности нестяжательства (верность высшему, служение Отечеству, неприятие мещанства) исповедовала и масса советских атеистов. А вот перестройку, загубившую Советский Союз, осуществляли как раз мещане-стяжатели.
— Много споров вызывает вот такое течение русской мысли как философия всеединства. Во-первых, как вы понимаете его, а во-вторых, есть ли у него сейчас актуальный такой интегративный потенциал, можно сказать.
— Скажу честно: я считаю себя последователем именно традиции русской метафизики всеединства. Я считаю, что это основная линия русской религиозной философии. Восходит она к Владимиру Сергеевичу Соловьеву. Он первым это словосочетание и произносит. Конечно, там есть и германское влияние, особенно Шеллинга, и славянофилов, и Григория Сковороды, а еще раньше — Платона и неоплатоников. На мой взгляд, это непрерывная линия мировой философии, где Россия принимает эстафету от немецкой классической философии. После трудов Соловьева эту линию с разными метафизическими акцентами продолжает блестящая плеяда русских религиозных философов: братья Трубецкие, Павел Флоренский, Сергей Булгаков, Семен Франк, Николай Лосский. Главная идея в метафизике всеединства какая? Мир, в котором мы живем, абсолютно раздроблен, и расколот, особенно сегодня. Это и конфликт между Западом и Россией, между богатым севером и нищим югом, между нациями, религиями и народами. Говорили «глобализация», «глобализация», а мир сегодня вступил в фазу абсолютной деглобализации.
Самое печальное, что расколоты не только страны, но культура, семья, сама душа человеческая расколота, особенно в условиях засилья цифровых технологий и изощренных манипуляций сознанием. Поэтому главная задача метафизики всеединства не только не устарела, но стала, на мой взгляд, еще более актуальной: перейти от раздробленного человеческого бытия к новой целостности, чтобы было единство социальное между народами и между культурами, чтобы человек восстановил разорванные связи с природой, а также с высшими слоями мирового бытия. С точки зрения внутреннего мира человека необходимо развить и синтезировать все основные способности его сознания, интуитивные и логические, чувственные и эмоциональные, волевые и рефлексивные. Мы утратили связь с древним великим знанием, хотя оно фундаментально, на что особое внимание обращал Флоренский. Это тоже важная линия синтеза знаний наряду с необходимостью синтеза науки, религии и философии.
Ещё одна линия восстановления утраченного единства бытия — это восстановление единства полов, подорванного на современном Западе. Любовь мужчины и женщины — это важнейшая форма преодоления эгоизма, как верно утверждал Соловьев, и способ проявления лучших качеств каждой из половин.
Поэтому, на мой взгляд, метафизика всеединства сегодня актуальна не только в теоретическом, но и в сугубо практическом плане. Другое дело, что в рамках русской философии много всяких течений. Это и русский космизм, и экзистенциальные искания Бердяева, да и марксизм в России отнюдь не умер, а продолжает здравствовать. Это вообще любопытное явление: в нынешней философской России есть последователи всех западных, от феноменологов до герменевтиков, и всех восточных философских учений, от сторонников буддизма до последователей вишнуизма. А тут еще и собственно русские философские школы. Нигде больше нет такого богатства философских мировоззрений. Это ли не наглядное доказательство всемирной отзывчивости русского народа и срединного цивилизационного положения России? Задача состоит в том, чтобы все эти типы мировоззрения мирно сосуществовали, вели диалог и культурную полемику, и исповедовали при этом общие духовные ценности, о которых речь шла выше, одновременно уточняя и развивая их. Вот это еще одна задача, которую предстоит решить при разработке мировоззренческих основ российской цивилизации.
— Андрей Владимирович, на ваш взгляд, возможно ли вообще объединить в рамках единого-одного мировоззренческого пространства или, если угодно, поля с одной стороны агностиков и атеистов, а с другой стороны верующих различных конфессий?
— Это как раз задача выявления базовых ценностей нашей российской цивилизации. Я их называю категориями национального духа. Возьмем очень важную категорию, выражающуюся прекрасным русским словом верность. Кстати, ни в одном другом языке такого слова нет. По-английски loyalty — лояльность, сервильность. А у нас-то верность — не сервильность. Это верность своей жене или мужу, верность профессиональному долгу, верность своему отечеству, верность нравственным идеалам. Верность противостоит равно и нравственной бесхребетности, и одновременно фанатизму, когда хотят насильственно обратить другого человека в свою веру. В этом смысле категория верности, на мой взгляд, будет вполне приемлема и для верующих людей, и для атеистов. Мы все должны быть верными и Отечеству, и своей любимой профессии, и друзьям, и любимому человеку.
Или возьмем категорию соборности. Ей тоже нет аналогов в других языках. Соборность — это такое объединение, которое в рамках целого подразумевает наличие разных частей, обладающих свободой и неповторимым своеобразием. Соборность, как четко подметил еще Владимир Соловьев, противостоит и эгоизму, где целое приносится в жертву отдельной части, и тоталитарному коллективизму, где часть приносится к жертву целому. А вот идеал соборности — это когда все вместе, но каждый сохраняет свою собственную линию жизни, свои уникальные черты лица, но все объединены каким-то общими ценностями и целями.
Ещё одна важная категория — братство. Это высший тип соборного единения, где людей связывают глубинные духовные узы, и где каждый чувствует ответственность за другого. Люди должны стремиться к идеалу братства. Альтернативы-то нет. Сегодня весь мир перессорился. Это прямое «царство вражды», если использовать понятие философии Николая Лосского. Если не будет хотя бы идеала братства, устремленности к нему, то у человечества вообще нет шансов. Мы и дальше будем скатываться к состоянию бесконечной розни, гоббсовской «вражде всех против всех», особенно в условиях сокращения необходимых для жизни природных ресурсов.
Очень важная ценность национального духа — устремленность в будущее, о чем я уже говорил. Мы должны стремиться к будущей лучшей России, а также к какому-то новому и более справедливому типу глобального мироустройства. Если нет готовности работать ради лучшего будущего, то оно никогда и не наступит.
Таким образом, отвечая на ваш вопрос, именно категории национального духа могут объединять самых разных людей вокруг общих и понятных ценностей и идеалов. Конечно, будут возникать споры, будет специфическая нюансировка в толковании и применении этих категорий. Будет и отказ от них. Это — нормально. Здесь никого нельзя принуждать, а надо терпеливо искать точки соприкосновения сознаний, и такие точки будут обязательно нами обретаться. Только с мещанами-обывателями, живущими для себя любимых, договориться не удастся никогда. Мещанство — абсолютное иное Духа, почему все русские философы (за исключением, может быть, Василия Розанова) ненавидели мещанство и видели в нем главный источник мировых бед. В злодее хоть есть огонь, а в мещанах — только мертвый пепел и скрипящий песок в колесах мировой истории.
— Насколько, на ваш взгляд, может быть актуальна тема картографирования ценностей других народов, потенциальных наших союзников, в частности, или противников, и так далее.
— Конечно, изучением других культур надо обязательно заниматься. Возьмем, например, индийскую цивилизацию. Там своя система категорий национального духа: знаменитая ахимса, как не причинение вреда живым существам; карма; дхарма. Сейчас вот они «Бхарата» называют Индию, возвращаются к древним своим корням. Надо это внимательно и доброжелательно изучать. Я думаю, что Запад тоже вернется к каким-то своим забытым духовным ценностям, которые заложены внутри христианской и античной традиций. Вокруг этого можно и нужно выстраивать с Западом диалог. Изучая других, мы одновременно глубже познаем и себя. Какие-то совместные форумы и конференции вновь должны организовываться, совместные исследования проводиться и коллективные международные монографии издаваться. Показательно, что не мы отдалились в этом плане от Европы, а она от нас. Это Запад готов прервать культурный и философский диалог с Россией, а не мы.
Но вы хотя бы признайте наше право на национальные ценности, а то вы все время норовите насильно обратить нас в свою веру и навязать свои западные ценности без всякой там толерантности. Любопытно, что даже в советской России мы знали Европу гораздо лучше, чем она нас. Не могу не вспомнить, как в начале 90-х годов в МГУ приехали немцы учить нас европейской философии. И после первой же лекции немцы осознали, что советские философы знают их философию ничуть не хуже, чем они сами. Причем читали в оригинале и Гадамеров, и Гуссерлей. Они были этим фактом искренне потрясены. Так что мы Европу знаем. Это она, наконец, должна начать нас внимательно и непредвзято изучать. Например, наши категории национального духа, такие как правда, соборность и воля.
Или возьмем метафизическую категорию пространства. Мы-то знаем, что у немцев важнейший смысл категории пространства — это замкнутая и окультуренная часть земного ландшафта, именуемая raum, т.е. буквально комната. В этом замкнутом пространстве желательно, чтобы все было параллельно и перпендикулярно. Мы это уважаем. Но у нас-то пространство — простирание, выход за привычные границы и пределы, устремленность за горизонт к непонятному и пока неизведанному. Погружение в этот исконно русский смысл слова «пространство» позволит понять многое в специфике нашей русской культуры, и наше русское извечное странничество, и нашу волю к преображению жизни. Я думаю, что тогда и многие проблемы непонимания России, страха перед Россией отпадут естественным образом. Поэтому надо вести диалог и изучать друг друга. Мы к этому всегда готовы, но готов ли к этому надменный и самоуверенный Запад?
— Как бы вы сформулировали культурно-цивилизационную миссию России в текущий момент, в текущих условиях, непростых?
— Во-первых, необходимо ясно осознать свое цивилизационное своеобразие, и понять, что мы — точно не Запад. Мы с вами этим сейчас и занимаемся. Проект Изборского клуба абсолютно правильный. Надо вернуться к корням, к коренным нашим стержневым идеям и ценностям, чтобы найти себя. Но у великой нации должен быть обязательно великий проект. Я всегда вспоминаю слова Бердяева, что отличительной особенностью великого народа служит вера в великую историческую миссию этого народа. Иначе это будет национализм мелкий, провинциальный, лишенный исторических перспектив. У великой страны, у великой цивилизации должен быть великий всечеловеческий цивилизационный проект.
На мой взгляд, мы живем в период глобального кризиса современной техногенно-потребительской цивилизации, олицетворяемый как раз странами Запада. Этот глобальный кризис признает и сам Запад. Россия же должна проложить дорогу к какому-то новому и более справедливому типу глобального мироустройства, где в основу будут положены духовные ценности, о которых мы с вами говорили, а также ценности экологические. Поэтому новую нарождающуюся глобальную цивилизацию (или новый тип земного мироустройства) можно назвать духовно-экологической или ноосферной, если использовать терминологию Вернадского. И этот наш российский глобальный проект может найти понимание и на Западе с его экологизмом, и на Востоке, особенно в Индии с ее традиционными духовными исканиями.
Ну и, конечно, важно установление мирных, добрососедских отношений между странами и народами Земли. Не мы же разжигаем конфликты по всему миру, а наши агрессивные западные соседи. Миротворчество — это тоже наша величайшая ценность. Недаром у нас в слове «мир» сопрягаются и Вселенная, и отсутствие вражды между странами народами, и общинное мирное житие. И строить эту новую мирную цивилизацию надо не везде и сразу, что и невозможно, а начиная с России и с Сибири. Для этого у нас есть все необходимые и объективные предпосылки. Должны сформироваться и новое хозяйство, и новые типы социального взаимодействия с опорой на кооперацию, а не на конкуренцию, и новое политическое устройство многонациональной России, где, возможно, резонно будет на новом уровне вернуться к советскому опыту. Впрочем, это уже тема отдельного разговора.
Подытоживая, можно сделать вывод: если мы хотим, чтобы Россия была великой цивилизацией, надо укореняться в ее живых традициях, отвечать на вызовы сегодняшнего дня и иметь свой глобальный мироустроительный проект. А чтобы наши глобальные чаяния сбылись, мы должны здесь и сейчас любить Россию, верить в Россию и знать Россию. Это — залог нашего поступательного развития.
Публикация: Изборский клуб
