Молодой полный сил царь стоит в окружении верного народа. Чиновники где-то далеко на заднем плане, а вокруг крестьяне – большинство великороссы, но есть и малороссы, белорусы, татары. Они встали почтительным полукругом, как бы ограждая императора от внешней угрозы и крамолы. На переднем плане круг разомкнут, в нем оставлено место для зрителя картины, который приглашается встать в ряды этой священной дружины, защищающей государя.
Впервые за послепетровскую эпоху между самодержцем и народом нет бросающегося в глаза внешнего культурного различия. Как и полужено истинно русскому царю Александр III предстаёт с густой длинной рыжей бородой. Его военная форма, реформированная на национальный манер, предельно проста и, за вычетом орденов и аксельбантов, напоминает скорее одежду домовитого крестьянина – барашковая шапка, высокие сапоги, на боку сабля.
"Приём волостных старшин императором Александром III во дворе Петровского дворца" Ильи Репина, посвящённый событиям майской коронации 1883 года в Москве – это больше чем просто парадная картина. Это своего рода идеологическая икона царствования – русский дух, единение царя и народа помимо средостения бюрократии и притязаний революционной интеллигенции.
Вождь «русской партии»
При внимательном изучении личности и деятельности императора Александра III поражает контраст с той злобной либерально-большевистской карикатурой на царя, которой нас потчевали больше столетия. Куда девается грубый одномерный «бегемот на комоде», который чеканит крепкие, но грубоватые афоризмы (большинство из которых апокрифично), якобы, держит в голенище фляжку с коньяком (на деле царь крепкого алкоголя не любил, не бывал пьяным никогда, предпочитая тонкие виноградные вина и именно поэтому поддержал инициативу князя Голицына по созданию винодельческих центров в Крыму и на Кавказе – Массандры и Абрау).
Перед нами предстает исключительно умный и образованный человек с глубокими и твердыми убеждениями, способный на равных общаться с историками, писателями, художниками, политическими мыслителями и направлять всех их на пользу дела и благо России. Пропагандистская деинтеллектуализация русских монархов, требовавшая изображения их безграмотными некомпетентными солдафонами, помешанными на сохранении самодержавия любой ценой, и направляемыми придворными камарильями давно уже парализует адекватное понимание нами истории Российской Империи. И особенно чувствительно это искажение именно в случае с Александром III, одним из наиболее идеологически последовательных русских государей, воплощавших всей своей деятельностью ясную политическую и культурную программу.
Уже с середины 1860-х годов царский сын, а затем наследник-цесаревич оказался в центре идейно-политической борьбы, воплощая в себе все надежды той группы консервативных интеллектуалов, которых обычно называли «русской партией». Эта группировка охватывала консервативных националистов-западников, как золотое перо Империи М.Н. Катков и его окружение, почвенников, как Ф.М. Достоевский, славянофилов, как И.С. Аксаков. Между славянофилами и консервативными националистами могли кипеть горячие споры, но в главном они были едины – укрепление веса в империи русского начала, подавление сепаратизма и, прежде всего, польской крамолы, неприятие как революционного радикализма, так и «аристократического интернационализма» бюрократии.
Фактически в эпоху Александра II «русские люди» всех направлений составляли влиятельную оппозицию правительственному курсу и цесаревич был неформальным лидером этой оппозиции. Ключевым лицом осуществлявшим связь наследника с поддерживавшим его политическим лагерем был К. П. Победоносцев, сохранивший свое влияние и впоследствии, но было бы нелепо представлять дело так, что обер-прокурор единолично формировал идеологию Александра III и как «дядька» говорил сперва цесаревичу, а затем царю – что думать и что делать. Александр Александрович был внимательнейшим читателем "Московских ведомостей" Каткова и изданий И.С. Аксакова, поддерживал постоянную переписку с князем В.П. Мещерским, имевшим несколько скандальную репутацию, но чрезвычайно энергичным консервативным деятелем, поддерживавшим (как и Катков, и Победоносцев) еще одного видного деятеля русской партии этой эпохи – Ф.М. Достоевского.
Россия для русских и по-русски
Невозможно себе представить, чтобы столь энергичная политика столь основательно осуществленная в столь короткий срок придумывалась на ходу. И в самом деле – в своей русификаторской политике на западных окраинах империи Александр III вдохновлялся образом М.Н. Муравьева Виленского, бывшего героем для его круга.
3 февраля 1876 года цесаревич Александр Александрович записывает с воем дневнике, что остался дома чтобы прочесть записки Муравьева об управлении Северо-Западным Краем, попавшие к нему, очевидно, в рукописи. «Замечательный умный и энергичный человек, и как он сразу повел дело, просто чудо!» — восхищался будущий император выдающимся русификатором, с которым был знаком и лично. Во всей национальной политике Александра III последовательно ощущается это энергичное «муравьевское» начало. «Муравьевская модель русификации национальных окраин была взята за основу в годы правления Александра III», — отмечает С.В. Ананьин.
Жесткую русификацию Прибалтики – Остзейского края невозможно понять, если не помнить "Письма из Риги" и "Окраины России" Юрия Самарина и опубликованные в самом начале царствования очерки Н.С. Лескова "Иродова работа", обличавшие уступки петербургской бюрократии немецкому засилью. Плодом этой идеологической подготовки стали такие решительные действия как перевод делопроизводства в крае на русский язык, русификация Дерптского университета, возвращение городу, где он был расположен, русского имени Юрьев.
Подорвали ли эти решительные меры мир и согласие в империи? Проверкой результатов александровской русификации стала Первая мировая война. Ни один из «русских немцев» не изменил российской империи. Одержанная генералом Ренненкампфом победа при Гумбинене стала роковым поворотом, который обрек Германию на неминуемое стратегическое поражение. В конце ХХ века Русскую Православную Церковь возглавил патриарх из знаменитой остзейской фамилии Ридигеров. Меры Александра III стимулировали органическое слияние остзейского дворянства с русской нацией.
Вопреки широко распространенному мифу, Александр III никогда не провозглашал публично лозунг «Россия для русских», как это делали М.Н. Катков или М.Д. Скобелев. Эти слова считали девизом его царствования современники: «Отпустив длинную бороду, надев русский кафтан с широкими шароварами и русские сапоги, подпоясавшись русским кушаком, Государь дал понять и другим народам и русским инородцам и космополитам, что его заботой будет не весь земной шар, даже не Европа, а Россия, паче всего то, что безвозвратно покончена в ней та политика, которая в прежние времена вытаскивала из огня каштаны для других государств. Русские реальные жизненные интересы – вот начало и конец… политики нашего Государя… Александр III молча думал: Россия для России», – писал в очерке об императоре историк В.В. Назаревский.
Величественный русский стиль
Ещё будучи наследником Александр III выступает инициатором и попечителем создания Исторического музея, средоточия национальной памяти, создаваемого в содружестве с Иваном Забелиным и отцом русской археологии Алексеем Семёновичем Уваровым. Среди историков царь всегда был на равных, говорил с ними как профессионал с профессионалами и пользовался их искренним уважением и любовью. «Особые симпатии Государя к науке отечественной истории, русской археологии и истории искусств всем известны, как известно всем образованным людям и то, что Государь при всех своих многосложных трудах находил время быть действительным председателем Императорского русского исторического общества и лично участвовал в его заседаниях», — отмечал Иван Цветаев, отец поэтессы и первый директор московского Музея изящных искусств. Самый прочувствованный некролог Царю-Миротворцу написал Василий Осипович Ключевский.
Александр III не только был крупнейшим меценатом эпохи, вступившим в знаменитое соперничество с Павлом Третьяковым, но и сделавшего идейную и культурную ставку… на передвижников. Вопреки ощущавшемуся в их творчестве народническо-демократическому духу «передвижники были симпатичны Александру III национальной проблематикой, понятной ему реалистической манерой», — замечал современник. А народно-демократический дух? Разве сам царь не близок к народу и не трудится для его блага с утра до ночи? Столкуемся. С поддержкой царя именно живопись передвижников ложится в основу национальной школы живописи, расцветают таланты Васнецова, Сурикова. Царь поддерживает даже "Запорожцев" Репина, показавшись Третьякову слишком украинскими – он видит в картине манифест могучего русского духа, того, что передал Гоголь в "Тарасе Бульбе". В конечном счете, недавние бунтари привлекаются к реформе Академии Художеств, а основной темой новой русской живописи становится величие русской истории.
Короткое царствование Александра III – это взлет не только живописи, но и скульптуры и архитектуры. Русское зодчество окончательно обретает свой неповторимый стиль и пора уже избавиться от советских пропагандистских приставок «псевдо-» (характерно, что те же, кто говорит о «псевдо» русском стиле говорят «неоготика» об абсолютно аналогичном западном явлении.
В архитектуре император начал решительное утверждение нового варианта русского стиля, решительно отклонив все предложенные проекты Храма на Крови в Санкт-Петербурге. Предлагавшиеся проекты были выдержаны в неовизантийском стиле, которому симпатизировал убитый император Александр II. Однако Александр III подчеркнул, что они один из них не выражает в должной мере русскую идею, а только русская идея способна одолеть смуту. В качестве образцов русского стиля император рекомендовал архитекторам обратить внимание на храмы древнего Ярославля.
Во втором конкурсе победил проект Альфреда Парланда и архимандрита Игнатия (Малышева), который и был реализован. Проект предельно отвечал выраженному императором пожеланию – это шатровый храм в русском стиле с узорочьем, выражающий центральную для оригинальной древнерусской архитектуры идею устремленности ввысь и обращенности к внешнему миру, доминирование экстерьера над интерьером. Была очевидна его ассоциативная связь и перекличка с московским храмом Покрова на Рву. Спас на Крови был, по сути, частичкой Москвы в самом центре Петербурга.
В этом содержался своеобразный ответ Александра III на призыв публициста Ивана Аксакова, прозвучавший после цареубийства: «В Москву! В Москву!». «Последний славянофил» призывал царей покинуть западнический, чуждый органической русской жизни Петербург и вернуться в Москву – средточие Православия, Самодержавия и Народности. Художественная программа Спаса на Крови содержала утверждение – царь не бежит из Петербурга в Москву, а принесет Москву в Петербург, утвердить русские начала на берегах Невы, так сказать в самом логове противника.
Хотя Александр III и не перенёс столицу в Москву, но именно его попечением сердце столицы Красная площадь приобрела узнаваемый для всех национальный стиль – Исторический Музей, Торговые ряды – всё русское и по-русски, хотя без всякой этнической предвзятости создают эту красоту архитекторы Шервуд и Клейн.
Последователь учения Н.Я. Данилевского о самобытности русского культурно-исторического типа В.О. Шервуд подчеркивал главенствующую роль Кремля в определении русской национальной архитектурной идеи: «Цельность русской идеи и способность наших предков осуществлять её в зодчестве проявилась не только в отдельных домах, но и во всем Кремле… в нем каждый элемент свидетельствует о духовной и государственной жизни народа; Кремль есть целая поэма, полная чувства и мысли… группа зданий, по видимому разъединенных друг от друга, есть цельность и единство. Вот такого единства мы должны искать в наших зданиях». И в самом деле Шервуду удалось так построить Исторический Музей, что он гармонично влился в ансамбль Кремля, так что невозможно даже предположить его более позднее происхождение.
Там, где не существовало готовых рецептов, как в древнерусской церковной архитектуре, архитекторы русского стиля вели поиски решения проблемы больших объемов, освобождения русского стиля одновременно и от камерности от монотонности. Оригинальным решением оказалось предложенное А.Н. Померанцевым для Верхних Торговых Рядов (ныне ГУМ), — масштабного сооружения 1888-1893, которое завершило и достроило ансамбль Красной Площади, заменив предшествовавшую классицистическую постройку.
Верхние Торговые Ряды выполнены примерно в том же декоративном ключе, что и Исторический и Политехнический Музеи – в них присутствуют все элементы русского стиля – башенки, узорчатые оконца, арки. Фасад здания украшают многочисленные мозаичные иконы. Однако за этим фасадом упаковано огромное пространство, которое технологически решено средствами модерна – чугунные мостики между галереями, гиперболоидные конструкции стеклянных крыш, обширные разомкнутые пространства торгового пассажа под внешностью старорусского терема.
Если Храм Спаса на Крови был манифестом той идеологии с которой Александр III пришел к власти, что Верхние Торговые Ряды были манифестом завершения его царствования – сохраняя свою национальную, религиозную и цивилизационную идентичность Россия устремляется по дороге промышленного рывка и индустриализации при помощи новейших технологий и материалов осваивая свои огромные пространства в экономическом и гражданском отношении.
Национализация через индустриализацию
Полученное Александром III прозвание «Миротворец» было напрямую связано с политикой отказа от войн за чуждые интересы, последовательно проводившейся царем. Царь-славянофил решил стать своеобразным антиподом Петру Великому. Тот осуществлял модернизацию России через изнурительные, выматывающие народные силы войны, а сущность преобразований полагал во все большем отчуждении России от собственной оригинальной цивилизации, зримым символом чего было бритье бороды.
Первым вернувший себе бороду Александр III решил продвигать Россию в будущее через возвращение к самой себе, через обретение все большей национальной оригинальности в цивилизации и путем по возможности мирным, сберегающим силы народа для внутреннего развития или уж для большой битвы, но битвы за свои коренные интересы (а то что к битве царь тоже готовился серьезно показал тот факт, что потом еще полвека Россия сражалась в великих битвах винтовками Мосина именно при нем принятыми на вооружение).
Однако главным «фронтом» вне которых у его державы в ХХ веке не могло быть будущего, были для императора не внешняя политика и не дипломатия. Это была экономическая модернизация, индустриализация, со всей решительностью начатая именно по решению Александра III. И здесь снова император проявил себя в качестве волевого, вдумчивого и независимого в суждениях мыслителя.
В наследство от отца государю досталась страна в экономическом хаосе, с катастрофически подорванным государственным бюджетом, высоким уровнем коррупции (в которой охотно участвовало окружение морганатической супруги Александра II княгини Юрьевской), не работавшей на страну системой частных железных дорог. Эту страну населяли десятки миллионов крестьян, которые после освобождения от крепостничества оказались экономически «лишними» вне экономической системы помещичьих хозяйств (лишними в экономическом смысле оказались и большинство помещиков), в результате страна регулярно переживала недороды, которые стремившаяся создать черную легенду прогрессивная печать перекрещивала в «голод» (и накаркала-таки неиллюзорный голод с миллионами жертв в ХХ веке, устроенный самыми что ни на есть прогрессистами).
Что еще показательней, в общественном мнении Империи существовал своего рода антииндустриальный консенсус. И «правые» дворянские консерваторы и «левые» радикалы народники одинаково были уверены в том, что России не нужно становиться на путь индустриального капитализма с его обнищанием масс, «рабочим вопросом» и социально-экономическими проблемами. Пусть Россия минует капитализм (народники считали, что она сможет скакнуть прямо в аграрный социализм), а заводы и фабрики пусть строят немцы, которые и продадут нам все необходимое в обмен на русский хлеб. Эта экономическая стратегия обрекала Россию и на определенную внешнюю политику – быть вечно пристяжной при усиливающейся Германской Империи, держать открытым для неё рынок, не пытаться развивать собственное производство и не слишком спорить с Берлином в геополитических вопросах.
Лишь небольшая группка людей – все тот же публицист М.Н. Катков, регулярно писавшие в его газете профессор-математик И.А. Вышнеградский и молодой железнодорожник С.Ю. Витте, выдающийся химик, организатор нефтяной промышленности и экономист Д.И. Менделеев выступали с других позиций, опиравшихся не на догмы Адама Смита или Маркса, а на труды теоретика национальной политической экономии и протекционизма Фридриха Листа. России нужно закрывать свой внутренний рынок и развивать инфраструктуру и промышленность, осваивать свои богатства и свое пространство. Царь долго готовился, собирал бюджетные ресурсы, назначил Вышнеградского министром финансов, а Витте управляющим жедезными дорогами с четким заданием – провести национализацию инфраструктуры и осуществить строительство Великого Сибирского Пути.
Революция сверху 1891 года
И вот последовала Революция Сверху, равных которой история России знает не так много. Если можно спорить, живем ли мы ещё в реальности созданной революцией 1917 года, то в том, что в реальности, созданной в 1891 году Россия прожила весь ХХ век и живет до сих пор сомневаться нельзя.
В 1891 году был введен покровительственный таможенный тариф, который заложил экономические предпосылки русской индустриализации. Под тариф была подведена масштабная теоретическая база Менделеевым (не менее важный его труд, чем периодическая таблица) – подробная роспись тех отраслей, где русский рынок нуждается в защите в интересах импортозамещения, и тех, где он должен быть открыт к своей же выгоде. «Знаменем самостоятельности и немечтательного прогресса России» — назвал новый тариф ученый.
Разумеется, прямым следствием тарифа стала таможенная война с Германией, которая и терпела львиную долю убытков от русской Декларации экономической независимости. В основе великого расхождения России и Германии лежали не столько вопросы европейского равновесия и, тем более, не капризы отдельных лиц, а именно вопрос о самостоятельной индустриальной субъектности нашей страны. Но это потребовало и геополитической переориентации – Александр III сделал решительный шаг к русско-французскому союзу.
Летом 1891 в Кронштадт прибыла французская морская эскадра, а в залах царской резиденции зазвучала "Марсельеза". Шокировавший Берлин и Вену союз консервативной монархии и республики (впрочем, не забудем, что в 1890-е годы во французской политике доминировали консервативные националисты, свергнутые лишь в результате раскручивания скандала вокруг «дела Дрейфуса») имел не только геополитическое измерение поставить Германию «в два огня», но и экономическое. По мысли И.А. Вышнеградского французские капиталы, не находившие достаточного применения на родине, должны были начать работать на русскую индустриализацию (и они исправно работали до самого большевистского дефолта в 1917).
Россия начала создание великой промышленности, продолжившееся в царствование Николая II. К началу эпохи потрясений в 1917 страна уже была динамично развивающейся промышленной страной и советская индустриализация не так уж и много прибавила к созданному в царскую эпоху фундаменту (особенно если вспомнить экономический регресс 1920-х, последствия которого мы, строго говоря, не преодолели и по сей день).
Великий Путь
Ну и, наконец, самым славным деянием великой экономической революции 1891 года стало начало строительства Великого Сибирского Пути – Транссиба, первой, и строго говоря, единственной в мире глобальной железнодорожной магистрали. Чтобы оценить масштаб содеянного достаточно вспомнить судьбу двух других масштабных железнодорожных замыслов геополитических конкурентов России. Трансафриканская дорога Каир-Кейптаун, о которой грезил Сессиль Родс, так никогда и не была построена. Замысел кайзера Вильгельма, Багдадская железная дорога, был осуществлен тогда, когда лишился всякого практического смысла – единый путь от Берлина до Басры оказался невозможен, разрезан множеством непрозрачных границ.
И только Транссиб стал грандиозным памятником инженерной, экономической и геополитической мощи русской империи. Он навсегда соединил Сибирь и Дальний Восток с Россией, покончив с их полуколониальным статусом. Он стал основой стратегического маневра, не раз определявшего судьбы России (самый важный случай – осень 1941, когда спасения Отечества было немыслимо без переброски дивизий по «царским» железным дорогам). Александр III верно понимал главное – в огромной России для экономического рывка нужно время и обеспечение отдачи от масштаба, что невозможно без развития современных коммуникаций.
Разразившийся в 1891 году недород еще раз подтвердил правоту мысли царя. Никакого «голода» о котором трубила пресса не было. Не было и никакого «голодного экспорта» (рассказы о нём внедрялись в интересах пострадавшей от новых таможенных тарифов и индустриальных планов стороны). Хлеб в стране был, но нужен был маневр запасов из губернии в губернию, а это невозможно было без единой транспортной и железнодорожной сети. Созданием такой сети и занимались царь и его наследник.
«Россия та же самая святая, православная»
«Александр III сознавал, что Россия может сделаться великой лишь тогда, когда она будет страною не только земледельческой, но и страной промышленною, что страна без сильной обрабатывающей промышленности не может быть великой… Он твёрдо настаивал на введении протекционистской системы, благодаря которой Россия ныне обладает уже значительно развитой промышленностью, и недалеко то время, когда Россия будет одною из величайших промышленных стран», — писал помогавший и Александру III и его сыну министр и теоретик национальной экономики С.Ю. Витте (впрочем, приписывать Витте, как иногда делают в современной историографии, решающую роль в преобразованиях можно лишь из предубежденности к русским самодержцам и их роли в управлении страной).
Национальная культура, национальная экономика, национальная внешняя политика – таковы были «три кита» на которых Александр III хотел основать великое будущее России. Царь мечтал, как признавался он в письме супруге, «доказать всей изумленной испорченной нравственно Европе, что Россия та же самая святая, православная Россия, каковой она была и при Царях Московских и каковой, дай Бог, ей остаться вечно!».
В ХХ веке, после несвоевременной и трагической кончины Александра III, Россия, казалась, бесконечно удалилась от этого идеала. Но вот прошло почти полтора столетия и многие и в реалиях, и в замыслах возвращается на круги своя. Идеал царя-славянофила сегодня представляется нам снова актуальным и достижимым. И если это так, то потому, что сам государь Александр Александрович не только сформулировал этот идеал, но и потому, что за свое очень короткое царствование заложил под свою мечту прочнейший фундамент, никуда не исчезнувший и сегодня.
Опубликовано в журнале «Историк» № 3 2020 г.
