То, что сын героически погибшего в Крыму при штурме Сапун-горы русского офицера Юрий Поликарпович Кузнецов одной из центральных тем своего творчества избрал патриотизм, не подлежит сомнению и неоднократно подвергалось литературоведческому и критическому разбору. Его произведения «Отцу», «Возвращение», «Гимнастёрка», «Четыреста», «Петрарка» и др. стали своего рода визитными карточками поэта.
Однако в прошлые десятилетия эти стихи воспринимались скорее в исторической ретроспективе: всё-таки события Великой Отечественной, а тем более – Гражданской войн отстоят от наших дней на значительном временнóм расстоянии. Долгие годы эта часть литературного наследия поэта представлялись лишь эхом далёкой войны, громыхающим раскатисто, но несколько глуховато. Геополитические пертурбации и реалии новейшего времени с обескураживающей ясностью обнажили нарастающую актуальность его слов.
Интересно, что обозначенная проблематика в поэзии Юрия Кузнецова проявилась очень рано, так сказать, на заре туманной юности. Она захватила юношу, можно сказать, подростка из краснодарской станицы Ленинградской в довольно нежном возрасте и затем сопровождала практически всю его сознательную жизнь.
Разумеется, в юношеской лирике первостепенное место занимает тема любви, пылкой, страстной, чаще всего безответной. Но вот уже в 1959 году из-под его не вполне ещё окрепшего пера появляется такое знаковое стихотворение:
Надо мною дымится
пробитое пулями солнце.
Смотрит с фото отец,
измотанный долгой бессонницей,
Поседевший без старости,
в обожжённой измятой каске.
Он оставил мне Родину
и зачитанных писем связку.
Я не помню отца.
я его вспоминать не умею.
Только снится мне фронт
и в горелых ромашках траншеи.
Только небо черно,
и луну исцарапали ветки,
И в назначенный час
не вернулся отец из разведки…
Мне в наследство достался
неувиденный взгляд усталый
На почти не хрустящей
фотокарточке старой.
За рекою в степи,
как отцовские раны,
Молодые закаты горят,
освещая курганы.
Как видим, в раннем поэтическом опыте уже были заявлены многие мотивы будущих сочинений. Образный ряд свидетельствует о том, что дар молодого поэта позволяет не только вспоминать прошлое, но и заглядывать в будущее: очень уж его курганы напоминают нам луганские степи и донецкие терриконы. Обращение к событиям гражданской войны тоже не случайно. Там позиция автора и его лирического героя однозначна: комиссары борются с бандитами и эта борьба далеко не кончена. Это для Булата Окуджавы гражданская война казалась единственной, а на самом деле она может вспыхивать снова и снова – наш мир слишком противоречив, и боевые действия на Украине, сам ход специальной военной операции, по оценкам некоторых экспертов, во многом несут на себе печать гражданского противостояния.
В дальнейшем эта тенденция углублялась и расширялась. Сама биография поэта давала материал для творчества. Армейская служба и пребывание на Кубе органично пополняли круг его впечатлений. 1962-м годом датировано стихотворение «Пилотка»:
Ещё не всюду в мире тишина,
Ещё земля, как в трещинах, в границах.
И мне пилотку выдал старшина,
Она на складе много лет хранилась.
Я об отце сурово не судил
За то, что мы на чёрством хлебе жили,
Что я ещё пешком под стол ходил,
А для меня уже пилотку шили.
Они легли за эту жизнь костьми
На безымянной высоте России…
Мы сделаем такое, чёрт возьми,
Чтоб после нас пилоток не носили.
Как видим, заинтересованное отношение к армейской теме для Кузнецова – не милитаризм, не ребяческое желание бряцать оружием, не реализация подростковых комплексов. Война для него – несомненное зло, но зло неизбежное, к которому следует относиться спокойно, без аффектации и стойко переносить связанные с нею тяготы и лишения, как сказано в тексте воинской присяги.
И в дальнейшем обращение к военно-патриотической тематике простиралось у Кузнецова как в прошлое, так и в будущее. Известные строки «Знамя с Куликова» гласят не столько о битве с татаромонголами, сколько о будущих неизбежных сражениях:
Сажусь на коня вороного –
Проносится тысяча лет.
Копыт не догонят подковы,
Луна не настигнет рассвет.
Сокрыты святые обеты
Земным и небесным холмом.
Но рваное знамя победы
Я вынес на теле моём.
Я вынес пути и печали,
Чтоб поздние дети могли
Латать им великие дали
И дыры российской земли.
Примечательны здесь внешне неброские слова: «поздние дети». Понятно, что речь идёт не о детях, поздно появившихся на свет, а о будущих поколениях, которым предстоит решать задачи, выходящие сегодня на передний план. Это как бы зеркалит личный опыт Кузнецова, который считал своей миссией осознание смысла и символики событий Великой Отечественной.
В небольшой малоизвестной поэме «Стальной Егорий» (1979–1984?) на себя обращает внимание концовка, в которой нетрудно угадать то значение, которое поэт придавал тылу, вернее – отечественному оборонному потенциалу:
Так ли было, но сон не простой.
Говорю, быть России стальной!.. –
Он подался на кузню Урала.
И, увидев гремящий Урал,
Погрузился в горящий металл,
Чтобы не было крепче металла.
Иногда из мартена-ковша
Как туман возносилась душа
И славянские очи блистали.
Он сказал: – Быть России стальной! –
Дух народа покрылся бронёй:
Пушки-танки из грома и стали...
Война это всегда – трагедия, даже если она справедлива и победоносна, так как поневоле ожесточает людские сердца. Что же тут говорить об участи проигравших! И даже по окончании военных действий последствия сказываются на судьбах людей и саднят их души. Вот как это увидел и воспроизвёл Юрий Кузнецов в стихотворении «Встреча» (1982):
На мосту, где двоим разойтись ни малейшего шанса,
Одноногий поляк увидал одноногого Ганса.
Ой, вы ноги мои! Тот без левой, а этот без правой,
Тот хромал Сталинградом, а этот гордился Варшавой.
− Доннер-веттер! Пся-крев! – повстречались глухие проклятья,
Чтобы им разминуться, они обнялись, словно братья.
Ноги стали на место – сошлись на мгновенье дороги,
И опять разошлись…
Человечество, вот твои ноги!
В наши дни, когда мы воочию наблюдаем за ростом реваншистских и ревизионистских взглядов на историю и видим настроения верхушки в Германии и Польше, которая вдруг возжелала репараций, становится отчётливее прозорливость поэта. Памятуя о недавних кадрах с федеративным канцлером, так и хочется сказать не «одноногого ганса», а «одноглазого» Шольца.
Но вернёмся к моральным проблемам, которые тревожили Юрия Кузнецова в зрелый период творчества. Речь идёт о стихотворениях «Русская бабка» (1988) и «Простота милосердия» (1984). В этих сочинениях он поднимается на немыслимую высоту осмысления нравственных вопросов, на которые нет и, как кажется, не может быть ответа.
Утром фрицу на фронт уезжать,
И носки ему бабка вязала,
Ну совсем как немецкая мать,
И хорошее что-то сказала.
Неужели старуха права
И его принимает за сына!
Он-то знал, что старуха – вдова…
И сыны полегли до едина.
– На, возьми! – ее голос пропел. –
Скоро будут большие морозы! –
Взял носки, ей в глаза поглядел
И сдержал непонятные слезы.
Его ужас три года трепал.
Позабыл он большие морозы.
Только бабку порой вспоминал
И свои непонятные слезы.
О таинственности смысла и пафоса этих строк много размышлял дорогой, увы, покойный друг и постоянный участник, а я бы сказал и – вдохновитель наших конференций Сергей Андреевич Небольсин. Неоднократно и в частных беседах, и в выступлениях он удивлялся той степени человечности, что просвечивает в образе русской бабки, который создал человек, чей отец погиб в бою. Сегодня, когда вновь разгорелся «спор славян между собою», эти апории снова встают перед нами. Как не озлобиться, как не утратить человеческое достоинство перед лицом невероятных нравственных испытаний? Кузнецов предлагает свою гуманистическую доминанту, а уж принимать её или нет – личное дело каждого из нас. Вопрос индивидуальной совести.
Это было на прошлой войне,
Это Богу приснилось во сне,
Это Он среди свиста и воя
На высокой скрижали прочёл:
Не разведчик, а врач перешёл
Через фронт после вечного боя.
Он пошёл по снегам наугад,
И хранил его – белый халат,
Словно свет милосердного Царства.
Он явился в чужой лазарет
И сказал: «Я оттуда, где нет
Ни Креста, ни бинта, ни лекарства.
Помогите!..» Вскочили враги,
Кроме света не видя ни зги,
Словно призрак на землю вернулся.
«Это русский! Хватайте его!»
«Все мы кровные мира сего», –
Он промолвил, и вдруг – улыбнулся.
«Да, мы братья, – сказали враги, –
Но расходятся наши круги,
Между нами – великая бездна».
Но сложили, что нужно, в суму.
Он кивнул и вернулся во тьму.
Кто он? Имя его неизвестно.
Отправляясь к заклятым врагам,
Он прошёл по Небесным кругам
И не знал, что достоин бессмертья.
В этом мире, где битва идей
В ураган превращает людей,
Вот она, простота милосердья!
Комментируя эти стихи, С.А. Небольсин писал: «Ни грана растерянного пацифизма, ни капли гуманистического сиропа. «Так не было, так быть не могло!» – из самых разных уст представим подобный возглас. И не только «чёрные силы» или соглядатаи за искусством могли бы предать поэта за эти его слова растерзанию.
Но и не только реальную правду факта – что окопную, что штабную, которые одинаково непогрешимы в нашем военном опыте – превозмогает сказанное Кузнецовым. Перед нами нечто сверхисторическое и сверхземное, всегда властвовавшее над поэтом и, конечно, необходимое и каждому народу, и каждому человеку».
Органическое и вдумчивое восприятие этого феномена требуется нам и сегодня, если мы намерены удержаться в парадигме вековых устоев нашего национального бытия.
На фото: Поликарп Ефимович Кузнецов (1904-1944) и его сын, поэт Юрий Кузнецов (1941-2003)
