Господин Великий Новгород

Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. М.: Школа "Языки русской культуры". 1995

Открытие отечественными археологами берестяных грамот, сперва в Новгороде (1951), а затем в Старой Руссе, Торжке, Смоленске, Пскове, Твери, Звенигороде Галицком, Москве, Рязани, Витебске, Мстиславе, произвело настоящий переворот в наших знаниях о Древней Руси. Изменился состав доступных для изучения исторических источников. Историки, археологи, лингвисты получили уникальную возможность заглянуть в повседневную жизнь обычного человека, в его хозяйственную переписку, изучить диалектные особенности его речи и даже языковые ошибки. Можно сказать, что благодаря берестяным грамотам для нас открылась целая вселенная повседневной жизни человека Древней Руси.

Одним из актуальных вопросов при изучении этой вселенной стала проблема уровня грамотности древнерусского населения. До открытия берестяных грамот господствовало убеждение в едва ли не поголовной неграмотности жителей Древней Руси. После открытия грамот оно сменилось убеждением в широком распространении грамотности.

Как отмечал академик В.Л. Янин, «массовое обнаружение в Новгороде берестяных текстов рассматривается как свидетельство высокого уровня грамотности русского средневекового человека. Разумеется, это так; тем более внушительным это открытие стало потому, что вплоть до 1951 г. в науке существовало устойчивое мнение о почти поголовной неграмотности населения древней Руси. Новгородские находки не только опровергли это мнение, но и доставили прямые свидетельства обучения новгородцев грамоте. Особенной известностью пользуется комплекс ученических упражнений жившего в XIII в. мальчика Онфима» (Янин 2003, 17).

Невозможно не согласиться с этим утверждением. Но все-таки существует разница между широким распространением грамотности и её всеобщим распространением. Между тем, в массовом сознании одно, зачастую, подменяется другим – возникает ошибочное представление о всеобщей грамотности, якобы засвидетельствованной берестяными грамотами Новгорода. А это, в свою очередь, дает основания для недобросовестных псевдоисторических манипуляций в современной публицистике (Д. Галковский), убеждающих любителей всевозможных разоблачений в «поддельности» грамот, ссылаясь на то, что они якобы свидетельствуют о невозможной «всеобщей грамотности».

Популярные среди полупросвещенных кругов тексты Дмитрия Галковского о том, что никаких берестяных грамот не было, что они являются фальсификатом советской археологии, представляют собой сплошной поток брани и оскорблений в адрес археологов А. В. Арциховского и В. Л. Янина и лингвиста А. А. Зализняка (Галковский 2007a).

Автор, прославившийся за всю свою литературную карьеру немотивированным оскорблением разных лиц, осмеивает внешность исследователей, манеру Арциховского говорить, именует их шарлатанами, намекает то на их номенклатурные связи, то на шпионаж в пользу зарубежных разведок. Сам факт нахождения грамот, включая свидетельства очевидцев, подвергается осмеянию в стиле классических приемов «фолк-хистори» – негативистской апелляции к обывателю: ну мы же понимаем, что эти жулики всё врут.

Галковский довел искусство дискредитации профессиональной истории до совершенства. Если Фоменко и Носовский пытаются сформулировать некие наукообразные аргументы, которые опровергали бы построения историков, то Галковский считает это излишним, переходя сразу к высмеиванию, издевке и утверждениям, что фальсификация «очевидна» каждому. По-своему это разумная стратегия – на построении контраргументации можно погореть, а если сразу начать с выводов, то эмоционально убежденная толпа клакеров сочтет, что доказательство уже проведено, и тезис успешно защищен.

При попытке выловить в потоке брани Галковского какой-то не сводящийся к переходу на личности содержательный тезис, которым бы обосновывалась сфальсифицированность берестяных грамот, получается следующее. Единственным системным аргументом, которым Галковский обосновывает «фальсификацию», является классическая апелляции к обыденному «здравому смыслу» – утверждение о заведомой невозможности высокого уровня грамотности у населения средневекового Новгорода.

«Ещё в 18 веке основной тип вывесок даже в европейских столицах это пиктограммы. Грамоту знали 1-2-3, от силы 5%% населения. Деревни были поголовно неграмотны. Характерная сценка европейского театра, кочующая из пьесы в пьесу, это пройдоха Труфальдино, вскрывающий из любопытства письмо хозяина, но не умеющий его прочесть. Это слуга – человек, живущий в городе в услужении у грамотных людей, «тёртый калач». Гоголь как особое свойство чичиковского слуги отметил грамотность. Это 30-е годы XIX века, в мощной европейской державе. Даже в 70-е годы XIX века больше половины населения Италии было неграмотно. А в 70-е годы XVIII века в самых передовых европейских странах были сплошь неграмотными мелкие муниципальные чиновники (!), многие СБОРЩИКИ НАЛОГОВ считали на пальцах. Для человека, ХОТЬ СКОЛЬКО-НИБУДЬ знакомого с историей европейской культуры, «новгородские грамоты» это гиперлысенковщина и перпетуум мобиле. Бред, который не нуждается в опровержении. ОПРОВЕРЖЕНИЕ такого бреда это уже ЧП для Академии Наук. “В Урюпинске защитили диссертацию, доказывающую невозможность построения вечного двигателя”».

Изобретение «фальшивых» берестяных грамот фолк-историк пытается объяснить тем, что в советской пропаганде «300 лет проклятого царизма это для советских страшное зазеркалье антиистории, когда русское зверьё безнаказанно ходило по улицам и радовалось. Поэтому в призме агитпропа все достижения России показывались под углом “несмотря на”. Пушкин писал поэмы, мучаясь от дворянских подлецов, Менделеев открывал периодическую систему, скрываясь под столом от агентов охранки, пьяные чиновники топтали сапожищами радио Попова. Царизм столетиями угнетал русский народ, искусственно держал его в невежестве. Русская история показывалась как ДЕГРАДАЦИЯ. Чем древнее, тем лучше жил народ. А в самом начале русской государственности на территории России жили двухметровые леонарды давинчи с поголовной грамотностью» (Галковский 2007).

Свою аргументацию Галковский строит на предположении, что поскольку массовые находки берестяных грамот противоречат тезису о малограмотности большинства населения средневековых государств, то значит, они являются заведомой фальсификацией.

«Грамоту знали 1-2-3, от силы 5%% населения. Деревни были поголовно неграмотны», — сообщает Галковский про XVIII век. Очевидно, подразумевая, якобы из этого автоматически следует, что в XII–XIII веках грамотно должно было быть еще несопоставимо меньшее число людей, 0,001%. Тут у Галковского наличествует тот же самый иллюзорный прогрессизм, что и у Морозова, Фоменко и Носовского, которые, отсчитывая обратно в прошлое современные темпы прогресса, пришли к выводу, что история не может начинаться раньше XI века.

Однако противоречит ли факт находки в Новгороде берестяных грамот предположению о поголовной неграмотности деревень? Никак. Новгород был не деревней, а городом, крупным торговым городом. Чтобы спасти своё построение, Галковский вслед за Фоменко отрицает крупную роль Новгорода как торгового поселения, что, в конечном счете, вынуждает его противопоставлять свои соображения всей совокупности фактов исторической и археологической науки и уходить в тотальный фальсификационизм.

Но даже ему приходится предполагать, что Новгород был незначительным «торговым местечком» в 4–5 тыс. человек. Однако, этой цифрой он выдает свое незнакомство с размерами средневековых городов. Так, в Риге в XIII веке, имевшей статус влиятельного торгового поселения, центра завоевательной экспансии рыцарства, епископской кафедры и торговли, жителей было не более 2000 человек. Так что даже если бы Новгород насчитывал 5000 человек, это был бы огромный город.

Даже будучи небольшим городом, Новгород все равно оставался бы городом, административным и торгово-ремесленным центром, вторым по влиятельности на тогдашней Руси, ведшим дальнюю торговлю, постоянно воевавшим с соседями, собиравшим дани с покоренных северных племен. В этом поселении, разумеется, должна была сосредотачиваться элита древнерусского общества, как раз те социальные слои, те «1-2-3, от силы 5%», которые и умели читать и писать. То есть низкий уровень грамотности общества в целом никак не мог бы отразиться на наличии, или, напротив, отсутствии берестяных грамот в археологических слоях Новгорода. На это могла повлиять только хорошая или плохая сохранность письменного материала и микроклиматические условия.

Зададимся вопросом о том, что можно сказать об уровне грамотности населения Новгорода в ту или иную эпоху опираясь на тексты берестяных грамот.

Технологические предпосылки письменности на бересте

Широкое развитие грамотности на Руси стало возможно благодаря уникальной технологической инновации, которая позволила значительно расширить доступность писчих материалов и ускорить документооборот. С XI века начинается использование бересты как писчего материала.

В Западной Европе ещё с античных времен для ведения деловой переписки и литературных записей использовались навощенные деревянные (реже костяные) таблички – церы или табулы. Такие таблички были известны и на Руси – первый экземпляр был найден еще в 1954 году А.В. Арциховским. В 1992 г. в Новгороде была впервые найдена табличка с остатками воска и процарапанного текста. В большинстве своем церы использовались для обучения грамоте, что подтверждается тем, что на двух экземплярах цер, дошедших до нас, тщательно вырезана азбука целиком или частично.

Однако массового употребления деревянных навощенных табличек в древнерусской письменности не случилось, несмотря на легкую доступность как дерева, так и воска. Вместо этого Древняя Русь избрала другой писчий материал – бересту.

«Новгородец, придумавший писать на бересте, был гениальным изобретателем. – отмечает Е.А. Рыбина, — Вместо достаточно трудоемкого и длительного процесса изготовления навощенных табличек, гораздо проще было использовать бересту, которая была вокруг в изобилии» (Рыбина 2002, 81).

Письменность на бересте позволяла воспользоваться подручным материалом: «Многие грамоты были процарапаны на специально приготовленных листах бересты. Они тщательно обрезаны со всех сторон, по возможности удалены на внешней стороне отслаивающиеся тончайшие поверхностные слои. Вместе с тем немало текстов написано на случайных никак не обработанных грубых обрывках бересты. Одним словом, при необходимости срочно что-то сообщить, всегда можно было содрать кусок бересты с ближайшей березы. Доступность бересты, её свойства, удобные для письма и стали причиной её массового использования в древнерусской письменности» (Рыбина 2002, 81-82).

Береста оказалась намного более доступным писчим материалом, чем древний папирус или современная бумага, изготовить которые самостоятельно обычный человек не может. Это, казалось бы, должно было привести к возникновению общества всеобщей грамотности, так как отсутствовали материальные и технологические препятствия к использованию письма.

Однако сложилось ли такое общество в действительности?

Грамотность населения Новгорода в XI – первой четверти XII столетий.

Для ответа на поставленный вопрос мы воспользуемся сводом берестяных грамот, опубликованным А.А. Зализняком в работе "Древненовгородский диалект" (Зализняк 1995), в котором источники удобно сгруппированы по нескольким эпохам. Обследуем начальные и заключительный из выделенных Зализняком периодов и зададимся вопросом о том, какое социальное и имущественное положение занимали авторы и адресаты грамот, каково соотношение среди них представителей высших социальных слоев и духовенства, владение которых грамотой было бы не удивительно и представителей простонародья – крестьян, ремесленников и т.д. Каково соотношение мужской и женской грамотности. Это позволит нам составить представление о социальном портрете новогородской грамотности и его изменении от эпохи к эпохе.

Для начала обследуем грамоты датируемые учёными XI – первой четвертью XII века

Грамота А1 (№247). Юридический документ новгородской администрации. А2 (№527) – письмо военачальника семье. А3 (№526) – долговой список ростовщика. A4 (№613) – запрос о деньгах лиц, принадлежащих к верхам общества. А5 (№590) – «Литва встала на корелу», военное донесение. А6 (№607/562) – документ администрации.

Грамота № 752. Перевод: ‘[Я посылала (?)] к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю (или: в это воскресенье) ты ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! Неужели я тебя задела тем, что посылала [к тебе]? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под [людских] глаз и примчался …’ После большого разрыва: ‘… теперь где-нибудь в другом месте. Отпиши же мне про …’ После разрыва в 6–8 слов сохранился конец этой (или, может быть, следующей) фразы: … [тьбь] хаблю. Здесь возможны лишь вольные предположения, например, (николи же сь) [тьбь] хаблю ‘никогда тебя не оставлю (не отвергну)’ или (хочеши ли дати сь) [тьбь] хаблю ‘хочешь ли, чтобы я тебя оставила’ и т. п. Заключительная фраза: ‘Буде даже я тебя по своему неразумию задела, если ты начнешь надо мною насмехаться, то судит [тебя] Бог и моя худость (= я)’.
А7 (№752) – любовное письмо, в котором упоминание посылки людей и иронично-уничижительная формула «моя худость» выдают именно представительницу достаточно высокого социального класса о том же говорит и весьма изысканный литературный язык грамоты. А.А. Зализняк обсуждает возможность того, что эта грамота написана не женщиной, а грамотным лицом по её просьбе, однако полагает: «интимный характер содержания (равно как отсутствие адресной формулы) делает эту гипотезу весьма уязвимой (Зализняк 1995, 230). Так же исследователь обращает внимание на формулу «въспиши жь ми» предполагающую, что мы имеем дело с фрагментом достаточно продолжительной и насыщенной переписки.

А8 (№566) трудна для интерпретации в виду своей краткости, но никаких указаний на низкий социальный статус её автора в ней нет. А9 (№120) – здесь требование Акима Нестеру дать векшу (мелкую денежную единицу) может говорить, что речь идет о сравнительно небогатых людях. А10 (№238) – долговое требование с угрозой божьим судом, говорящее об экономически активном населении.

А11 (№109) — жалоба на покупку во Пскове рабыни, оказавшейся чужой, за что покупатель был схвачен княгиней, за автора грамоты поручилась в итоге дружина князя, то есть он принадлежал к социальным верхам. Автор планирует купив коня и посавдив на него княжьего человека отправиться на очные ставки.

А12 (№241) – требование уплаты денег, где упоминается должностное лицо – «отрок». А13 – письмо ростовщика на свинцовой пластинке. А14 (№№745, 736) – переписка новгородского посадника Иванко Павловича с отцом и с управляющим (в последнем случае о ростовщических делах).

А15 (№ 644) – письмо достаточно богатой женщины Нежки, о том, что она отдала перековать два золотых кольца, а работа не исполнена. А16 — письмо монаха.

Грамота 424. Перевод: ‘Грамота от Гюргия к отцу и к матери. Продавши двор, идите сюда — в Смоленск или в Киев: дешев [здесь] хлеб. Если же не пойдете, то пришлите мне грамотку, как вы живы-здоровы’.

А17 (№424) – Гюргий предлагает отцу и матери продать двор и переселиться в Смоленск или Киев, где хлеб дешев, социальное положение установить трудно, оно не низкое, раз есть двор, но и не такое высокое, чтобы не ощущать дороговизну хлеба как серьезную проблему.

А18 (№119) – грамота ростовщика. А19 – распоряжение отдать какую-то одежду «детскому» (вероятно – судебному исполнителю).

Из грамот за XI–XII века мы получаем картину типичного средневекового города – административный персонал, ростовщики, купцы, ремесленники. Круг их интересов – выдача и возврат процентных ссуд, судебные тяжбы, хозяйственные конфликты. Это те самые «5-3-2 и даже 1% населения», знание которыми грамоты через двести лет после создания славянской письменности Кирилла и Мефодия совершенно не удивительно.

Мы обнаруживаем в Новгороде «буржуазную», по меркам XI века, среду с преимущественно материальными интересами и практически поголовно занятую ростовщичеством. Ровно такого же типа картину мы обнаруживаем в других городских обществах, от которых сохранились большие массивы письменных документов, например, в древнем Вавилоне – ростовщичество, договоры, иски, требования, угрозы «приставами». Схожие социальные типы порождают схожие практики и схожие тексты переписки.

Есть определенное число документов, которое может исходить от небогатых, но занятых деловой активностью людей. Есть грамоты, написанные (собственноручно, судя по интимности тематики) женщинами, однако эти женщины относятся к привилегированным и даже литературно образованным слоям общества.

Новгородская письменность XI-начала XII века носит преимущественно административный и предпринимательский характер. В тех случаях, когда речь идет о переписке касающейся частных тем, авторы принадлежат к достаточно обеспеченным слоям общества.

Эта грамотность носит «бюргерский» характер и оснований для утверждения о массовой или всеобщей грамотности берестяные грамоты данной эпохи не дают.

Грамотность населения Новгорода и Старой Руссы во второй половине XII века

Продолжим сплошное обследование приводимых Зализняком грамот чуть дальше – на середину XII века (Зализняк 1995: 256-287), чтобы оценить социальный состав участников переписки.

Б1 (№633) – отрывочная грамота, требующая доставить оружие – секиру, в какой-то городок, так как Иван ведет (видимо поход). Насколько можно судить, перед нами военно-административная документация. Б2 (№739) – предписание «волочанам» выплатить подателю документа – дьяку церковную подать. Грамота, вероятно, отправлена князем Глебом Ольговичем.

Грамота № 336. Перевод: ‘Грамота от Петра к Волчку. Это ты сказал Рожнету, что с Нустуя надлежит взять два сорочка. Не должен ни векши (Нустуй). А потом я у Даньши забрал (или: занял) два [и] два сорочка в счет (или: под отдачу) пяти сорочков. И взимает с него (вероятно, Нустуя) пусть Даньша».

Б3(№336) – в грамоте обсуждается вопрос о задолженности некоего Нустуя. Упоминаемый в грамоте Рожнет отождествляется с тем Рожнетом, который, согласно Новгородской первой летописи, заложил в 1135 г. церковь св. Николы на Яковлевой улице.

Б4 (№84) – грамота, поручающая взять у некоей госпожи 13 резан (то есть монет в половину разрезанного дирхема), сумма не крупная, но и не мелкая.

Б5 (№421) – отец Братята вызывает домой сына Нежила, за освобождение которого заплатил 20 гривен (очевидно, за какой-то серьезный проступок), а теперь отец грозится, если сын не придет, прислать ябетника – судебного исполнителя, чтобы вернуть его домой. Очевидно, отец рассчитывает взыскать с сына потраченные на него средства.

Б6 (№380) – трудноинтерпретируемая короткая грамота, однако говорящая о сборе или накоплении денег.

Б7 (№487) — письмо-увещевание к строптивой женщине, автором которого мог быть родственник, а мог – священник.

Б8 (№503) – благодарственно-молитвенное письмо Изосимы, имя монашеское, и лексика выдает церковного человека.

Б9 (№630) – довольно пространный список должников составителя грамоты. Б10 (№632) – запись имени. Б11 (№675) – частное письмо о торговых операциях большого масштаба с фофудьями (драгоценной тканью) – упоминаются Киев, Суздаль, Великие Луки.

Грамота №422. Перевод: ‘От Местяты к Гавше и Сдиле. Поищите для меня коня. А Местята вам (двоим) кланяется. Если вам что нужно, то шлите ко мне, а [посланному] дайте грамоту. А денег попросите у Павла. А Местя[та] …’

Б12 (№422) – грамота от Местяты с поручением поискать для него коня, а если что – обращаться к нему. Письмо, вероятно, написано не самим Местятой, поскольку он периодически упоминается в третьем лице (был ли Местята сам грамотен?).

Б13 (№156) – Завид задает вопрос жене и детям, почему некую женщину не поставили на пытку. Очевидно, речь о судебном процессе с привлечением неполноправного лица. Соответственно сами участники переписки относятся к средним или высшим классам. Б14 (№160) – распоряжение от Василия продать одного коня, купить другого и отправить человека с деньгами.

Б15 (№№ 685, 683, 721, 735, 710, 664, 665) – переписка Семьюна и Доброшки – об их социальном статусе говорит упоминание покупок хорошего товара, кун, гривен, бобров, поручение дать коня и помочь доставить груз, список должников.

Б16 (№524) – требование присылки 30 гривен и выражение намерения взять в Киеве 60 гривен. Б17 (№381) – поручение взять 3,5 гривны и купить женскую шубу из дорогой ткани.

Б18 (№384) – Стойнег сообщает матери, что дал Савве 5 кун, ложки, ножи, вожжи, точильный камень – видимо, для какой-то экспедиции. Б19 (№429) – перечень дорогих вещей – монисто, серьги, шубы, окованый ларчик, кувшин и т. д.

Б21 (Ст. Руса №7) – Сольмир указывает Нежку дать поручение должностному лицу-отроку. Б22 (Ст. Руса №6) – просьба Дедилы Демьяну не присылать отрока (за взысканием), так как Дедила сам везет две гривны. Б23 (Ст. Руса №5, 20) – записи ростовщика о коэффициентах финансовых операций и о поставках соли (Старая Руса была центром соледобычи). Б24 (Ст. Руса №№16, 18) – списки должников. Б25 (Ст. Руса №№19, 21, 22) – списки должников. Б26 (Ст. Руса №12) – письмо представителя администрации сборщикам податей. Б27 (Ст. Руса №14) – список должников. Б28 (Ст. Руса №17) – указание взять почестье (подать).

В середине XII века характер грамотности сохраняется – речь идет, прежде всего, о письменной фиксации долговых и ростовщических операций, о судебных и околосудебных переписках, о торговле. Личная переписка занимает скромное место, и никогда нельзя быть до конца уверенными, ведется ли она непосредственно, или через грамотных лиц.

Социальный портрет грамотного населения Новгорода в XV веке

Теперь возьмем для сравнения самые поздние грамоты XV века, многие из которых стали хрестоматийными. Как изменяется социальный портрет новгородской грамотности к этому времени?

Д1 (№169) – запись о сборе рыбного оброка. Д2 (№173) – поручение купить деревяного масла, обращенное к попу (заведомо грамотному лицу).

Грамота №124. Перевод: ‘Пришлите мне слугу — Борана или Уду; мне неможется. А лодку дай Павлу Собольцеву внаем’.

Д3 (№125) – письмо Марины к сыну с поручением купить дорогую бухарскую ткань, деньги на которую переданы через слугу. Д4 (№124) – просьба больного прислать одного из двух слуг и поручение сдать лодку внаем.

Д5 (№10) – загадка на ободке березового туеска. Д6 (№25) – инструкция, как вести себя на суде в связи с опознанием коня (видимо, краденого).

Д7 (№№519/520, 521) – завещание Моисея, богатого землевладельца, и записи Моисея – любовный заговор, жалоба на ограбление (возможно, от кого-то из моисеевых слуг), долговые списки.

Д8 (№№43, 49) – поручение Бориса Настасье прислать человека на жеребце (что само по себе выдает высокий статус Бориса), захватив рубашку, так как «здесь» много дел, и жалоба Настасьи братьям, что Борис умер.

Грамота №19. Перевод: ‘… Да чтоб тебе справить годовое поминание по отцу, то было бы хорошо. Да если будет у кого-нибудь намерение [ехать] до Водлы, то надо бы дворянина, а [что касается] пристава, то здесь хочет ехать Филист. А судно у меня есть и хлебы сухие есть, и ты сам, помянув, поезжай сюда. А хлеб здесь …’

Д9 (№№129, 122, 19, 14, 27, 3, 23, 11, 1) – документация братьев Есифа и Фомы – обсуждаются справление шубы, вызовы на суд, поминовение отца, дворяне, приставы, имеющееся судно и сухие хлебы, варение пива зависимыми людьми, сообщение управляющего господину, что ему досталось не много оброка, роспись доходов с сёл. Собственно, с этого перечня повинностей, найденного в 1951 году экспедицией А. В. Арциховского, началась история исследования берестяных грамот.

Д10 (№№311, 157, 297, 301, 300, 313 и др.) – челобитные, обращенные к боярину Михаилу Юрьевичу из рода Мишиничей, сыну посадника Юрия Онцифоровича.

Д12 (№359) – письмо Парфения, обращенное к игумену монастыря, с жалобой на самоуправства некоего Василько.

«Покло от парфения к угумяну осподине како есмъ порядилесе тако и живу а василке село пустоши вежу свезле двере Г(3) свезле а село а на вхыхъ се грозитъ це у ладогу звати осподине отм понаболисе»

Грамота 359. Прорисовка. Перевод: ‘Поклон от Парфения игумену. Господин, как я порядился, так и живу. А Василько село разоряет, вежу свез, три двери свез. А что касается [жителей] села, то он всем [им] грозится вызвать [их на суд] в Ладогу. Господин, позаботься обо всем этом’.

Возможно, Парфений — монастырский крестьянин, видимо, это самый низкопоставленный грамотный автор берестяных грамот, если, конечно, он писал письмо сам. В пользу предположения о самостоятельном написания письма говорит то, что «автор явно имел тенденцию пропускать слоги, но во всех случаях, кроме «покло», он сам заметил свою ошибку и исправил её» (Зализняк 1995, 553). Парфений явно занимает административный пост, возможно, он староста монастырской деревни.

Д13 (№693) – просьба Олисея позаботиться о его крестьянах. Д14 (№692) – завещание Марии. Д15 (№413) – просьба Симона к попу Ивану пересмотреть содержимое его сундука с мехами, для чего с человеком послан ключ. Д 16 (№417) – обсуждаются запасы ржи и повестка от бирича – судебного помощника князя. Д17 (№494/469) – жалоба феодалу на несправедливые действия управляющего. Д18 (№17) – просьба к господину прислать человека с распоряжением на начало посева ржи.

Д19 (№21) – письмо к ткачихе заказчицы или другой ремесленницы – еще один случай, говорящий в пользу широкой грамотности. Д20 (№61) – списки натуральных повинностей.

Д21 (№310) – челобитная посаднику Андрею Ивановичу от его ключника и крестьян с просьбой о зерновой ссуде. Д22 (№352) – письмо сыну посадника Андрея Игнатьевича с отчетом о ходе уборочных работ. Д23 (№162) – долговой список. Д24 (№ 154) – протокол судебного разбирательства.

Д25 (№242) – челобитье землевладельцу от Кощея (видимо, управляющего) касательно молотьбы. Д26 (№243) – сообщение землевладельцу о переходе крестьянина на его земли.

Грамота №307. Прорисовка и текст. Перевод: ‘Господину Ондреяну Михайловичу, господину Миките Михайловичу, госпоже нашей Настасье, Михайловой жене, бьют челом крестьяне избоищане. Здесь, господа, в вашей волости Горотной (?) появляются повестки, здесь появляются фальшивые повестки, здесь, господа, появляются фальшивые завещания. А переписывают фальшивые повестки и завещания ваш Нетребуй [и (?)] дьяк. А утверждают, что запечатал Иван (?) Парфеев (?) [эти] завещания. А крестьяне ваши вам, своим господам, челом бьют’.

Д27 (№№307, 303) – из архива сыновей упомянутого в Д10 боярина Михаила Юрьевича. Жалоба крестьян на распространение фальшивых завещаний. «Письмо принадлежит к числу тех немногих, которые написаны малограмотным человеком. Оно изобилует описками и ошибками» (Зализняк 1995, 566).

Д28 (№302) – просьба о защите, чтобы против адресанта не была выдана бессудная грамота (то есть грамота, признававшая правоту истца в виду неявки ответчика). Д29 (№540) – челобитье крестьян господину в связи с поставками овса. Д30 (№466) – письмо управляющего господину в связи с совершенным Софонтием (видимо, крестьянином) убийством.

Главное изменение, которое мы видим к XV веку по сравнению с XI-XII веками – преобладание деловой переписки феодального характера. Основным типом сохранившихся документов являются письма от управляющих, жалобы и челобитные крестьян помещику.

Крестьянские письма не говорят об общей грамотности крестьян – грамотным мог быть один на деревню, причем и те пишут с очевидными ошибками.

В целом письменность по-прежнему остается достоянием переписки высших классов и помещичьей, либо судебной администрации.

Однако мы можем отметить более широкое вовлечение в грамотность крестьянства, но, по крайней мере, в доступных нам документах эта грамотность используется для коммуникации с помещиками.

Тем не менее, возникновение феномена малограмотности говорит в пользу того, что для XV века характерно распространение более грамотности на более широкие слои, чем прежде. Эта малограмотность, в то же время, подтверждает, что распространение грамотности среди крестьянства было новым явлением и не было всеобщим. Продолжительной устойчивой практики пользования письмом и массового образования очевидно не существовало – крестьяне учатся грамоте для коммуникации с помещиками и та им дается непросто.

Единственным изолированным случаем «низовой» женской грамотности оказывается записка к ткачихе, предполагающая, что она может её прочесть (или кто-то ей может прочесть – никогда нельзя забывать о возможности обмена записками, предназначенными для устного зачитывания).

Заключение

Обзор содержания и лингвистических особенностей берестяных грамот в XI-XII и XV веках позволяет нам сделать некоторые выводы о характере и направлении изменений в сфере грамотности жителей Новгорода.

В XI-XII веке перед нами грамотность средневекового городского общества – административный персонал, высшие классы, церковнослужители, деловая переписка горожан-предпринимателей. Никаких оснований для гипотезы о всеобщей грамотности новгородцев материал берестяных грамот не дает.

От XII к XV векам круг грамотных расширяется с высших классов, администрации, купцов и ростовщиков на верхушку крестьян, обязанных поддерживать управленческие контакты с землевладельцами. Однако отмечаемый в этом случае феномен малограмотности говорит о том, что грамотность среди крестьянства не была ни всеобщим, ни устойчивым явлением.

Практически нигде, от XI до XV веков, мы не встречаем случаев грамотности избыточной, социально и прагматически необъяснимой, столь же незначительно и число случаев «нестандартного» использования грамоты. Подавляющая часть дошедших до нас новгородских письменных документов укладывается в строгие рамки церковной или деловой письменности.

Причем деловая письменность Древней Руси, по оценке А.А. Гиппиуса была напрямую зависима от церковной.

«Духовная, в частности монашеская среда, была… не только источником распространения грамотности, но и законодателем эпистолярного этикета. Выработанные в ней формы письменного обращения с готовностью подхватывались и пускались в ход грамотными мирянами, становясь общепринятыми» (Гиппиус 2010, 26).

Такой характер новгородской грамотности говорит об, если так можно выразиться, нормативном характере развития общества и образованности в древнем Новгороде, не выдающемся за обычную для средневековых городских обществ Европы модель ни в смысле отставания от неё, ни в смысле её превосхождения. Древняя Русь не была ни обществом всеобщей грамотности, ни обществом всеобщей неграмотности. Письменность использовалась прежде всего высшими городскими слоями, постепенно распространяясь на функционально с ними связанные группы зависимого населения.

В то же время тот факт, что такой нормальный уровень грамотности был достигнут в сравнительно молодом по своему цивилизационному и политическому развитию обществе, в молодом по времени образования городе, на новописьменном для своей эпохе языке, получившем свой алфавит всего 2-2,5 столетия назад, говорит о замечательных достижениях культуры Руси в древнерусский период.

Литература

Галковский Д. Е. 2007. Шарлатан-2

Гиппиус А.А. 2010. Кирилло-мефодиевская традиция на Руси и берестяные грамоты» // Славянский альманах 2009. М. – С. 10-31

Зализняк А. А. 1995. Древненовгородский диалект. М.: Школа «Языки русской культуры».

Рыбина Е. А. 2002. К вопросу о начале письменности на бересте // Новгород и Новгородская земля. История и археология (Материалы научной конференции). — Т. 16. — Новгород,. — С. 77–82

Янин В. Л. 2003.Значение открытия берестяных грамот для изучения отечественной истории // Берестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения. — М.. — С. 15-23

Публикация: 100 книг