31. "Оцифровка" Русского Всеобуча. «В ПРОСТОРНОМ УШАТЕ КУПАЛА…»
ЕСЕНИНСКОЕ ПРИШЕСТВИЕ
Младая память моя железом погибнет,
и тонкое мое тело увядает...
Плач Василька, князя Ростовского
Мы свое отбаяли до срока -
Журавли, застигнутые вьюгой.
Нам в отлет на родине далекой
Снежный бор звенит своей кольчугой
Помяни, чёртушко, Есенина
Кутьей из углей да из омылок банных!
А в моей квашне пьяно вспенена
Опара для свадеб да игрищ багряных.
А у меня изба новая -
Полати с подзором, божница неугасимая,
Намел из подлавочья ярого слова я
Тебе, мой совенок, птаха моя любимая!
Пришел ты из Рязани платочком бухарским,
Нестираным, неполосканым, немыленым,
Звал мою пазуху улусом татарским,
Зубы табунами, а бороду филином!
Лепил я твою душеньку, как гнездо касатка,
Слюной крепил мысли, слова слезинками,
Да погасла зарная свеченька, моя лесная лампадка,
Ушел ты от меня разбойными тропинками!
Кручинушка была деду лесному,
Трепались по урочищам берестяные седины,
Плакал дымом овинник, а прясла солому
Пускали по ветру, как пух лебединый
Николай Клюев. Плач о Серее Есенине.
**************************************************
Легла дорога в Константиново, Ранней осени краски
Среди полей неширока, Из запевки,
Нас трижды в платьице сатиновом Из сказки.
Встречала вольная Ока. Константиново, здравствуй!
Есенино, здравствуй!
Оно повыцвело от солнышка Здесь не вязью сказаний
И полиняло от ветров. Оторочен мой стих.
Ока волной стучала в донышко Здравствуй, ветер Рязани,
И поднимала круто бровь. В ладонях моих.
И поправляла часто челочку, Солнце осени, здравствуй,
Махала ласково платком, Поднимаясь, лучась,
И что-то милое, девчоночье Озари наше братство
Осталось в облике таком! В этот миг,
В этот час!..
Александр П р о к о ф ь е в. «Легла дорога в Константиново…». 1965.
«…В просторном ушате купала у русской
печи кудряша…»
Там, где капустные грядки
Красной водой поливает восход,
Кленёночек маленькой матке
Зелёное вымя сосёт.
Сергей Е с е н и н. 1910.
Поэму «В приокском селе под Рязанью…» Александр Филатов посвятил Татьяне Фёдоровне Есениной. Произведение это – своеобразное слово о Матери, восходящее к фольклору, сказание о той, кому был обязан жизнью великий сын земли Русской:
В приокском селе под Рязанью
Жила эта русская мать.
Она за шитьём и вязаньем
Привыкла сынка поджидать.
Бушует метель по обрывам,
И даль над рекою темна,
Она ж за шитьём кропотливым
Сидит и сидит у окна.
Окликнет ли ночью возница
На снежной дороге коней,
К соседям в окно постучится,
А сердцу послышится: к ней!
Особенно удались А. Филатову строфы, в которых материнские думы воссоздали с нежной и трепетной сокровенностью трогательные образы и картины есенинского младенчества: Припомнится ей, как, бывало,
Стройна и лицом хороша,
В просторном ушате купала
У русской печи кудряша…
Кто лучше матери может заметить в натуре сына? Думы, думы… Ребёнок, отрок…
В крестьянской рубашке расшитой,
Юнец без особых примет,
А нынче, поди ж, знаменитый,
Прославленный русский поэт!
Запоминаются тщательно и любовно выписанный Константиновский пейзаж во второй части поэмы («С долин долгожданной порою Теплынью согнало снега. И только река под горою Ещё не вошла в берега…»).
«Документальность» пейзажа, именно Константиновского, окрашивает повествование в особый колорит. Весна в Константинове. Разлив на Оке. Улица перед есенинским домом. Грустящие девушки – сверстницы Сергея («Поют ли под звон колокольни, Кружатся ль у белых берёз – А всё же в заречье раздольней… … Нет-нет да и глянут на плёс…»).
Некоторые строфы поэмы – как бы вариации на темы есенинских стихотворений «Письмо к матери»: «Я иду долиной. На затылке кепи…», на мотивы «Анны Снегиной», «Руси уходящей», «Руси советской». Но А. Филатов художественно обработал воспоминания земляков, близко знавших поэта, и их свидетельства, эстетически мотивированные, помогают правдиво воссоздать образы Татьяны Фёдоровны, самого Сергея Александровича, его односельчан.
Сатирически заострён образ Вадима Пересветова, собирательный образ одного из тех, кто сыграл роковую роль в судьбе Есенина. Не случайно автор поэмы сближает персонажи Пересветова и американского дельца Джона, пытавшегося переманить старушку за океан, прельстив роскошью и богатством. «О, как они, нехристи, схожи!..» - гневно думает мать поэта.
Пусть сердце остынет немного.
«Сережа, сынок мой родной,
Дай силы дойти до порога.
Я знаю – ты рядом со мной».
Платок отряхнула дарёный,
Ослабила узел тугой,
Блеснула глазами на Джона
И дверь распахнула рукой.
В углу загремела посуда.
Погас огонёк у окон.
«А ну, убирайся отсюда,
Иди по-хорошему, Джон!
Петляй своей тропкой убогой
И там, у себя куролесь,
А русскую землю не трогай
И в русскую душу не лезь!
В словах матери Есенина – гордость за сына, прославившего землю, на которой он родился, которая взлелеяла, одухотворила его недюжинный талант:
Горжусь, что такого поэта
На славной земле родила.
Она моим сыном воспета
И мне теперь трижды мила!
Могу ль я на чьё поруганье
Сыновнюю песню отдать?!
…………………………………
В приокском селе под Рязанью
Жила эта русская мать.
* * *
Константиновское детство и отрочество
…И дремлет Русь в тоске своей весёлой,
Вцепивши руки в жёлтый крутосклон…
Сергей Е с е н и н. «Голубень». 1917.
Анатолий Лёвушкин посвятил Есенину цикл стихотворений «Детство поэта». Эпиграфом к нему он взял два фрагмента из есенинских стихотворений: «Худощавый и низкорослый, средь мальчишек всегда герой…» и «Рязанские поля, где мужики косили, где сеяли свой хлеб – была моя страна».
Открывает цикл стихотворение «На озере» .
Взмах весла –
И за кормою заводь.
Парень молвит: - Верь, племянник, мне,
Там, где мелко, там щенятам плавать,
Ты давай учись на глубине…
Сочно-нежная акварель рисунка. Задорный, энергичный ритм. За кажущейся простотой лирической зарисовки – многомерность подтекста: с ранних лет будущий поэт проходил свои сельские «университеты» («…Учись на глубине…»).:
На кувшинках золотится солнце,
На раскрытых зыбких лепестках.
И, упав с крутого небосвода,
В глубине белеют облака.
Всё смелее рассекает воду
Быстрая мальчишечья рука.
Другое стихотворение цикла – «В ночном»(« Конь глотал пропылённый воздух, конь пластался над большаком, так что звезды летели в ноздри и вертелась зеля волчком. А мальчишка, вцепившись в гриву разъярившегося коня, мчался первым к прибрежным ивам, всех соперников обгоняя»). Автор не скрывает своего замысла: создать вариацию на тему есенинского автобиографического произведения; он «вмонтировал» в художественную ткань стихотворения «В ночном» два эпитета-определения из Есенина («Худощавый и низкорослый, он командовал: - Здесь привал!..»).
Картины, нарисованные А. Лёвушкиным, вызывают определённые ассоциации с «Бежиным лугом» И.С. Тургенева («Веял ветер прохладой росной, на пригорке костёр пылал, клокотал кипяток кудрявый в закоптившемся котелке. Кони прятали губы в травы, шли, стреноженные, к реке»). Традиционные для сельской жизни тех времён: деревенские парнишки в ночном… Но Лёвушкин сумел найти поэтические детали, изобразительно-выразительные средства (тропы, метафоры, психологически и эстетически мотивированные переклички с есенинской сюжетикой), чтобы внести новые штрихт в образ юного поэта («И, вглядевшись из-под ладони в ночь, в дремотную тишину, ждал мальчишка: вдруг выпьют кони в заводь брошенную луну»).
Одно из лучших стихотворений цикла – «В лугах» («Ни межи, ни тропинки – лишь сплошная трава. И от зелени пылкой глаз нельзя оторвать! Он шагает, кудрявый, озорной мальчуган, по разбуженным травам, по весёлым лугам. Он на землю спиною ляжет – руки вразброс, перепутав с травою кольца русых волос»). Гибкие, упругие, озорные ритмы. Чуточку приглушенные аллитерации. Гулко-тревожное эхо гласных. Звукопись. Сочная цветопись: А вокруг – перелески
по колено в траве,
да стрижей переплески
в золотой синеве.
И, травинку покрепче
стиснув в смуглой руке,
он опять что-то шепчет
о лугах, об Оке.
Над июньскою поймой
тишина залегла.
Млеют в свежести полной
Заливные луга.
Чарующей, волшебной силой поэтического вымысла стихотворные строки рождают пластически осязаемый, чуть ли не зримый образ юного поэта в заливных лугах окрест села. Жизнь, «прямое воздействие» реальной действительности самым решающим образом влияют на формирование творческой индивидуальности художника. Об одном из уроков, преподанных будущему поэту, говорится в стихотворении «Снежки». После лютующей стужи по-весеннему греет солнце. «Мальчишеский буйный люд» импровизирует 2войну казаков с японцем». «Картечь снеговая» неистовствует над пряслами и дворами. Вдруг на улице появился инвалид с «обрубленною коленкой». Раненный под Ляоляном, он просит подаяние.
Таким ли с прибрежья родной Оки
Мужик уходил когда-то?
- с горечью вопрошает повествователь.
Финальная зарисовка «Снежков» раскрывает психологическое состояние юного человеколюбца, остро переживающего увиденное:
Весёлою стаей летят снежки.
Азартно вопят ребята6
- Айда в наступленье!.. Метче бей!..
- А ну, скорей на подмогу!
- Ты что же стоишь в стороне. Сергей?
- О чём ты молчишь, Серёга?
Есть также у Анатолия Лёвушкина стихотворение «Р я з а н с к а я я р м а р к а». В экспозиции стихотворения – великолепная панорама древнего губернского города, его центральной части: Над праздничным городом зной пылал.
Гремели колокола.
И древний собор в синеве купал скуластные купола.
И колокольня тянула вверх
отточенный острый шпиль.
Со всех площадей, закоулков всех
Седая дымила пыль…
Краеведы и регионоведы тщательно восстановили подробности пребывания Сергея Александровича в губернской столице. частности, Игорь Николаевич Гаврилов отмечает, что на протяжении своей жизни Есенин бывал в Рязани неоднократно, о чём свидетельствуют фотоснимки, сделанные в рязанских мастерских; здесь в мае 1915 года он призывался на военную службу. Д.А. Коновалов, В.И. Астахов указывают, опираясь на воспоминания современников Есенина, что тот бывал на Болдыревской улице (ныне ул. Некрасова), в доме № 15, на улице Краснорядской.
В стихотворении А. Лёвушкина метко схвачены характерные бытовые детали, художественно мотивированы достоверные исторические реалии:
Юнец из приокского села
у книжного встал ларька.
Ему таровато казал купец
свой ходовой товар.
Здесь были и «Муромский удалец –
разбойный князь Кудеяр»,
и «Шайка абрека Кровавый Клюв»
и «Тайна ночной руки»…
Парнишка, на книги те не взглянув,
взял пушкинские стихи.
Ещё не помятый вдыхая ямб,
смахнув картуз набекрень,
Серёжка Есенин шагал к друзьям
в горячий рязанский день…
Юный Есенин – читатель Пушкина, отечественной и мировой классики… Рязань, Константиново, Спас-Клепики, Солотча, Кузьминское, Рыбное, Дивово помнят Есенина, читающего Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Никитина, Сурикова, Глеба Успенского, но уже прозревающего с в о ё слово, с в о й образ, с в о ю художественно-метафорическую стихию.
…Каждый приезд в Константиново приносит что-то новое. Тем более, если пообщаться с Владимиром Исаевичем Астаховым, директором музея, трепетно и беззаветно преданным делу сохранения всего, что имеет отношение к Сергею Есенину и ко всем близким Есенина. Им обнаружены книги, журналы, другие издания, которые были в круге есенинского чтения. Теперь мы можем более доказательно говорить о рязанском (Константиновском и спас-клепиковском) отроческом периоде ученичества Есенина.
Что читал Сергей Есенин? Какие книги привлекли его особо заинтересованное внимание? Какие персонажи импонировали его отроческим склонностям? Какие заветы и образы воспламеняли воображение «гражданина села», юного правдолюбца, добротолюбца?
Издания «преклонной» давности… Жуковский и Пушкин, Лермонтов и Гоголь, Тургенев, Лев Толстой, Суриков, «простонародные самоучки»… Старинные фолианты. Старинный шрифт. Добротная «старомодность» бумаги, оформления. Иллюстрации… Всё это он видел, осмысливал, осязал, всё это будило отклик – психологический «прилив» у впечатлительного отрока из приокского села.
Вот, например, сытинское издание Гоголя. Его, видимо, не раз держал в руках Сергей Есенин, сверяя слово – образы с иллюстрациями художника. И понятно волнение, которое охватывает тех, кто листает тронутые «обжигающим» временем страницы.
…Современные поэты часто соотносят Есенина с предшественниками. Весомо-значительный пример тому – стихотворение Глеба Горбовского «Есенин. 80 лет»(«Могу представить Блока согбенным старичком. Жена белеет сбоку, и тросточка – торчком… Взрывной и непослушный в зигзагах бороды, вбегает в старость Пушкин и сразу с ней «на ты»! Бесстрашен и безбожен, весь – затаённый крик Но всё ж представить можно, что Лермонтов – старик»). Таково парадоксальное, но всё-таки не лишённое определённой художественной логики суждение современного автора о предшественниках и о Блоке – старшем современнике Есенина. Сам же Сергей Есенин видится ему совсем по-другому («И лишь один… С гитарой, с оравой прихлебал не умещался в старость…То чубом, то глазами, то песней завитой, то всей резной Рязанью - не лез в парик седой!»). Может быть, современному лирику не удалось постичь всей глубины индивидуальности Есенина, но какие-то черточки многогранной натуры схвачены верно, и они добавляются к коллективно создаваемому портрету Есенина, вплетаются в поэтический венок ему.
Есениниана разнообразна; и поучительно её постижение, осмысление её
«концов и начал».
Павел Алдахин в стихотворении «Ока» как бы «портретирует» родную реку поэта, её берега, окрестности («Камышами укрылась протока, задремал, призадумался лес»). Нежная акварель лирически высвеченного пейзажа. Одухотворённый образ самой вытекающей из легенд и сказаний реки:
И одна лишь Ока синеоко
Загляделась в глубины небес.
Просветлела от этого взгляда
Розовато-туманная даль,
А по ней расстелила прохлада
Самотканую росную шаль.
И торжественно,
В дрёме весенней,
Вся прибрежная пойма тиха…
Чуточку грустные ритмы передают романтически окрашенное настроение трепетного ожидания, несказанно-доброго предчувствия:
Будто ждёт,
Когда выйдет Есенин
С удивительной строчкой стиха.
Иван Молчанов новый поэтический адрес заглавием своего стихотворения –
«С п а с – К л е п и к и». Ничем ранее не знаменитый «старый уголок» России (разве только разгулом разбойничьей, мятежной вольницы?) привлёк всеобщее, всесветное внимание: здесь «взволнованный школяр» Сергей Есенин «звенел строкой весеннего стиха». В другом стихотворении, «У бюста Есенина в Рязани», Иван Молчанов говорит
не о «школяре», начинавшем в церковно-учительской школе открывать неведомые поэтические горизонты, а о Поэте, к которому пришли мировая слава и бессмертие:
Здравствуй,
Всесветный рязанец,
Маг поэтических строк!
Русское дивное слово,
Свежесть рязанских полей!
Вот мы и встретились снова
В доброй Рязани твоей.
Автобиографический повествователь вспоминает о «чёрной сени» давних годов, о смерти Есенина, похоронах(«В том карауле почётном юность стояла моя…»). Но главное всё-таки не печально-пессимистические ретроспекции; оптимистическая суть – в гордом сознании нетленности подлинного искусства:
Песня твоя не остыла,
Муза – в народе жива.
Гаснуть ли яркому слову?
Слово сильнее смертей!
Вот мы и встретились снова
В милой Рязани твоей.
Облик твой – на пьедестале.
Молод: он – городу в лад.
Песни ж в далёкие дали,
Не умирая, летят.
Стихи о Есенине, о его родном крае… Здесь и профессиональные поэты, и начинающие авторы. Поэтическое внимание привлекает каждый уголок, связанный с жизнью поэта; эстетически и психологически осмысливаются фольклорные предания о сыне земли Рязанской («Песня земли и ветра» Э. Киселевой).
«Над Трубежем, рекою древней, Есенин
бронзовый идёт…»
Крестьянин я иль не крестьянин?!
Ну как теперь ухаживает дед
За вишнями у нас в Рязани?..
Сергей Е с е н и н. «Письмо к сестре». 1925.
В числе заметных (хотя и вызывающих полемическую «волну») явлений лиро-эпической Есенинианы – поэма Евгения Долматовского «Х о ж д е н и е в Р я з а н ь». Жанр «хождения» древен, имеет богатые традиции. Современный автор наполняет старую форму новым содержанием. В сущности, перед нами – оригинальная жанровая форма, синтезирующая в себе и лирический репортаж, и путевые заметки, и публицистические
заметки-раздумья. Е. Долматовский «осложняет» художественно-документальное повествование элементами сказочно-фантастическими: оживший монумент устремился на родину, в Рязань, на Оку, в Константиново, жадно наблюдая перемены в жизни города и деревни, в жизни земляков…
Экспозиция поэмы – описание московского бульвара, носящего имя русского поэта: Есенинский бульвар в Москве
Ещё не всем известен.
В его младенческой листве
Не слышно птичьих песен:
Строительство пичужьих гнез
Значительно отстало,
Его опережает рост
Высотного квартала.
А раньше было здесь село –
Видать по т избам старым…
Сквозь «однообразье новизны» блочных строений проглядывает былое, то контрастируя, то сливаясь с настоящим. В животрепещущей сиюминутности возникает причудливо-фантастическое, сказочное. Словно из сказки, окно («на целый свет одно»), в котором милый силуэт любимого существа («Царевна, книгу отложив, Не спит в знобящей рани»). «Воздействие волшебных чар» определило всё происшедшее позднее. Условно-фантастический аспект обусловил движение сюжета, характер мотивационной сферы всего произведения.
Репортажно-документальные линии развития сюжета связаны с приездом в Рязань, на дни поэзии группы именитых столмчных литераторов, «десанта поэтов». Встреча фирменного поезда «Берёзка2 на вокзале. «Есенинская область» тепло приветствует гостей. Их ждут на заводах, в трудовых коллективах. Радиозавод. Совхоз «Овощевод». Нефтеперерабатывающий. Конезавод в Рыбном, на Оке. И само Константиново…
Стержневая сюжетная линия условно-фантастична: «изваянный Есенин», растревоженный кипением жизни, обретает силу движения:
Ни постамент, ни пьедестал
Есенину не нужен.
Он на краю бульвара стал,
Готов бежать по лужам.
И вдруг шагнул, весной храним
Минуя перекрёстки,
И тронулись, шепчась, за ним
Поклонницы-берёзки…
Лирический герой поэмы вначале недоумевает:
Куда вы, бронзовый поэт
С небесными глазами?
Но сказочное временно-пространственое изменение трансформируется в реальное, тайное приобретает сокровенно-земной смысл:
Вы не бывали столько лет
На родине – в Рязани,
Там дни поэзии как раз.
Ну как они пройдут без вас?
Е. Долматовский считает необходимым усилить мотивацию событий, свидетелем и участником которых оказался его лирический герой. Фирменная «Берёзка» не смогла доставить на родину желанного гостя. «Обещанная мной легенда не хочет обращаться в быль»,- с тревогой признаётся лирический герой. Даже сверхсовременная техника здесь бессильна, и лишь неукротимый вымысел в состоянии одухотворить изваяние.
Чужды для этого момента
И поезд, и автомобиль.
Здесь нужен серый волк с царевной,
Ковёр, который самолёт…
Фантазия художника сделала зримыми, почти пластически осязаемыми условно-фантастические реалии:
Над Трубежем, рекою древней,
Есенин бронзовый идёт.
Идёт по улицам Рязани
Её почётный гражданин.
Плакат о пятилетнем плане
По ветру плещется над ним…
Повествование в поэме ведётся от первого лица, «Я», от имени лирического героя, в котором угадывается сам автор. Образ автора-повествователя (наряду с образом «бронзового Есенина»), пожалуй, один из главных в произведении. Он ироничен, самокритичен, строго оценивает себя («Я дискутирую с самим собой»), своих собратьев по перу («Добрыни, полные гордыни»). Повествователь не только рассказывает, не только показывает, живописует, но как бы «режиссирует», то прерывая, то замедляя, то, наоборот, педалируя, стимулируя движение сюжета («Но тут я должен придержать течение рассказа – в легенду нас зовёт опять певун голубоглазый. Легенда требует крыла, легенду невозможно сквозь повседневные дела волочь в пыли дорожной. Пусть прежде всех и раньше всех, кудрявый и влюбенный, войдёт Сергей Есенин в цех Рязанский электронный…»).
«Репортаж» из электронного цеха (часть четвёртая) динамичен, содержателен.
Лирически осмыслены ёмкие детали «производственного пейзажа» («Сиянье ламп дневного света, цехов серебряный озон»; «Девчата в белом – как хирурги детали нижут на иглу»).
Е. Долматовский сближает с современностью, с эпохой научно-технической революции прозрения лучших мыслителей прошлого («Летун в парении жестоком предсказан Александром Блоком; наш старт к космическим пределам был в «Бане» Маяковским дан; провиден был Андреем Белым грибом клубящийся уран. Быть может, не сумел Есенин предвидеть техники размах, но век великих потрясений предугадал в своих стихах…»).
Автор «Хождения в Рязань» соотносит жизнь Сергея Есенина с бурной, поротиворечивой судьбой его родины, разбуженной социальными бурями и грозами («Он, бронзовый пиджак закинув небрежным жестом на плечо, шагает в новый век… А в спину пожары дышат горячо; по тучам шествуют сполохи, край окоёма опалён багровым заревом эпохи, певцом которой был и он»).
Поэма Е. Долматовского публицистична, полемична. Не затухает спор вокруг наследия Есенина; и автор «Хождения в Рязань» включается в полемику. Недруги Есенина, нередко скрывавшиеся под лицемерно-елейной личиной его доброжелателей, пытались замутить, затушевать суть вопроса; и лирический герой считает необходимым аттестовать их поведение грубовато, но справедливо («Разорались, сукины сыны, а молчат насчет своей вины!»). Автобиографический герой серьёзно озабочен ещё одной стороной проблемы: стремясь к сенсационности, некоторые из сочинителей «вспоминают» о событиях большой давности, нагромождая нелепицы и небылицы («Воспоминанья ныне – лёгкий жанр, кому не лень, все пишут мемуары, а как вчитаешься, бросает в жар – поди проверь все эти тарыбары…»).
Понятен пафос страстного риторического вопроса:
Да разве из подробностей таких,
На уровне кухонных сплетен подлых,
Всечеловеческий рождался стих,
Полёт вселенский и всемирный подвиг?
Вдумываясь в трагические события декабря 1925 года, повествователь убеждённо утверждает:
Был сражён Есенин как боец,
А не как безвольный пьяный инок.
Яростной атакою сердец
Мы опасный этот поединок
Честно продолжаем и теперь.
Родина! Своим поэтам верь!
В последние десятилетия коллективные усилия есениноведов страны позволили дать объективную оценку творчества Есенина, отмести вульгарно-социологические ярлыки, восстановить истину, по достоинству раскрыть вклад Есенина в формирование духовного мира нашего современника. Факты убедительно показывают, что поэзия Есенина активно «работала» на гуманизм и в 30-е, и в 40-60-е, и в последующие годы, и на «сгибе» ХХ-ХХ1 столетий.
Е. Долматовский и его лирический герой размышляют о бессмертии есенинской музы, о её причастности к духовным ценностям созидавшегося мира. Перед лицом фашистской угрозы российская держава мобилизовала свои силы, чтобы противостоять страшному натиску бездуховности, маразма, мракобесия. Вдохновенное есенинское слово
тоже несло в себе боевой потенциал гуманности, самоотверженности. Писатели стали солдатами, офицерами, ополченцами, военными корреспондентами. Перо по праву приравнивали к штыку. Боевое слово, одухотворенное священной ненавистью к лютому ворогу, таило в себе взрывную, смертельную для супостата силу. Е.Долматовский полагает, что Есенин был бы в суровые минуты вместе с народом, вместе с армией; и лирический герой выражает эту уверенность автора «Хождения в Рязань»:
Он написал бы той порою,
Со всеми радость разделя,
Что двести пятьдесят героев
………………………………….
Дала рязанская земля.
«Здесь по заре и звёздам я школу проходил…»
(Есенинские уроки в начальной школе)
Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь,
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери старой грусть…
С е р г е й Е с е н и н.
«…А если Сергей Есенин так сильно любил свои удивительные «конопляники с широким месяцем над голубым прудом», то разве могло быть иначе? Не там ли пролегают самые толстые вековые корни обширной нашей страны?..»
Л е о н и д Л е о н о в.
Известный поэт Александр Прокофьев как бы приглашает к
заочному путешествию по московско-рязанским просторам, на
«малую родину» Сергея Есенина:
Легла дорога в Константиново,
Среди полей неширока.
Нас трижды в платьице сатиновом
Встречала вольная Ока…
Гений, чарующе недосягаемый лирический талант и его «малая родина», истоки его былинной силы, вдохновения. Откуда волшебная всезахватывающая мощь есенинского образа, таинство художественной пластики, эта проникновенность, озарённость, глубинность есенинской строфы, есенинского слова?
Тот, кто видел хоть однажды
Этот край и эту гладь…
Константиново, ранее относившиеся к Рязанской губернии (а теперь находящиеся в составе Московской области) древние города Загорьевск, Зарайск… Здесь, на Рязанщине, - истоки есенинского мощного поэтического потока. Богатые нравственные и эстетические традиции питали незаурядное дарование отрока из Константинова.
С берегов Оки «выезжал удаленькой дородний добрый молодец», «славный сильный богатырь» Илья Муромец. Героиня «Повести о Петре и Февронии» жила в рязанской деревушке Л а с к о в о, сохранившей до наших дней своё нежное и доброе название. Здесь рождались тревожные и гневные строки Софония Рязанца. Ушли в бессмертие Евгений Коловрат и Авдотья Рязаночка. Древняя священная земля, мощные истоки таланта народного гения…
Есенина называют певцом родного края. И действительно так:
Рязанские поля,
Где мужики косили,
Где сеяли свой хлеб,
Была моя страна…
Пожалуй, трудно назвать какое-либо есенинское произведение, в котором не были бы поэтически переплавлены, обобщены, типизированы «рязанские» ( и, заметим, также московско-рязанские) реалии, факты, события, дела и дни константиновцев, коломенцев, зарайцев, егорьевцев, криушан, клепиковцев, солотчинцев, мещерцев. Неуёмной любовью к родному краю одухотворены есенинские пейзажи.
Но более всего
Любовь к родному краю
Меня томила,
Мучила и жгла, -
признавался Есенин.
* * *
Есенинские уроки… Ещё с дошкольного возраста помним мы, как воробышки игривые, что детки сиротливые, прижались под окном, мечтая о весенней лучезарной и благодатной теплыни; как там, где капустные грядки красной водой поливает восход, кленёночек маленький матке зелёное вымя сосёт; как сыплет черёмуха снегом. Детство, отрочество, озарённое Пушкиным, Лермонтовым, Есениным…
Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольёт мне в грудь мою теплынь.
Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси –
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живётся на Руси…
Наукоград Т р о и ц к Московской области… Есенинские Чтения… Троицк
имеет особый престиж у есениноведов: многие годы здесь жил один из ведущих
есениноведов Ю р и й Л ь в о в и ч П р о к у ш е в, которому принадлежат фундаментальные исследования жизни и творчества великого русского поэта.
Наукограды Подмосковья… Споры «физиков» и «лириков»… В этих дискуссиях опираются и на есенинские философско-нравственные уроки: «…Наших предков сильно беспокоила тайна мироздания. Они перепробовали почти все двери, ведущие к ней, и оставили нам много прекраснейших ключей и отмычек, которые мы бережно храним в музеях нашей словесной памяти. Разбираясь в узорах нашей мифологической эпики, мы находим целый ряд указаний на то, что человек есть ни больше, ни меньше, как чаша космических обособленностей».
