Следствие и колобки

Следствие и колобки
Антон Мухачёв 12 октября 2011 года Номер 41 (934)

30 сентября 2011 года Савёловский суд города Москвы приговорил подмосковного бизнесмена Антона Мухачёва, обвиняемого в организации националистической группировки «Северное братство» и «мошенничестве», к 9 годам лишения свободы. Пожалуй, это самый большой срок за мыслепреступление в истории современной России.
Мы не раз публиковали статьи, посвящённые как делу самого Антона Мухачёва, так и уголовному преследованию его жены Ольги, которая осмелилась защищать мужа.
Сегодня очередные «записки из Лефортово», cлово Антону Мухачёву.
4 августа 2009 года я был задержан в собственной квартире в качестве подозреваемого в совершении преступления, предусмотренного ст. 282. 1 ч. 1 УК РФ. Основание задержания (делаем глубокий вдох) цитата: «…очевидцы указали на Мухачева А. Ю., как на лицо, создавшее в конце 2006 г. совместно с Хомяковым П. М., Мироновым А. В., Кольцовым А. П. и другими неустановленными лицами экстремистское сообщество »Северное братство«, целью которого является реализация программы »Национальное освобождение русского народа« и прихода к власти путем т. н. »бархатной революции«. Конец цитаты, выдох.
К моему глубочайшему сожалению, »очевидцем« оказался сам Петр Михайлович Хомяков. Бывает… В дальнейшем, практически все »очевидцы« (слово-то какое толерантное), указывающие на меня пальцем, ссылались на слова товарища Хомякова. Когда боги хотят наказать, они отнимают разум….
Спустя 48 часов после моего задержания Лефортовский районный суд должен был избрать мне меру пресечения. Однако с первого захода ему это не удалось. Случай редкий и удивительный. Цитата: »…в суд не представлено достаточно доказательств обоснованности избрания меры пресечения в виде заключения под стражу…«. Логичный шаг после такого вывода — отпустить. Но нет, суд продлил срок задержания еще на 48 часов, жирно намекнув следствию, что бумажек для ареста не хватает, а надо бы. И это при том, что уголовное дело по »Северному Братству« в отношении Хомякова П. М. и ряда неизвестных лиц было возбуждено 2 марта 2009г., т. е. за полгода до моего задержания.
Несмотря на откровения »очевидцев« и круглосуточную пахоту ФСБ, документальными основаниями для моего заточения никто не озаботился. Косяк.
Через двое суток судья Лефортовского районного суда, с румянцем на щеках и отводя глаза, официально заключает меня под стражу. Основанием для этого решения явился материализовавшийся из Хаоса рапорт анонимного оперативника о том, что Мухачев А. Ю., находясь 4 августа 2009 года у себя в квартире, давал поручения неустановленным абонентам уничтожить доказательства по делу. Вот это Документ! И я со спокойной совестью поехал обустраиваться в Лефортово, размышляя по пути, кого же на самом деле подслушивал оперативник, ежели я подобного не делал ни 4 августа, ни в иные дни.
Забегая вперед, замечу, что год спустя, знакомясь с материалами моего уголовного дела, я специально выискивал этот рапорт. Мечтал насладиться хрустом гербовой бумаги строгой отчетности, покатыми формами государственной печати, каллиграфией подписи неизвестного героя с расшифровкой его фамилии, звания, должности. Но сделанная на коленке, прямо в коридоре суда, мятая бумажка без каких-либо опознавательных знаков меня разочаровала. Какие доказательства были уничтожены и что это за неустановленные абоненты, никому не известно до сих пор.
— Что это? — спросил меня подполковник ФСБ.
— Колобки, — ответил я.
— Что они означают? – хмурил брови начальник всех следователей.
— Что могут означать колобки? Колобков.
Я изо все сил сдерживал смех.
Неужели им больше нечем заняться? — думал я. — Родина в опасности, а мне вскрывают мозг из-за рисунка, найденного в моем портфеле. Бред? Будни ФСБ.
— А вот этот колобок мне кого-то напоминает! — ткнул пальцем подполковник в бородатого мультипликационного персонажа с красной книгой в руках.
—?!?
— Это же Хомяков! – довольно заключил он.
Ну, всё, — подумал я, — заговор против конституционного строя РФ раскрыт. Чисто сработано.
Думаете, шучу? Я тоже так думал. Недолго.
— А вот эта »девушка«, — продолжал подполковник, — явно смахивает на твою жену. Она тоже организатор »Большой игры«?
Сходства не было. Но в голосе собеседника была угроза. Адвокат отсутствовал — это был не допрос! Так, »задушевная беседа«. Одна из многих.
— Скажите, — услышал я свой голос, — меня расстреляют?
Оказавшись в Лефортово, я думал только над тем, как отсюда поскорее выкарабкиваться с наименьшими потерями для общества, семьи и меня самого. Я знал, что основной «очевидец» уже за границей, а в тюрьме я один. Во всех остальных местах, где шли обыски, арестовали и заключили под стражу только книги. Из многочисленных представительств силовых органов как из рога изобилия посыпались оперативные справки о моем спонсировании экстремизма, участии в нацистских организациях с названиями, известными только составителям этих справок. Даже прошел обыск, среди множества других, в квартире моей бывшей девушки, где были обнаружены и изъяты кольцо с серьгами, указывающие на её принадлежность к… Ко мне… Нынче эти ювелирные изделия являются вещественными доказательствами, правда, неизвестно чего.
Но худшее, что я мог ожидать, — после посещения следственной группы учредителей моей фирмы, те объявили меня мошенником. Дружба дружбой, а бизнес есть бизнес — ничего личного. В обмен на меня ФСБ не стало останавливать работу кирпичного завода и даже изымать серверы с информацией. Выгодная сделка.
Я понимаю и не осуждаю. У каждого свой предел и всему есть своя цена.
— Ты знаешь, что такое »Дом малютки«?
— Без понятия.
— Когда под арестом оба родителя, их ребенок не обязательно живет у бабушек-дедушек. Тут уж, как решит орган опеки и суд. Кстати, тот самый суд, что тебя и арестовал.
— И что?
— Думай…..
Август, сентябрь, октябрь, ноябрь…. Создается впечатление, что Контора действительно верит в предотвращение »Бархатной революции«. Дело пухнет, как тесто на дрожжах, бумаг всё больше, сеть автономных групп »Северного Братства« уже окутала Россию и устремилась за её пределы. Я даже сам начинаю в это верить. Где-то я читал о заговорах против Партии и Вождя, но мне казалось, что на дворе XXI век.
Забегаю вперёд. Ни следователь, ни прокурор так и не смогли объяснить, что такое »бархатная революция«. Ни мне, ни суду. В моем уголовном деле 33 коробки с вещественными доказательствами и несколько тысяч изъятых книг. Но в ходе судебных заседаний, в том числе и на прениях сторон, суду не было представлено ни одного вещдока. То есть, они просто не были нужны! Из всех же книг, приобщенных к делу, из моей квартиры было изъято еще два труда по философии, которые в дальнейшем и вернули, не найдя в них ни одного »зигхайля«. И тем не менее, »заговор«, по мнению прокуратуры, раскрыт. На основании чего?
Всё просто! Открываем УПК РФ, ст. 74, ч. 2, п. 2. »В качестве доказательств допускаются показания свидетеля«. То есть любой »очевидец« (»я не стукач, но форму доклада знаю«), даже под псевдонимом и вещающий голосом оракула из-за зеркала, рассказавший о причастности обвиняемого к преступлению, кладёт в копилку доказательств свою звонкую серебряную монету. В том же УПК РФ в ст. 75, ч. 2, п. 2 указано, что, если показания свидетеля основаны на слухах, домыслах или он не может указать источник своей осведомленности, то его показания не принимаются в расчет. Т. е. являются недопустимыми доказательствами. Но всё гениальное просто. »Заряженный« свидетель невозмутимо ссылается на то, что все им рассказанное по делу он узнал… от самого обвиняемого! Свидетели разговора не нужны, а на естественный вопрос о том, где и при каких обстоятельствах состоялась беседа, есть столь же гениальный ответ: »Не помню! « Кажется невероятным? Отнюдь, достаточно вспомнить показания Ильи Горячева в деле Тихонова—Хасис: »Мне они сами все рассказали! « Этого достаточно. В моем случае, кроме указаний на мои слова, было не мало ссылок и на Петра Михайловича Хомякова: »Это он нам рассказал о Мухачеве! « Даже зная о том, что НИИ им. Сербского не смогло после проверки установить психическую адекватность Хомякова, а от прохождения повторной он уклонился — я все же не буду обвинять когда-то уважаемого мной человека во всех смертных грехах. Нынче любой »очевидец« может сослаться на слова Петра Михайловича и их объективно проверить нет никакой возможности, а показания Хомякова могли быть им даны лишь для избежания собственного заточения в Лефортово…
Показательно, что, если подобные свидетели явятся в суд со стороны защиты и заявят что-то вроде: »со слов подсудимого мы знаем, что он не совершал преступления«, — то судом это будет расценено, как попытка подсудимого избежать ответственности.
Осенью 2009 года уставшего майора сменили на розовощекого лейтенанта. К заслугам последнего стоит добавить старшего лейтенанта. Допросы стали плавно смещаться от »экстремизма« к »экономике«. В деле появился договор с явно поддельной моей подписью, не смутившей даже эксперта почерковедческой экспертизы — естественно, из ФСБ. Замаячили статьи потяжелее, сроки подлиннее. Юный »Жеглов« рисовал план мероприятий.
— Вот на этой половинке листа, Антон Юрьевич, экстремизм и одно мошенничество. Это при нашем с вами общении о деле. А вот на этой половинке листа: экстремизм, несколько эпизодов мошенничества, легализация средств и шпионаж.
— Шпионаж? В чью пользу? – заулыбался я.
— Украины, конечно, — улыбнулся он в ответ, — что вы выбираете?
— Что-то мне ничего не приглянулось. Есть еще варианты?
— Боюсь, что нет.
— Ну, на »нет« и суда нет.
Из-за пыльной шторы на сцене появляется подполковник:
— Ну, хорошо, тогда только »экстремизм«, без »экономики«. Даю слово чести офицера!
В фильме »Матрица« главному герою предлагают две пилюли: синюю и красную, на выбор. Проснуться или спать дальше. Это стандартный прием НЛП — человек выбирает из предложенного, не задумываясь о наличии третьего варианта. Я не собирался »зашивать рот«, но и »драть горло« не хотел. Какой он, третий вариант?
В камере уже сотый день втершийся в доверие шакал по кличке »Лис«, методично капал на мозг: »Твоя задача — побыстрее выйти. У тебя ребенок. ФСБ не обманывает. Верь мне«. Насчет »побыстрее« — я был полностью согласен. Но по поводу »не обманывает« иллюзий не питал. Но почему бы не попробовать? – думал я. Только о чем мне говорить, если по существу пришиваемого мне дела я ничего не знаю?
Когда нечего рассказывать, а поддержать диалог надо — подают блюдо из общеизвестной информации, разбавленной слухами и домыслами, обильно сдобренного соусом из не имеющих отношения к делу событий. Этот опробованный многими обвиняемыми способ позволяет быть действительно честным со следствием, каким и должен быть гражданин РФ. И еще появляется возможность выиграть время.
И всё же сомнения, стоит ли ступать на минное поле общения с Системой или нет, сверлили мозг до последнего. Победило любопытство. Когда по оконному карнизу процокала коготками сорока, принесшая от хороших людей одобрение моих будущих действий, я вздохнул поглубже и 30 ноября 2009 года частично признал вину в экстремизме.
К признанию приложил рассказ о своей жизни в последние годы. О распространении через свою фирму книг. О концертной деятельности и Оберегах. О создании интернет-проекта »Северное Братство«, как я считал — масоном и будущим диктатором Вселенной — Яровратом из »Монолита«. О »Большой игре« как о проекте, созданном в секретных лабораториях ЦРУ и разработанных мною колобках к этому проекту.
Я свято верил в написанное, ибо откуда мне знать, как все было на самом деле? А версия следствия был скучной и банальной, мне она не нравилась.
Сначала следователи обрадовались — я перестал отмалчиваться. Но почему-то их радость постепенно угасала. Может, их агентура в ЦРУ не подтвердила мои слова. Возможно из-за заехавшего в Лефортово моего товарища Трошкина Олега, чья версия событий кардинально отличалась от моей.
Через полгода, на ознакомлении с материалами дела, я прочитал вывод следователя о моем чистосердечном рассказе. Цитата: »показания обвиняемого Мухачева А. Ю. следствие оценивает критически в связи с тем, что они не в полной мере соответствуют собранным по делу доказательствам«. И как я понимаю, показаниям »очевидцев«…
Время от меня также ускользнуло. За несколько дней до окончания моего срока содержания под стражей за »экстремизм« в моем деле появилось »мошенничество«. Это увеличивало срок содержания под стражей еще на полгода. Других вариантов не оставалось — мне стоило отдохнуть, а моим работодателям подумать над своим »благородным« поступком. Я воспользовался своим конституционным правом помолчать и заткнуться до суда. На стене камеры я вывел изречение героя Кена Кизи: »Я хотя бы попробовал«.
— Твоя жена делает всё, чтобы ты отсюда не вышел….
Я улыбаюсь.
— Ты думаешь она тебе помогает? Она живет в свое удовольствие!
Я улыбаюсь.
— У нас есть сведения, что жена тебе изменяет. Мы можем доказать тебе, если не веришь…
Мрази. Я улыбаюсь.
30 июня 2010 г. на основании ст. 217 УПК РФ я перешел на ознакомление с материалами уголовного дела с букетом статей: ст. 282. 1 ч. 1, ст. 159 ч. 4, ст. 159 ч. 3, ст. 159 ч. 3, ст. 159 ч. 3. Всего по делу 35 томов, 33 коробки с вещдоками и много-много изъятых по всей России книг.
— Вы признаете свою вину?
— Нет.
— Даже в экстремизме?
— Нет.
— Ну, хотя бы в экстремизме?
— Нет.
— Но вы же её признавали!
— Вам показалось.
При обычном темпе ознакомления мое количество материалов вычитывается за 2–2, 5 календарных месяца. В моих графиках ознакомления до минут расписано время моего чтива. Так положено. Если сложить все затраченное на ознакомление время, исходя из восьмичасового рабочего дня с часом на обед, то получается 9, 5 рабочих дней непрерывной работы. Это 9, 5 дней следствие растянуло на 6 месяцев, по 2–3 недели не вызывая меня из камеры. Через полгода такой тягомотины суд ограничил меня по времени ознакомления, обвинив в волоките (!!!).
Цинично, но если бы не суд, все могла бы затянуться еще на неопределенное время. Следствию, как я понял, чрезвычайно необходимо было вывести первым в суд Трошкина Олега.
Он свои 5 лет уже получил. Меня на его суд в качестве свидетеля не вызывали, не рискнули.
Судебный процесс — отдельная увлекательная история. Об этом в другой раз. Начальник всех следователей как-то разоткровенничался, признал, что такие, как я, должны сидеть в тюрьме, а не будоражить умы на воле. Спустя год после нашей с ним беседы я уже понимаю — он скрытый, латентный националист. Избавить меня от рутины и оставить наедине с полезными книгами может только переживающий за правое дело человек.
И я в ближайшем будущем постараюсь оправдать и его латентность, и свою пассионарность. И судя по тому, с какой скоростью Система мчится в пропасть, — в скором будущем. До встречи на воле!
Лефортово, 111020, Москва, Е20, п/я 201