Склочники во стане русских воинов

Склочники во стане русских воинов
Владимир Бушин 21 сентября 2011 года Номер 38 (931)
Окончание. Начало — в № 36
А на самом деле с Сухиничами дело было так. Наши войска освободили его в декабре 41-го. Но вскоре немцы захватили город снова. Управление и штаб 16-й армии Рокоссовского получили приказ принять в подчинение безуспешно действовавшие там дивизии 10-й армии, которой командовал помянутый выше генерал Ф.И. Голиков, и восстановить положение. Рокоссовский писал: «Мы пришли к выводу, что выгодно будет ввести противника в заблуждение — пусть думает, что к Сухиничам движется не только штаб, а вся 16-я армия! Она немцам была уже известна по минувшим боям под Москвой». Да, хорошо была известна по доблестному участию в разгроме замысла «Тайфун». И что решили? «Головному эшелону штаба 16-й армии — а он уже размещался в Мещовске — дали указание не стесняться в разговорах по радио. Почаще упоминать 16-ю армию, называть дивизии (которых у нас не было), фамилию командарма. Одним словом, шуметь в эфире побольше» (Солдатский долг. М., 1968. с. 107). Как видим, речь шла не о приказах Рокоссовского, а о «разговорах по радио» работников штаба. А своё наводящее ужас имя генерал упомянул только в последнюю очередь. И что же в итоге? Утром 29 января наши войска изготовились для наступления на Сухиничи. Но вдруг из полка, стоявшего ближе других к городу, сообщили, что к ним прибежали несколько жителей и говорят, что немцы в панике покидают город, бегут. «По-видимому, дезинформация ввела-таки немцев в заблуждение, и они решили заблаговременно ретироваться» (там же). Вот такая отрадная история.
Что у Голенкова ещё во славу Рокоссовского и в посрамление Жукова? А вот: «Зима 1942–1943 гг. Командующий Донским фронтом Рокоссовский принимает Сталинградский фронт у Еременко. Проводит операцию »Кольцо« — окружение 300-тысячной армии фельдмаршала Паулюса». Здесь всё перепутано. Во-первых, план контрнаступления с окружением немцев и итальянцев — это не «Кольцо», а «Уран». В его разработке, естественно, большую роль сыграли Жуков как заместитель Верховного и Василевский как начальник Генштаба, а также генералы Н.Н. Воронов (артиллерия), А.А. Новиков и А.Е. Голованов (авиация), и Я.Н. Федоренко (танковые войска). Перед началом операции на фронт прибыл Г.К. Жуков. 4 ноября в районе 21-й армии Юго-Западного фронта он провёл совещание. «Вопросы перед командирами ставились интересные, смелые, — вспоминал Рокоссовский, — на совещании царила подлинно творческая обстановка. Превосходную эрудицию, широкую осведомлённость в обстановке проявил Г.К. Жуков» (там же, с. 153–154).
Во-вторых, Рокоссовский принял Сталинградский фронт, который вскоре был переименован в Донской (а Юго-Восточный — в Сталинградский), и операцию по окружению провел не один Сталинградский фронт, а три фронта: Юго-Западный (Н.Ф. Ватутин), Донской (К.К. Рокоссовский) и Сталинградский (А.И. Еременко).
В-третьих, после окружения немцев Сталинградский фронт упраздняется, его войска передаются Донскому, который под командованием Рокоссовского и ликвидирует окруженную группировку в составе 22 дивизий и множества вспомогательных частей. Это и есть операция «Кольцо».
Плохо понимая, что пишет, Голенков радуется: «Фельдмаршал Паулюс, сдаваясь, сдаёт свой пистолет только Рокоссовскому». Ах, ах… Как опять красиво и многозначительно! Огнестрельное оружие, историк, «сдаваясь, сдают», точнее, у пленных его отбирают в первый же момент пленения. Неужели не приходит в голову мысль, что в состоянии отчаяния, в приступе стыда и позора после такого разгрома пленный может употребить своё табельное оружие против главных, конкретных, стоящих перед ним обидчиков? Известно же, например, по воспоминаниям шефа политической разведки Вальтера Шеленберга, что когда дела немцев стали уже совсем швах, Риббентроп вызвал его и сказал: «Надо убрать Сталина…Весь режим в России держится на способностях и искусстве одного этого человека… В беседе с фюрером я сказал, что готов пожертвовать собой ради Германии. Он одобрил мой замысел. Будет организована конференция, в работе которой примет участие Сталин. На этой конференции я должен убить его» (В. Шелленберг. Лабиринт. М., 1991. с. 359). А кто мог поручиться, что Паулюс, автор плана «Барбаросса», или кто-то ещё из плененных в Сталинграде немецких генералов, — не такие же самоотверженно фанатичные натуры, как Риббентроп?
А тот, оказывается, тогда уже всё обдумал. «Он, конечно, понимал, — пишет Шелленберг, — что на конференции будет очень строгая охрана и вряд ли удастся пронести в зал заседаний гранату или пистолет, однако слышал, что моя техническая группа изготовляет пистолеты, внешне ничем не отличающиеся от вечной ручки. Из него можно стрелять крупнокалиберными пулями примерно на 6–7 метров. Эти пистолеты были сделаны столь искусно, что никто не мог догадаться об их действительном назначении.
— Мы, конечно, могли бы пронести такой пистолет в зал, — сказал Риббентроп. — И тогда всё, что от нас потребовалось бы, это иметь твердую руку…» Если дипломат считал, что рука у него не дрогнет, то уж боевой генерал, дошедший с боями до Волги, просто обязан был иметь именно такую руку. И Риббентропа терзал тогда только один вопрос: как заманить Сталина на конференцию?
Шелленберг рассказал о его замысле Гиммлеру. Тот вроде бы посмеялся, но вскоре «предложил свой план, очень напоминавший план Риббентропа». Речь шла о мощной мине размером с кулак в виде комка грязи, которую можно было взорвать по радио с расстояния до десяти километров. Вся проблема состояла в том, как эту мину присобачить к машине Сталина. И тут сыскались два наших пленных, готовых выполнить задание. Где, говорят, ваша чудо-мина? Давайте её, мы это дельце враз обтяпаем. Один стал уверять, что знаком с механиком из гаража Сталина. Да мы с ним, говорит, на Зацепе не раз в одной пивнушке радость жизни вкушали. Где ваша чудо-мина? Дайте я её за пазуху. Лады! Диверсантов забросили с самолёта «к тому месту, где, по данным агентов, находилась Ставка». Возможно, по этим данным, она находилась где-то в Брянских лесах по примеру «Волчьёго логова» Гитлера. А на самом деле — в Москве на улице Кирова, ныне решением Гав. Попова, ставшей Мясницкой.
«Они спрыгнули с парашютом и, насколько мы могли установить, — продолжал шеф разведки, — точно приземлились в заданном месте». Но после этого, увы, только их и видели. «Я не уверен, что они вообще попытались выполнить задание, — заканчивает Шелленберг. — Более вероятно, что очень скоро они были схвачены или сами сдались органам НКВД и рассказали о задании» (там же, с. 361). Это более чем вероятно. Но не исключено также, что, оказавшись на родной земле, эти русские умельцы на радостях поспешили в ту самую пивнушку на Зацепе и закатили пиршество, не шибко богатое по военному времени, но всё же на нём они поднимали тосты за здоровье Гиммлера и Риббентропа, давших им свободу, что, впрочем, не избавило первого от самодостаточной дозы крысиного яда, а второго — от хорошо намыленной пеньковой веревки. Что же касается ручки-пистолета, то, возможно, именно ею Кейтель подписал акт о безоговорочной капитуляции.
Однако нас несколько занесло, пора вернуться к Алексею Голенкову. Он пишет ещё и такое. «На приёме военачальников Сталинградской битвы Сталин всем жмёт руки, а Рокоссовского обнимает: »Спасибо, Константин Константинович«. Феликс Чуев обожал такие эффекты: имя-отчество, объятья, лобзания, »Товарищ Сталин для меня святой! « и т. п. Но, во-первых, Сталин, как известно, называл по имени-отчеству только маршала Шапошникова — может быть, из уважения к тому, что он ещё в царское время был полковником Генштаба. А, во-вторых, когда и где был приём военачальников Сталинградской битвы?
Наконец, сам Рокоссовский рассказывал об этом вот что: »4 февраля (1943 года) по распоряжению Ставки меня и Воронова вызвали в Москву«. Тут нелишне заметить, что в Сталинграде первый из них был генерал-лейтенантом, а второй — генерал-полковником артиллерии, но полученный ими 3 февраля перед отъездом в Москву приказ Сталина, в котором Верховный Главнокомандующий выражал благодарность войскам Донского фронта, адресовался уже маршалу артиллерии Воронову и генерал-полковнику Рокоссовскому.
Так вот, прилетели в Москву. »И в тот же день мы направились в Кремль и были приняты Сталиным. Он быстрыми шагами подошел и, не дав нам по-уставному доложить о прибытии, стал пожимать нам руки, поздравляя с успешным окончанием операции по ликвидации вражеской группировки. Чувствовалось, что он доволен ходом событий. Беседовали мы долго… Сталин в нужные моменты умел обворожить собеседника теплотой и вниманием и заставить надолго запомнить каждую встречу с ним« (цит. соч., с. 192).
Что ещё? »Лето 1943 года. Исход Курской битвы решён в нашу пользу благодаря плану Рокоссовского, на котором он настоял вопреки Жукову и Василевскому«. Опять лбами! Но вот сам Рокоссовский: »В ночь на 5 июля были захвачены немецкие сапёры. Они показали: наступление назначено на три часа утра. До этого срока оставалось чуть более часа. Если пленные говорили правду, надо начинать запланированную артподготовку. Времени на запрос Ставки не было, промедление могло привести к тяжелым последствиям. Представитель Ставки Г.К. Жуков, который прибыл к нам накануне вечером, доверил решение вопроса мне.
Считаю, что он сделал правильно. Это позволило мне немедленно дать распоряжение об открытии огня. В 2 часа 20 минут 5 июля гром орудий разорвал предрассветную тишину…« (там же, с. 217). И кто же тут кому »вопреки«?
А вот что, также упомянув о пленных сапёрах, писал Жуков: »К.К. Рокоссовский спросил меня:
— Что будем делать? Докладывать в Ставку или дадим приказ?
— Время терять не будем, Константин Константинович. Отдавай приказ, как предусмотрено планом фронта и Ставки, а я позвоню Верховному и доложу о принятом решении« (цит. соч., т. 2, с. 168). И кто же кому тут »вопреки«?
А Голенков опять своё: »1944 год. В операции по освобождению Белоруссии («Багратион») Сталин принимает план Рокоссовского (опять против Жукова и Василевского) …« Ну, просто вредители было эти два субчика! Только и знали, как бы насолить, только и думали, как бы сунуть палку в колесо победоносной колесницы. Автор не может понять, что решались сложнейшие и важнейшие для судьбы родины вопросы, что люди высказывали разные мнения, спорили, убеждали друг друга. А он в любом расхождении мнения, в любом несогласии видит тупое противодействие тупых людей таланту, постоянное подсиживание, интриганство. Но ведь и сам Сталин, которого Голенков считает всеведущим и всемогущим, на самом дела нередко колебался, изменял свои решения, откладывал операции. Например, Жуков пишет в связи с планом той же Курской битвы, что командующий Центральным фронтом Рокоссовский ещё 10 мая докладывал в Ставку: »Подготовлена контрподготовка, в которой участвуют вся артиллерия 13-й армии и авиация 16-й воздушной армии«. Но »иначе смотрел« на дело командующий Воронежским фронтом генерал Ватутин. »Он предлагал Верховному нанести упреждающий удар по белгородско-харьковской группировке. В этом его полностью поддерживал член Военного совета Н.С. Хрущёв.
А.М. Василевский, А.И. Антонов и другие работники Генштаба не разделяли предложение командования Воронежского фронта. Я полностью был согласен с мнением Генштаба, о чем и доложил И.В. Сталину«. А что тот? »Верховный сам всё ещё колебался — встретить ли противника обороной (на Курской дуге) или нанести упреждающий удар… После многократных обсуждений Верховный решил встретить наступление немцев (на Курской дуге) огнём всех видов глубоко эшелонированной обороны« (Там же, с. 155–156). Колебался Сталин и по поводу плана »Багратион«. Да ещё как! На заседании Ставки дважды просил Рокоссовского выйти в другую комнату и ещё раз подумать, ещё раз всё взвесить.
А лишенный способности сомневаться Голенков заявляет, что в Белоруссии немцы на фронте в 900 километров были разгромлены, »несмотря на их превосходство в численности и технике«. Ещё скажи — в уме и храбрости. Историк просто не имеет представления о том, как шла война. Во-первых, не 900, а все 1100 верст. И ведь это же 1944-й год! Тогда во всех крупных операциях у нас было уже немалое и всестороннее превосходство. И заслуга в успехе здесь не одного Рокоссовского. Для разгрома врага привлекались 1-й Прибалтийский фронт (И.Х. Баграмян), 3-й Белорусский (И.Д. Черняховский), 2-й Белорусский (Г.Ф. Захаров) и 1-й Белорусский (К.К. Рокоссовский).
И соотношение сил было такое. У немцев — 1200 тысяч человек, а у нас — 2400 тысяч. И дальше: орудий и миномётов — 9500 и 36400, танков и САУ — 900 и 5200, самолётов — 1350 и 5300… Ну, знать же надо! Бесполезно призывать Млечина и Сванидзе заглядывать в книги, ибо у них цель, обратная правде. Но у того, кто вроде бы хочет сказать правду о войне, книги о ней должны быть под рукой. А такие лихие заявления и дают основание тому же малограмотному М. Солонину долдонить: »У историков наших противник всегда был «многократно превосходящий». Так на кого ж вы работаете, господа-товарищи?
И вот, говорит Голенков, какая несправедливость! Второсортный Жуков принял капитуляцию Германии, второсортный Жуков принимал Парад Победы, а первосортный Рокоссовский лишь командовал Парадом.
И когда вы уймётесь, склочники и поджигатели! Сталин-то лучше вас знал, кто есть кто. Рокоссовский — великий полководец, все его звания и награды заслужены умом, мужеством, кровью, ему тоже должен быть установлен памятник в Москве. Но Сталин послал на Халхин-Гол не кого-нибудь, а Жукова. Командовать важнейшим Киевским военным округом был назначен не кто-нибудь, а Жуков. В декабре 1940 года в оперативно-стратегической игре, руководя «синими», выиграл не кто-нибудь, а Жуков. В критические дни Ленинграда туда был послан не кто-нибудь, а Жуков. В битве за Москву командующим самым большим и самым важным Западным фронтом был назначен не кто-нибудь, а Жуков. Своим заместителем Сталин назначил не кого-нибудь, а Жукова. Он же первым из генералов за время войны получил звание маршала, Героя Советского Союза (дважды), орден Суворова (дважды), орден Победы (дважды) … Кому же ещё принимать и капитуляцию, и Парад Победы, как не ему! А ведь есть товарищи, которые уверяют: да эти все высокие звания и награды даны только по причине рабоче-крестьянского происхождения Жукова! И вот, рисуя Сталина олухом, взявшим в заместители себе такого же олуха, они ведь клянутся при этом в любви к нему. А другой известный жукоед божится, что Жуков всю войну только и мечтал, как удрать к немцам. Вы, что, говорит, не понимаете, почему у него всю войну охрана была? Да именно для того, только для того, чтобы не сбежал. Третий ещё и так говорит: «А почему демократы поставили ему памятник? Непроста!.. » Уймитесь, умники! Ведь надо же пустопорожнему Путину хоть на что-то опираться. Уймитесь!
А о самом Сталине у них можно прочитать, например, такое: «Известно, что когда Леонид Утёсов не хотел ехать в Сибирь с концертами, Сталин сказал: »Если товарищ Утёсов не хочет петь в Новосибирске, будет петь в Магадане«. Вы только подумайте: Сталин занимается гастролями Утёсова! И не соображают они, что семенят вслед за Сванидзе и Млечиным, изображающими Сталина тупым самодуром, посылавшим на смерть и в лагеря по самому вздорному поводу. Даже немцы не изображают так Гитлера и не поносят так своих битых генералов, как вы — и Сталина, и генералов-победителей, спасших родину и вас всех лично. Заткнитесь, склочники!