Истинная Россия жива
Имперская философия в творчестве Александра Проханова
Евгения Дубцова 27 июля 2011 года Номер 30 (923)Проблема Империи как социокультурного феномена занимает многих общественных деятелей, исследователей-культурологов, это один из главных вопросов, поднимаемых в творчестве современного российского писателя Александра Андреевича Проханова.
Известно его мнение о том, что классических империй история не знает, поскольку образование каждой из них, существовавших в истории, зависело от мотиваций создававших их людей. В понимании Проханова империями являются такие современные государства, как Великобритания, США, Китай, более того, не только Россия до 1917 и до 1991 года, но и современная Россия: «обрубленная, униженная, оскопленная, с обрезанными реальными пространствами, затоптанной идеологией. Но как только Путин понял на уровне, может быть, подсознания, что Россия — это не национальное государство, которое выстраивал Ельцин и Горбачев, сбрасывая с России окраины, в том числе славянские окраины… Как только он понял, что Россия — это империя, началось сохранение России» (интервью на 1-м канале).
С прохановской идеей относительно современной России-Империи и её будущего как Империи согласны далеко не все, понимая и трактуя А. Проханова упрощенно, нередко ошибочно отождествляя писателя с его антипатриотически настроенными героями. Важно, что в романах Александра Проханова, где подчеркивается жизненность архетипа русского воина, подчиняющегося морально-нравственному императиву, заметно стремление противостоять современной массовой культуре с её желанием объявить несправедливыми не только русско-афганскую и русско-чеченскую войны, но и Великую Отечественную войну.
Кстати говоря, в России эпохи постмодерна опрокидываются и перекраиваются представления о справедливости, с тем чтобы всячески опорочить Россию великую. Если, например, герой книги «Шалинский рейд» Г. Садуллаева приходит к достаточно спорному выводу о том, что в России время справедливых войн закончилось (последней была Великая Отечественная), то в афганских и чеченских романах Проханова война показывается справедливой: первая — потому что утверждала имперскую идею государства, вторая — поскольку являлась оборонительной и, опять-таки, защищала интересы империи. Однако для писателя не подлежит сомнению и то, что война приобретает черты демонического существа, ненасытного плотоядного чудовища, и что она — тщательно спланирована. Противостояние русских и чеченцев — чудовищная ошибка, катастрофа, спровоцированная в обстановке после развала СССР. Писатель скорбит о разъединении народов, ведь в Российской империи каждый народ «был драгоценной её краской».
Во многих произведениях Александра Проханова Россия показана расколотой на два лагеря: олигархи и оппозиция. Олигархическая верхушка (банкиры Бернер, Парусинский, агент Моссада Кугель, сладко русский вельможеподобный Вердыка и пр. и пр.) символизирует коррумпированную власть современной России, это галерея образов, складывающихся в мозаику, в одно фантасмагорическое целое, олицетворяющая абсолютное зло.
В свою очередь, оппозиция — это, помимо высших военных чинов, генералов Белосельцева («Сон о Кабуле»), Суздальцева («Стеклодув»), в основном, самые обычные русские люди — такие, как рядовой Звонарев, лейтенант и полковник Пушковы («Идущие в ночи»), капитан Кудрявцев, Филя, Чиж, Ноздря («Чеченский блюз»), подполковник Мартынов («Сон о Кабуле») и др. Это образы героев-патриотов, воплощающих имперскую идею: в сложной ситуации утраты нравственных ориентиров они остаются солдатами своей страны, сохраняют веру в Россию великую или, подобно генералу Белосельцеву, память о ней…
Скромный, как девушка, Звонарёв, («Идущие в ночи»), юноша со светлым взглядом, воюет потому, что так ему велит долг перед Отечеством, он — рядовой солдат, вынужденный убивать, он против жестокости. «Нельзя уши резать… Озвереешь… Детей и женщин жалеть надо… У них от горя глаза провалились…» Виктор Звонарёв представляет собой архетип русского воина, не жалеющего себя и готового умереть за Родину и за веру. Именно так поступали герои былин, житий, воинских повестей Илья Муромец, Александр Невский, Михаил Черниговский, Евпатий Коловрат и др., реально существовавшие в истории. Образ рядового Звонарёва тоже очень реалистичен, он списан с Русского Героя Евгения Родионова, который, оказавшись захваченным в плен, отказался снять крест и предать православную веру. Звонарёв, худенький паренек с синими бездонными глазами, в трудные часы плена надеется на Бога. Ему дают силы чистые воспоминания о доме, церкви, школе, девушке, к которой он испытывает светлое платоническое чувство. Этой чистоты нет у другого героя, сержанта Клычкова, потому тот и становится предателем: в его собственной жизни, а вместе с тем и его села, родителей и друзей, праздник подменяется разгулом, любовь — похотью, вера — самостью.
Автор подчеркивает, что безыскусный Звонарев в страшный час испытания полностью полагается на волю Бога, потому всё говорит и делает правильно. Вот он, образ последнего солдата Империи, великой державы, с его не бросающимся в глаза патриотизмом. Архетипическое сознание героя — свидетельство связи поколений, людей с нравственной памятью…
Человеком империи является и чеченский художник Зия («Идущие в ночи»), чье творчество, мистическое, непонятное, символизирует всеобщую мечту о счастье и гармонии. Провидение. Подобно гранатовому дереву, расцветшему зимой вблизи огромного пожарища, оно призвано осветить последний миг жизни лейтенанта Пушкова, рассказать отцу, полковнику Пушкову о том, что видел перед смертью сын. А картина «Рай», написанная прямо на стенах разрушенного дома, свидетельствует о том, что даже и среди всеобщей гибели не уничтожается жизнь. Ощущение полноты живет в душе художника. Зия — благословенный: вокруг рушится мир, но ни один волос не падает с головы художника. Разбитые, искалеченные стены последнего бастиона чеченско-русской «цивилизации», Музея искусств, становятся символом мирового разрушения, но самым сильным, духовно крепким росткам цивилизации все же суждено выжить (не сломленный духом Звонарев, Зия), подобно тому, как прорастает в евангельской притче зерно, упавшее в землю, попирающее смерть и прорастающее тысячей новых зерен.
Если символом разрушенного единства двух народов в Грозном является Музей искусств, то символом единения не только России конца ХХ века, но России прошлой, с её огромными территориями, СССР по-прежнему остается Кремль — центр видоизменяющейся империи.
Сравним два описания в романе «Идущие в ночи»: «Кремль, вознесенный на холм, розовый, белый, с резными колокольнями, башнями, плетением крестов, серебряными и золотыми куполами, казался огромным садом, распустившимся в зимней Москве», и «Кремль, розово-белый, грозный, стоял на холме, казался обугленным, с запекшимися ожогами, поломанными зубцами и башнями, оплавленными куполами, словно пронесся сквозь жестокие слои мироздания, огненные бури и вернулся обратно, неся в Москву страшную весть о конце Вселенной». Рай и ад, Империя и Антиимперия сошлись в этих описаниях, их перекрестьем стал Кремль.
В концептуальном, узловом «Сне о Кабуле» торговый комплекс, сооруженный в самом центре России, в Москве, на Манежной площади близ Кремля, выступает как олицетворение антиимперии, языческой страны, поклоняющейся золотому тельцу. И если маковки кремлевских соборов тянутся вверх, то огромный магазин, словно зеркально искаженное изображение Кремля, устремляется в самую преисподнюю: «Это был… не торговый центр, а именно храм, построенный в священном центре Москвы, опущенный в сокровенную её сердцевину, погруженный в толщу московской земли, в которой пластами сменялись эпохи — древние стоянки славян, земляные городища и насыпи, деревянные настилы и улицы, каменные мостовые и слободы. Храм прорубал пласты, проникал в глубину под Кремль, и если соборы и колокольни стремились крестами ввысь, взывали к небу, то этот храм был опрокинут вниз, стремился к центру земли, взывал к таинственному, обитавшему в земле божеству».
Сердце России, Москва, становится капищем, частью сатанинского логова, городом-моргом, её тело покрыто нерубцующимися язвами. Но неисповедимы пути Господни и, может быть, из сердца Москвы будет извлечен губительный осколок, подобно тому, как извлекается он русскими врачами из сердца афганского мальчика.
И в том, что происходит с Москвой, с Россией, нужно видеть духовный смысл, Промысел Божий — блаженной памяти митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) говорил о том, что настоящая, истинная Россия не умирала. В том, что после разгрома бригады в романе «Чеченский блюз» в живых остаются шестеро человек, тоже виден Промысел Божий: взывающие в сердце к Богу Кудрявцев и Ноздря; любящий рисовать Чиж, добрый деревенский парень Крутой; слабый, как ребенок, Филя; Таракан, собирающий бабочек, — все они одарены способностью по-настоящему любить жизнь и жертвовать собой ради неумирающей имперской идеи.
Автору удается главное — он называет вещи своими именами, кричит о тяжелейшем недуге, глубочайшем расстройстве в духовном существе современного человека, показывает глобальный масштаб кризисных процессов эпохи. Ударяя в набат, Проханов утверждает старую истину: без веры русским нельзя. Единственным спасением для лучших его героев становится вера, следование законам совести.
Всё творчество Проханова представляет собой сложнейшую метафизическую картину жизни Империи, чье прошлое, настоящее и будущее неотделимы друг от друга. Писатель, подобно футурологу К.П. Пчельникову, мыслит категориями российской цивилизации, верит в непредсказуемые глубины русского духа, столько раз останавливающегося у самого края пропасти и воспарявшего над ней, и на примере своих героев-патриотов показывает, что имперская идея по-прежнему жива.
