Битва за историю

Битва за историю
Владимир Карпец 06 июля 2011 года Номер 27 (920)
Ни в советское время, ни сегодня (а началось это еще с XVII-XVIII вв.) власть у нас, разучившись, так и не научилась «говорить по-русски». В этом и заключаются причины её глубинного несоответствия стихии русской жизни, охватывающей всю протяженность нашей истории последних веков. Скажем прямо: когда в 1993 году у Дома Советов генерал Макашов кричал: «Больше не будет ни мэров, ни пэров, ни …! » — он был если не по форме, то по сути глубоко прав. Дело вовсе не в «советских» структурах, как казалось даже в 1993 г., а в глубинной разности тысячелетней — и еще глубже — парадигме русской государственности и о навязанной после 1991 года рецепции евроатлантической политико-правовой системы.
Термином «рецепция права» в историко-правовой науке принято именовать заимствования Римского права и отдельных его положений в средневековой Европе, что и привело к формированию современного европейского права. Это было естественно и органично, поскольку и римское, и европейское право и государство формировались в условиях первичности собственности по отношению к власти. У нас тоже произошла «рецепция права». Чужого. Примерно с 1987 г. и окончательно — с принятием Конституции европейского типа в 1993 г. Но уже сразу после этой «рецепции» обнаружилось вопиющее несоответствие правовых форм и «живой жизни», что и вылилось в «правовой безпредел», с одной стороны, «правовой нигилизм» — с другой. Несоответствие «закона» и «понятий» — яркий признак всей нашей жизни. Сделать русского человека «законопослушным налогоплательщиком» в западном смысле слова — такая же утопия, как и «коммунизм».
Право вырастает из органического народного опыта. Выдающийся русский юрист Н.Н. Алексеев (1879 — 1964) указывает на «внутреннее, органическое сочетание прав и обязанностей. В нем право, так сказать, пропитывается обязанностью и обязанность правом. На место отдельного от обязанности права и отдельной от права обязанности получается то, что можно было лучше всего назвать русским словом правообязанность. О таком сочетании учили некоторые представители органической школы в Германии, у нас в России — славянофилы, его имел в виду Достоевский, о котором писал склоняющийся к тем же взглядам П.И. Новгородцев. Его разумеет С.Л. Франк, когда говорит, что »никакое человеческое право не имеет имманентной моральной силы«». Интересно, что о «единстве прав и обязанностей» много писали в советское время, однако марксистская схоластика загубила ростки органической философии права..
Понятие правообязанности одно и может быть положено в основу теории государства и права, государства Российского, прежде всего. Если бы в процессе отхода от коммунистической догматики в конце 80-х пошли по этому пути, многих потрясений удалось бы избежать. Вместо этого были «реципированы» понятия «разделения властей», «правового государства», «гражданского общества» и т. д. — без всякого соотнесения с реальной историей, да и с классикой политико-правовой мысли, тем же Аристотелем, указывавшим: власть едина и монадична, не может быть разделена — или власть есть, или ее нет. Разделяется управление (в том числе местное самоуправление), но тогда с этого и надо начинать. «Гражданское общество» есть общество сугубо «городское», «буржуазное», в нем нет места крестьянам, военным или людям творчества. А «правовое государство» — безсмыслица, ибо право само только и может быть утверждаемо государством.
В Европе первична собственность. Это европейский, а затем и американский, путь. На русском пути развития государства и права власть всегда первична по отношению к собственности. Иначе не может быть при наших необъятных просторах. Исторический опыт России свидетельствует о фактически неизменной модели государственного устройства, меняющего лишь «знаки и возглавия». Краткие периоды смуты и развала завершаются возвращением сильной единоличной власти, опирающейся на военно-тягловое сословие, но успешной только при учете ею потребностей сословий трудовых через голову «бюрократического средостения». В противном случае властные структуры начинают гнить и терять власть. Начинается новая смута.
«Политический порядок в Московском государстве основан был на разверстке между всеми классами только обязанностей, не соединенных с правами. — писал Н.Н. Алексеев. — Учения естественного права совершенно чужды нашей истории, а с ними чужды и представления о государстве как о торговой компании, основанной множеством независимых и несвязанных собственников… Мы не развили в себе западной техники исполнения отрицательных и условных обязанностей, мы не были крепки ни в уважении к собственности, ни в исполнении договоров; но в то же время мы не развивали нашего права в сторону проникновения в него начала правообязанности и даже утеряли в этом отношении многое, что было заложено в московскую эпоху.
Мы должны были превратиться в общество собственников, которое организует государство на основах свободного договора. Однако народ наш не принял этой программы».
Сегодня нам, прежде всего, следует заняться «исправлением имен». Если мы не поймем нашу государственно-правовую «сродность» и не дадим ей имя, то мы утратим нашу государственность — а с ней и себя самих как народ — окончательно.