«Семинары»
Отрывки из романа «Alma Matrix, или служение игумена Траяна»
08 июня 2011 года Номер 23 (916)SEMINARNIA. RU
Вездесущие СМИ — верные слуги «абсолютной реальности», парят над миром, покрывая своей тенью всё, над чем пролетают. Однако они не вода и не воздух. И не Святой Дух. Поэтому, как бы не хотелось проникнуть даже во Святая Святых — им это не удастся. Закрытые миры будут жить и дальше по своим законам, допуская к себе лишь избранных по духу. Только они сами могут рассказать о себе подлинно.
Мир Православной духовной Академии странен и непонятен для многих, потому что закрыт. Семинаристы — молодые, умные, здоровые, красивые, многие уже с высшим образованием. Что они там делают среди строгих монахов, старинных книг, древних распевов, святых икон, в «перспективном» окружении немодных молодых особ в белых платочках — бойких и шустрых регентш? Как из них получаются такие хорошие любящие батюшки? Или, наоборот, почему иногда из них получаются такие неверующие священники-карьеристы?
Николай Помяловский в «Очерках бурсы» и Иван Никитин в «Дневнике семинариста» в 60-х годах позапрошлого века, казалось бы, приоткрыли дверь в мир бурсака. Мир, весьма неприглядный, порождающий иногда чудовищные для будущих священников нравы. Прецедент проникновения в русскую литературу подобной темы объяснялся критиками того времени просто: пора придать огласке то, что уж более не может быть скрыто от ока общественности. Произведения прозвучали громко и хлёстко, навсегда войдя в историю русской литературы. В церковную историю духовного образования, правда, войти им не удалось…
С тех пор минуло полтора столетия. Самая знаменитая «бурса» — Московская духовная Академия в Троице-Сергиевой лавре — в конце 1917-го была закрыта, и лишь в 1946-м году возрождена в Новодевичьем монастыре…. Времена коренным образом поменялись множество раз. Естественно, неоднократно изменились и люди. Что стало с «нравами» и жизнью современных «бурсаков»?
Возможно, на эти вопросы по силам ответить книге: «Alma Matrix, или служение игумена Траяна. Цикл новелл о жизни Московских духовных школ», написанной недавними выпускниками Московской духовной семинарии Александром Кукушкиным и Михаилом Гуровым. Авторы, по их же свидетельству, «получив богословское образование, не стали священниками. Они как были мирянами, так ими и остались. Только, в отличие от других мирян, авторы знают о Боге, мире, Церкви, человеке и себе так, как знают о Боге, мире, Церкви, человеке и себе священники». Почему бы не поделиться знанием?!
Все персонажи книги созданы из микса реальных прототипов, вся реальность Московских Духовных школ полностью соответствует действительности. На поверхности — очень увлекательное описание жизни, интересов, быта семинаристов. Через край — молодость, счастье, даже свобода, несмотря на препоны «правил поведения» и коварство проректора игумена Траяна.
В глубине — сокровенное. Писать правду о сокровенном в Русской Церкви с любовью, для всех, очень сложно. Но, как оказывается, можно. «Плач третьей птицы» Монахини N, вышедший 2 года назад, вероятно, первый серьёзный документальный аналитический рассказ о жизни и спасении в современных монастырях, об особенностях современного монашества в России, написанный любящим сердцем без прикрас, с болью. «Alma Matrix» — тоже не просто рассказ о семинарии. Он не только о радости жизни в мире и в Церкви. Он даёт не только исторически выверенное клише-образ современного семинариста. Это рассказ и о боли — о безбожном матричном мире — «абсолютной реальности», поглощающей, подобно чёрной дыре, современных людей даже в Церкви.
«…Устают институты Церкви, её общественная, опасно близкая к государству сторона, а сама Церковь, её сердце бьется свежо и сильно, как в первый день, потому что живет в другом времени» — как очень точно заметил писатель Валентин Курбатов. «Alma Matrix» призывает задуматься о том, к чему же хотим быть причтены мы, ныне живущие? К неисчерпаемому увлекательному горизонту человеческих отношений, лежащих вне Бога и его заповедей, чтобы возвыситься в «осуждении греха» аки пророцы? Или все же к той — подлинной, вкупе земной и небесной, что на каждой Литургии причащает нас Жизни Вечной, ждёт от нас любви и покаяния?
Как сказал один из авторов — Александр Кукушкин: «Да. Все согрешили. Ну и угомонитесь же, наконец. Хватит обличать. Проповедуйте покаяние. Любви не хватает. Любви». Угомониться сложно, но необходимо — это главный призыв книги. Это, собственно, единственный путь, на котором ты никогда не получишь личное сообщение: «Ты увяз в Матрице».
Наталия Стяжкина
Игумен Траян сидел у себя в кабинете и морщился. На столе по правую от него руку стояла тарелка с тонко нарезанным лимоном, и проректор, аккуратно насаживая дольки на двузубую вилку, отправлял их в рот — в поездке он немного простудился. Но морщился проректор не от лимона, а от газеты «Alma Matrix», пахнущей свежей типографской краской и привольем студенчества. Его не было полтора месяца, а в семинарии завелась свобода слова.
Газета была хулиганской.
Во всю первую полосу была большая фотография стоящих на фоне Академии проректора и двух студентов по правую и левую руку. Траян никогда не видел этой фотографии, он выглядел на ней очень внушительно. Вот только правая часть изображения была превращена в пелену падающих цифр, какими в фильме «Матрица» изображалась как раз-таки Матрица. И половина проректора вместе с половиной Академии благополучно превращались в цифры. Но при этом семинарист, стоящий по оцифрованную сторону Траяна, оставался самим собой. Заголовок гласил: «Ты увяз в Матрице», подзаголовок вопрошал: «Что было раньше, семинария или проректор? » Ответ давался на развороте четвертой и пятой страниц. Траян несколько раз смотрел фильм, поскольку знал, что им увлекаются студенты, и потому быстро уловил суть. Его сравнивали с агентом Смитом и на примере отношения агента с Матрицей объясняли, что возникли проректор и семинария одновременно, поскольку проректор — это и есть семинария, а семинария — это проректор. «Тоже мне откровение», — подумал Траян и вернулся к первой полосе.
На ней было еще пять ссылок на материалы внутри газеты.
«Переезд в Москву — большинство выступает за! » Отец Траян слышал краем уха об идее перевести Академию в Москву, потому даже с некоторой заинтересованностью открыл заметку. Оказалось, это был опрос среди семинаристов. Студенты, как и следовало ожидать, действительно выступали за. Статья смахивала на манипулирование общественным мнением.
«Есть ли жизнь после семинарии? » Огромный аналитический материал про выпускников, которые не стали священниками. Проректор решил оставить его на потом и подумал, что логичным продолжением темы был бы разговор о том, есть ли жизнь после отчисления.
«Какое вино вливают в новые мехи? Расследование злоупотреблений в столовой». Траян восхитился наглости журналистов; они говорили о том, что будто бы дорогое чилийское вино, которое подавали на трапезу после воскресной литургии, разбавляли водой. Помимо кучи косвенных доказательств и свидетельств анонимных очевидцев, приводилось заключение химической лаборатории.
«Богословие как система: миф и реальность». Это была статья о том, что православного богословия не существует как целого. Автор, скрытый под псевдонимом, доказывал, что у различных отделов богословской науки нет общих понятий и логических связей, а потом предлагал свой краткий очерк возможной богословской православной системы. Попахивало Плотином.
***
За сорок минут бездумных блужданий по опустевшему монастырю отец игумен успел исходить все дорожки, оставляя одинокую цепочку следов на свежем снегу. Решив сделать последний круг перед возвращением в надоевший кабинет, он обогнул колокольню со стороны монашеского общежития, намереваясь дойти до Троицкого собора с мощами преподобного Сергия. Траян вывернул из-за угла колокольни и замер. Двое семинаристов с остервенением лепили снежки и кидали ими в стелу с солнечными часами, стоявшую на монастырской площади в центре Лавры. Попадали не часто, но не отступали, уже собрали весь снег со скамеек вокруг и теперь сгребали его со ступеней колокольни. «Какие наглецы, — подумал проректор, — какие восхитительные наглецы! » Он тут же спрятал в карман свои четки, закатал рукава новой зимней рясы, неспешно и со знанием дела слепил тугой снежок, пару раз взвесил его на руке, внимательно посмотрел под ноги, сделал два шага вперед, замахнулся всем корпусом и с силой запулил.
Гайда и Настоящий увидели, как из темноты за их спинами по прямой восходящей траектории, почти прочерчивая в темноте линию, метеором пролетел снежок, врезался в стелу на той вышине, где она становилась толщиной не более ладони, и разлетелся белой вспышкой.
Парни развернулись как по команде и уставились в темноту. Траян вместо того, чтобы выдержать паузу и появиться во всем величии проректора, поймавшего нарушителей на месте преступления, живо кинулся к двум семинаристам чуть ли не с объятиями. Настоящий, признав отца игумена, задрал голову, пытаясь разглядеть часы на колокольне, но часы почему-то не подсвечивались. Тогда он повернулся к Гайде и увидел, как у того на лице от взгляда на светящийся экран мобильника сменяют друг друга удивление, злость и обреченность.
— Друзья! — быстро подошел к ним отец Траян. Гайда готов был поклясться, что проректора переполняет детское восхищение, только непонятно, чем вызванное. — Друзья! Какой чудесный день, правда?!
— Ночь, — хмуро ответствовал Настоящий.
— Чудесный день, перешедший в чудесную ночь, правильно! — воскликнул Траян. — Как же я рад вас здесь видеть!
— А мы-то как рады, — аккуратно сказал Гайда. — Такая замечательная ночь, мы и вышли в Лавру покидать снежки, немножко потерялись во времени, но как ведь хорошо на улице!
— Конечно, конечно, — улыбался проректор, — покидать снежки в Лавре. Замечательная затея для такой чудесной ночи! И после отбоя! Сейчас 11:20, прекрасно. А куда кидали? В стелу?
— Куда и вы, — рискнул улыбнуться Гайда.
— Не по храмам же кидать, — добавил Настоящий так, будто вокруг больше не было ничего.
— Действительно, не по храмам же. Но хотите, я отгадаю истинную причину, по которой вам так невзлюбилась эта безобидная стела с часами? Хотите? Все дело в том, — Траян пошел к ней, — что на одной стороне ее расположена загадочная пластина, вся испещренная знаками зодиака. Вот она! Я прав?
Отец игумен стоял в позе древнегреческой статуи и показывал пальцем на золотой треугольник, прикрепленный к стеле с обратной стороны от солнечных часов. На треугольнике не было видно в темноте никаких знаков зодиака, но проректор похоже, тоже знал, что они там есть.
— Да, — обрадовались семинаристы, — и понимаете, мы подумали, что…
— Что в самом центре Лавры, — подхватил проректор, — в центре главного монастыря России, в колыбели русского монашества стоит каменная глыба астрологического назначения с масонской символикой! Вот что подумали вы! Гвоздь, воткнутый в сердце русского православия! Поэтому вы стали кидать в нее снежками после отбоя! Молодцы, хотя бы снежками, хоть что-то, молодцы, молодцы!
— Как это «хоть что-то»? — вскинулся Гайда. — Нам ее нужно было спилить, что ли?
— А у вас хватило бы духу? — не понятно было, шутит ли отец Траян или говорит всерьез.
— Вы нас тогда не просто отчислили бы, — уверенно сказал Настоящий, — а и за решетку посадили.
— Так не надо попадаться! — проректор развел руками. — Собрались ночью попозже, когда проректор по воспитательной работе уже десятый сон видит, а лаврские охранники пьют чай, и аккуратненько болгарочкой или чем там еще под основание…
— Батюшка, — укоризненно начал Гайда.
— А вы сами, что сделали, — перебил его Настоящий, — когда узнали об этом безобразии? Ведь не спилили!
— Я? Что сделал я, хм-м, — отец Траян посмотрел на табличку со знаками зодиака и снова перевел взгляд на семинаристов. — Ну… Что я сделал.
И отец Траян начал рассказывать. Чем дольше он говорил, тем больше двое семинаристов понимали, что говорит он правду, хотя от этой правды у них пошла кругом голова. В бытность свою студентом, Траян случайно обнаружил табличку непонятного назначения, но с понятной нехристианской символикой на главной площади Лавры. Табличка его возмутила, свой праведный гнев он не стал держать в себе, поведал друзьям. В течение недели они ходили вокруг стелы и прикидывали, что бы такое сделать ради торжества православия. Потом почти месяц ждали подходящего момента. Наконец, темной осенней дождливой ночью они выбрались из своих спален, чтобы устроить поругание стеле, которая сама была поруганием святого места.
— Да, — вспоминал проректор, — был дождь, он мог нам помешать, но мы догадались взять зонтик. Нас было четверо. Подошли сюда, к стеле. У колокольни в то время еще не сделали подсветку, так что тут было совсем темно. Мы поставили небольшую стремянку, по пояс высотой, и отодрали эту пластину монтировкой!
Парни с недоверием посмотрели на пластину, — она была на месте. Траян продолжал:
— Дождь заливал нас. Мы раскрыли зонт и, спрятавшись под ним, на оборотной стороне этого золотого масонского треугольника вытравили кислотой «Христос воскресе, гады! », а потом приделали обратно. На клею, представляете? На клею! Какой-то жутко редкий клей для камня, я не разбираюсь, но, смотрите, до сих пор держится. Уже сколько лет! Христос воскресе, гады! Ну, разве не чудо?!
— Да, это чудо, батюшка, — сказал Настоящий с выражением фараона, наблюдающего за израильтянами, уходящими по дну Красного моря.
ИЗ ПРИЛОЖЕНИЯ «ТРИАЛОГ О ТРОИЦЕ РУБЛЁВА»: ОТРЫВОК ТРЕТИЙ. С РЕПРОДУКЦИЕЙ
Большой. Похоже, он хочет что-то сказать.
Болтун. Дай-ка репродукцию. Хоть она и плоха, но поможет вам понять, что всё, что вы тут наговорили, всё это глупости. А главное я сейчас вам объясню.
Блондин. Сделай одолжение.
Болтун. Вы говорили, про обратную перспективу. Чем тут создаётся, ощущение обратной перспективы — сходящимися к нам подножиями, разворотами Ангелов и символических предметов за ними. Но я скажу вам, что это действительно лишь иллюзия, а всё гораздо проще и мудрёнее. Возьмём левую половину иконы с одним левым Ангелом. Забудьте об остальных и скажите, есть ли тут обратная перспектива? Нет, разумеется; вполне нормально и возможно с определённой точки наблюдения этого Ангела со зданием видеть именно так, как он нарисован. Теперь возьмём отдельно правую часть: то же самое, просто правый Ангел с горой написан с другой точки наблюдения. Аналогично с центральной частью.
Блондин. Ты предлагаешь устроить шизофрению у молящегося?
Болтун. Погоди, я забочусь о молящемся не меньше твоего. Посмотрите на стол, за которым сидят Ангелы. Он четырехгранный, а Ангелов три. Теперь представьте, что смотрящий на икону находится за этим столом у четвёртой, свободной и обращенной к нам, грани. Если он повернёт голову налево, то увидит то, что преподобный Андрей изобразил в левой части иконы, если направо — что в правой, а если будет смотреть прямо перед собой, увидит, что написано в центре. А? Икона написана с точки зрения сидящего за столом! Вместе с Богом у Евхаристической чаши находится человек, на равных, понимаете? Тут-то и заключен призыв этой иконы, как и любой другой нормальной, к обожению. Бог приглашает к Себе, оставляет для человека место возле Себя, открывается ему навстречу.
Кроме того, обратите внимание, что низ иконы зелёный, а верх золотой. Низ — это земля, на которой стоим мы и по которой мы идём к Богу. Верх — это Небо, спустившееся к нам на землю и ожидающее нас, нашего восхождения. Сплошная символика движения, а вы говорите статика, покой.
Но это ещё не всё.
Большой. Он, похоже, проснулся.
Болтун. По поводу динамичности «Троицы» в направлении Бог-человек, кажется, всё понятно. Но и внутритроичные отношения Рублёв показывает совсем не успокоенными.
Отец слева действительно фундаментален, основателен и будто бы спокоен, но смотрите, Он благословляет чашу и этим подает ей движение от Себя через Сына к Духу. Он начинает это движение, а потому на иконе мы видим Его жест на исходе, почти завершённым. Рука, благословив чашу, возвращается обратно, спокойствие Отца — это спокойствие в действии, спокойствие совершённого действия.
Смотрите на Сына. Вот уж вообще никакой лиричной тихости. У Него самое выраженное благословляющее движение рукой, на иконе Он самый деятельный, что усиляется Его необычным поворотом и к Отцу, и к Духу одновременно. Наконец, Св. Дух. Его жест выглядит явно принимающим. В тот момент, когда Отец уже опускает руку, а Сын благословляет, Дух начинает поднимать свою, чтобы принять чашу.
Ну, как? Рублев, безусловно, гений, но он не рисовал Бога-внутри-Себя, слишком дерзко. Его «Троица» — это всё-таки Бог-для-нас. Бог, обращённый к человеку. Бог, действие Которого по отношению к миру ведь так и описываtтся: от Отца, через Сына, Духом святым. Евхаристическая чаша, вокруг которой строится внутритроичная динамика иконы, адресована человеку. Вообще, Богу не сидится за столом, Он готов встать и идти к нам. Вы не обращали внимание на посохи в руках Ангелов. Преподобный Андрей убрал с иконы всё ненужное и второстепенное, оставив лишь самое содержательное. Потому эта деталь — посохи — очень важна, Бог собрался на поиски человека.
Так что, отцы богословия, «Троица» — нормальная икона, связывающая Небо и землю, Бога и молящегося. Она являет Бога, обращенного к человеку. А какой, господа семинаристы, должна быть реакция на икону? Что-то мне подсказывает, что молитва, а не пустая трепотня, нет?.. Quod erat demonstrandum. Держи репродукцию.
Блондин. Bravo, bravo.
Болтун. Feci quod potui, faciant meliora potentes.
Блондин. Вот разошелся. Я не владею мёртвыми языками.
Большой. Кажется, он назвал нас ослами.
Блондин. Ах, ты!..
