Андрей Иванов. Владимир Пуришкевич — опыт биографии правого политика (1870–1920). М. —СПб. : Альянс-Архео, 2011, 448 с.
Сухое академическое название и увлекательное содержание. Не удивительно: герой объёмного исследования молодого петербуржского историка — знаменитый политический деятель начала двадцатого века.
Впрочем, долгие годы широкая известность Пуришкевича имела обратный эффект — кроме участия в убийстве Распутина (в оптике фильма «Агония» и романа Пикуля «Нечистая сила») и набора тенденциозных ярлыков — «держиморда», «погромщик», «мракобес», представлений о жизни и деятельности Пуришкевича немного. Даже «Дневник Пуришкевича», выпущенный в конце перестройки и выдержавший два издания, на это мало повлиял.
В книге я с превеликим удивлением обнаружил стихотворение Пуришкевича «Боже, Царя нам верни», написанное во время Гражданской войны. Оказывается, знаменитое стихотворение «Боже, Советскую власть нам верни» трагически ушедшего в середине девяностых поэта Бориса Примерова своей литературной основой имело строки Пуришкевича:
Боже, Который Российской Державе
Дал процвести в дивной силе и славе,
Боже, спасавший Россию от бед,
Боже, венчавший нас блеском побед,
Боже, помилуй нас в смутные дни,
Боже, царя нам верни!
Видимо, нечто созвучное оказалось в настроении незаурядного поэта и консерватора-черносотенца, наблюдавших крушение Империй — Российской и Советской. Одно это не позволяет обойтись с Пуришкевичем как с комичной фигурой. Да, непрерывные политические скандалы, «оплеухи» оппонентам, перемена позиций напоминают одного видного деятеля современной российской политики. Однако, по мнению Андрея Иванова, скандал для Владимира Митрофановича был не самоцелью, но действенным способом воздействия на ситуацию, способствующим усилению известности политика.
Блестящее классическое образование, талант организатора, особо ярко проявившийся во время Первой мировой (знаменитый военно-санитарный поезд Пуришкевича), ораторский дар — его выступления всегда собирали множество слушателей, и не только из числа сторонников. Наконец, тяга к литературе, выразившаяся в многочисленных стихах, фельетонах, заметках. О рассказе «Накута и Карни» (притча в индийских тонах) положительно отозвался Толстой, которому ещё студент Пуришкевич отправил своё сочинение. Своё отношение к революции Пуришкевич выразил в многочисленных поговорках и пословицах, за один сентябрь 1917 года он опубликовал их около 130: «Всё на Руси ново; а ни ситного, ни ржаного», «Враг у ворот, нам без забот. Враг в Петрограде — мы и здесь не в накладе».
И круг людей, с которыми сталкивался Пуришкевич, далеко не тривиален. Так, Максимилиан Волошин, обрадовавшись встрече, полночи проговорил с Пуришкевичем. Бунин хотел познакомиться с легендарным политиком. Тот, впрочем, решил, что Иван Алексеевич не прочь присоединиться к нему в партийном плане и заявился к Бунину с программными документами. Общался с Пуришкевичем Дзержинский, и Владимир Митрофанович произвёл на «железного Феликса» большое впечатление.
На смерть Пуришкевича Н.Н. Чебышев писал: «Это была своеобразная фигура в ряду современных политических деятелей. В нём было много родственного с героями Достоевского. Страстный, порой истеричный порыв, некоторая шаловливость мысли и жеста, тонкое чутьё комического, необычайная искренность и смелость слова верное понимание политического момента. Нетерпеливый, всегда спешивший темперамент, не выносивший отсрочек, нуждавшийся в немедленном претворении слова в дело, впадавший иногда в шумиху и позёрство. Он любил острое слово. Его словечки, меткие колоритные определения повторялись всей Россией. Он был свободен от партийных предубеждений, переходил временно туда, где, по его мнению была политическая правда данного момента. Все знают, как резко он изменил своё отношение к правительству перед февральским переворотом, все помнят его участие в отчаянной попытке помочь династии и России избавить её от распутинского позора, кошмарную ночь в юсуповском особняке, которой открывается сумрачный цикл русской революции». Однако вовсе не исключено, что Пуришкевич тогда был ориентирован на дворцовый переворот. В любом случае, как было метафорически замечено: убийство Распутина стало первой пулей революции. Кстати, анализ Иванова ставит под сомнение отстаиваемую самим Пуришкевичем версию о его решающих выстрелах в Распутина. Здесь вновь возникает английский след.
Талантливая работа Андрея Иванова — не просто объёмный портрет Пуришкевича. За фигурой правого политика встаёт трагическая и величественная эпоха, её люди, образы, идеи. Пожалуй, можно только пожелать автору в перспективных проектах большей смелости по части историософских обобщений. А данную книгу — уверенно рекомендовать как специалистам, так и всем интересующимся русской историей.
