«И ВИДЕЛ Я ЕГО В ЛИЦО...»

№ 43 (884) ОТ 27 ОКТЯБРЯ 2010 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Владимир Бушин
«И ВИДЕЛ Я ЕГО В ЛИЦО...»

МНЕ ПРЕДЛОЖИЛИ принять участие в программе "Суд времени" Пятого канала телевидения в составе команды Сергея Кургиняна, защищающей правду о Советской эпохе. Я согласился, я соблазнился, я дал слабину, хотя целиком разделяю взгляд покойного академика Виталия Гинзбурга на наше телевидение: "Это преступная организация".
Да и как всё-таки было не соблазниться, если я не красовался на телеэкране уже 45 лет! Ждать ещё 50? Увы... Соблазнился, несмотря на то, что свежайшие деяния этой организации только убеждают в правоте академика Гинзбурга. Что такое были, например, недавние налёты НТВ на Александра Лукашенко и Юрия Лужкова? Самый настоящий морально-политический бандитизм. При этом его заказчики и организаторы не в силах сообразить, что всё это — против их собственных персон. Ведь, допустим, Лужкова, возглавлявшего Москву почти двадцать лет, можно было убрать тихо и достойно под предлогом его возраста, необходимости ротации кадров и т.п. Так нет же! О подлой клевете на Лукашенко я уж не говорю. Даже о Гитлере во время войны у нас не было подобных спектаклей, а тут — глава дружественного союзного государства!
Знал я и о том, как ловчат и шельмуют организаторы "Суда" даже в постановке вопросов, в формулировках. Например, передача о начале Великой Отечественной войны была заявлена так: "1941 год: сталинская система провалилась или выстояла?" Затравочка... Но к чему такие крепкие словечки? Всё же знают, что не "провалилась". Ведь можно было сказать иначе, допустим, "дала сбой" и т.п. Нет, им требуется именно "провалилась" да ещё в первую очередь, а уж потом "или".
И дальше: "Первый год войны стал для нас самой настоящей национальной катастрофой — с этим сегодня не спорит ни один историк, какой бы идеологии он ни придерживался". Ни один — хмельной идеологии Сванидзе и Млечина. А историки трезвой идеологии говорят: национальная катастрофа — это в Польше, где армия и государство рухнули в две-три недели, а правительство бежало за Ла-Манш; катастрофа — это во Франции, где случилось то же самое в три-четыре недели, а правительство капитулировало и пошло в услужение немцам вплоть до участия вместе с ними в боях против друзей-англичан под командованием своего министра обороны.
Военные операции следует оценивать по тому, какая ставилась цель и насколько удалось её выполнить. Допустим, в войне с Финляндией в 1940 году наша цель состояла вовсе не в том, чтобы захватить страну, как об этом твердят радзинские всех мастей, а лишь — отодвинуть границу от Ленинграда, и, несмотря на ошибки, промахи, тяжелые потери, Красная Армия отодвинула её, да ещё мы получили в аренду полуостров Ханко, в признательность за который вывели войска из района Петсамо с богатейшими залежами никеля. Это и есть победа в чистом виде.
Но в "Суде" была предложена, конечно, такая формулировка о характере войны: "Неудавшаяся экспансия или стратегическая необходимость?" Это неграмотно. В точном переводе с латинского "экспансия" означает расширение, но "судьи" имели в виду не расширение, а захват всей страны, к чему СССР, как уже сказано, вовсе не стремился, но стратегически необходимое расширение в результате войны действительно произошло. А если бы стремился, мог легко сделать это на волне наших громоподобных побед в сентябре 1944 года.
А немцы в сорок первом году ставили целью в краткосрочной операции, в пять-семь недель, разгромить нашу армию, захватить Ленинград, Москву, Киев и победно завершить войну парадом на Красной площади. Да, заняли большую территорию, да, уже осенью оккупировали Киев. Но цель не достигнута, задача не решена. Красная Армия существует, набирает силы, крепнет, в Москве действительно военный парад, но — в честь Октябрьской революции, советская власть работает. Где ж катастрофа? Её нет. А что есть? Временное тяжелое поражение ряда фронтов, но не всей армии. Где ж немецкая победа? Её нет. А что есть? Большой успех летней кампании. Что за ней последовало в декабре? Разгром под Москвой.
За "провалилась" проголосовало 11% телезрителей, за "выстояла" — 89%. Иные передачи давали и такое соотношение: 2% и 98%. И это ничуть не смущает "историков". Гонят и гонят линялого зайца демократии дальше...
Очень характерно и красочно объясняет такое соотношение Ирина Петровская из "Известий". Видите ли, говорит, у эфирного мусье Млечина изысканные аристократические манеры, а наш народ это не любит, уж так не любит... Ему подавай плебеев, которые, как Кургинян, пользуются "площадными приёмами". Ах, мадам, у меня нет слов…
Меня лично совсем недавно тоже коснулись смягченные вариации на тему эфирного бандитизма. Перед Днем Победы нагрянула ко мне на дачу съемочная группа с ТВЦ. "Ах, Владимир Сергеевич, ветеран вы наш драгоценный! Давайте побеседуем!" Уж я им лепетал-лепетал, уж они меня снимали-снимали... Все были довольны. Руководительница группы, милая женщина, выразила уверенность, что и начальство будет то ли радо, то ли просто счастливо. На прощанье я подарил ангелам эфира свои книги с трогательными надписями. Расстались закадычными друзьями. Я попросил известить меня о времени передачи. Хотел сватью порадовать. "Да, да, всенепременно!" И что же? Уехали и словно в плен немцам попали. А если нет, то, должно быть, отложили передачу до столетия Победы. Увы, боюсь, не дотяну...
А в скором времени перед годовщиной начала войны явилась другая группа, уже с РЕН-ТВ. "Ах, Владимир Сергеевич, ветеран вы наш любимый!.." Уж я опять верещал-верещал, уж так рассыпался мелким бесом, а они заставляли меня и маршировать строевым шагом, и бренчать медалями, не додумались разве только заставить по-пластунски ползать по огороду да бегать по полю с криком "Россия, вперёд!" И опять я дарю им книги, и опять расстаёмся закадычными. И что же? Сунули меня в какой-то бездарный антисоветский фильм, где я совершенно неуместно мелькаю раза два по три-четыре секунды.
Накануне дня записи у меня почему-то не шли из головы и даже вертелись на языке давно, вроде бы, забытые строки, кажется, Леонида Мартынова:
Я жил во времена Шекспира,
И видел я его в лицо.
И говорил я про Шекспира,
Что пьесы у него — дрянцо.
И что заимствует сюжеты
Он где попало без стыда,
Что грязны у него манжеты
И неопрятна борода.

Почему вдруг это стихотворение всплыло в памяти? По какой причине? Уже вечером меня вдруг осенило: пожалуй, всё дело в словах "видел я его в лицо". Ведь завтра мне предстояло увидеть в лицо Сванидзе и Млечина, моих старых антагонистов-антисоветчиков, о коих я не раз писал, но лицезрел только по телевидению. Конечно, Сванидзе — далеко не Шекспир. Но у меня невольно вырвалось:
Я жил во времена Сванидзе
И видел я его в лицо...
Нет, ещё не видел. Итак, завтра встречусь с ними "лицом к лицу, как в битве следует бойцу". Это надо было обдумать. Одно дело — эфирное созерцание, и совсем другое — в жизни. Я представил себе: вдруг кто-то из них подойдёт и протянет руку — как быть? Жать их длани я не хотел, не мог, не имел права. Ну, в самом деле: мне, вступившему в комсомол в четырнадцать лет, бывшему комсоргом и в школе, и на фронте, и в Литературном институте, — как мне пожать руку человеку, который назвал комсомол фашистской организацией, "гитлерюгендом"?! Да это значит предать и весь комсомол, и комсомольцев тех организаций, которые я возглавлял. А ведь среди них многие головы сложили в войне против фашизма с его "гитлерюгендом". Не простит мне это и Ефим Гольбрайх. Он был комсоргом роты 594-го полка. Защищал Сталинград, штурмовал Севастополь, освобождал Донбасс. Его так и звали на фронте — Комсомол. Не знаю, жив ли, ведь с 1921 года. Но мне и перед тенью его стыдно было бы за такое рукопожатие.
Есть соображения и другого рода. Хорошо ли пожать руку человеку, заявляющему: "Когда смотрю, как играют немецкие футболисты, я не могу понять, как мы могли выиграть войну у немцев!" Это ж какой пробы ум! Сравнил четырехлетнюю смертельную схватку двух великих держав с полуторачасовым состязанием двух команд из одиннадцати спортсменов. И ведь едва ли слышал, как 22 июня 1942 года в Киеве попавшие в оккупацию игроки местного "Динамо" дали прикурить команде Люфтваффе, за что некоторые из них поплатились жизнью, а уже после войны наша сборная врезала в Москве сборной ФРГ, тогдашнему чемпиону мира. Вот так обстоит дело со Сванидзе.
А Млечин? Тут дело ещё выразительней. Этот шустрый товарищ в советское время шибко преуспевал. Его отец был долгие годы заместителем Героя социалистического труда Александра Чаковского в "Литгазете", мать — переводчица, член Союза писателей. Как же и Лёне не быть потомственным писателем! Начинал он сразу после МГУ с сочинения криминальных детективов, которым давал пленительно-уморительные заглавия: "Хризантема пока не расцвела", "Поздний ужин с тайным агентом"... Накатал Лёня с дюжину сочинений и, видно, надоело. Кинулся служить отечеству на ином поприще и совсем ещё молодым вдруг стал заместителем главного редактора еженедельника "Новое время", позже — опять заместителем главного в газете "Известия", где этот пост после "Литгазеты" до него занимал его батюшка. И тут по наследству. И какие должности! Номенклатура ЦК! На этих высочайших трибунах ещё в конце 80-х годов коммунист Млечин восхищался своей социалистической родиной, её внешней политикой, Китаем, КНДР, всеми странами лагеря социализма и беспощадно клеймил руководителей Америки: президентов Трумэна и Картера, госсекретаря Шульца, генерала Макартура и других супостатов коммунизма.
Торжество бандитского капитализма превратило Млечина в огнедышащий вулкан антисоветчины. Ельцин ещё только отвалился, Путин ещё только появился, а у него уже готова пронзительная книженция в 600 страниц "От Ельцина к Путину". Ещё не улеглась пыль от рухнувшего торгового центра в Нью-Йорке, а на полках книжных магазинов России уже пылилось его исследование "Кто взорвал Америку?". Потом вдруг взялся за наше высшее чиновничество, выпустил фолиантик "МИД. Министры иностранных дел". Всех описал — от Троцкого до Игоря Иванова, десятка полтора. Потом — "Председатели КГБ". Тоже всех 23-х изобразил — от Дзержинского до Патрушева. Дальше — "Сталин и его маршалы"... Перечислить всё невозможно. А какие объемы! 500-700-800 страниц. Что угодно может изобразить! Закажи ему "Сандуновские бани. Директора. 1893-2010" — напишет в две недели. Предложи тему "Ваганьковское кладбище. ХVIII— ХХI века. Обитатели и посетители" — через три недели представит. И обо всём, даже о кладбище — с пеной антисоветского бешенства. И с этим учителем ручкаться? Но, с другой стороны — а политкорректность?
Я долго думал и наконец решил так. Я вежливо скажу: "Милостивый государь, как великий Маяковский, я, его почитатель, не признаю рукопожатия. Поэт писал:
Всюду слышен ладоней скрип —
Это люди разносят грипп.

Кто может гарантировать, что вы не разносчик гриппа или какой-то ещё более опасной болезни, например, русофобии?"
Это будет достойно и политкорректно.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ утром знающий шофер Денис мчит меня на студию, ведёт меня в огромное здание, потом — по каким-то катастрофическим коридорам, где всюду балки, занавеси, ступени и толпы народа. Кто это? Оказывается, та самая публика, что будет изображать роль хора в трагедии Эсхила. Наконец, мы оказываемся в небольшой комнате, и мой Вергилий передаёт меня сотруднице Пятого канала, милой девушке по имени Иветта. Потом подошли наши участники передачи и рассказали, что сванидзеанцы и млечинцы были решительно против моего участия. Как же так? Где же гласность и демократия? Наши сказали: если вы против Бушина, то мы не желаем видеть Пивоварова. Кто такой? Что, кроме того антисоветчика, что на НТВ, есть ещё Пивоваров? Как же, как же! Большой историк. Членкор ельцинской эпохи и академик путинского разлива. В Академии — вслед за Яковлевым и Солженицыным.
После мучительных раздумий сванидзеанцы-млечинцы пошли на мировую: черт с ним, с Бушиным, пусть каркает, у нас же есть хорошие ножницы!
Нет, с академиком Ю.С.Пивоваровым они никак не могли расстаться. Вот несколько его кардинальных суждений "В 1917 году Российская империя... Будто ветерок подул — и карточный домик рассыпался. Хотя была мощная армия. Непонятно, почему всё рухнуло". Ему непонятно. Перед нами ценнейшая для режима модель Незнайки, задача которой — фабрикация исторических загадок для одурачивания народа. Все же неакадемики знают, что ветерок-то, нарастая, дул столетия, а уж последние-то двадцать николаевских лет это был ураган. Да еще несколько лет ненужной русскому народу, чудовищно кровопролитной, бездарной войны, начавшейся самсоновской катастрофой в Восточной Пруссии и кончавшейся при всей её "мощности" дезертирством со всех фронтов.
Но вот ветерок надул и Октябрьскую революцию. И что же? До неё, говорит, "мы расширялись, разбухали". До чего это ему отвратительно! И вдруг, говорит, "началось сужение. Сначала по Брестскому миру Россия потеряла около миллиона кв. километров: Украину, Белоруссию, Крым". Лютое враньё. Конечно, если сюда прибавить ещё и Финляндию, Польшу, то, пожалуй, наберется миллион. Но, во-первых, ещё до Брестского мира В.И.Ленин лично передал премьер-министру П.Свинхувуду документы о признании независимости Финляндии. Во-вторых, Польша тоже ещё до Брестского мира объявила о своей независимости, и это было признано советским правительством. Наконец, Крым здесь и вовсе не при чём. Его "потерял" известный алкаш, страдавший недержанием даже мочи, не то что территорий России. Тот самый, при котором Пивоваров, видимо, потерял партбилет и приобрел звание членкора. Словом, по Брестскому миру от России отторгалось не миллион кв. километров, а 150 тысяч. Есть разница? Нет разницы, ибо дело-то не в километрах, а в способе вранья и одурачивания: мерзкие большевики сузили Россию на миллион километров — и точка. А о том, что это было всего на восемь месяцев, что после революции в Германии большевики 13 ноября 1918 года аннулировали договор и вернули все территории — ни слова. Будто бы это "сужение" так и осталось. О том, что позже большевики предприняли "расширение" и вернули в состав страны и западные области Украины, Белоруссии, и Бессарабию, и Южный Сахалин — ни звука. Ему бы лучше посчитать, насколько "сузили" Россию его братья по разуму. Да, почитай, на целых 5 миллионов кв. километров.
И ещё о "сужениях" и "расширениях": "1941 год. Миллион кв. километров оккупирован немцами". Тут почему-то не врёт способом умолчания, но как преподносит правду! "Мы отыграли назад"... О кровопролитной войне, в которой погибли миллионы, — как об игре в карты.
"В конце 80-х—начале 90-х пусть не было в России такого потрясающего расцвета, как в начале века..." Минуточку. С этим "потрясающим расцветом" Россия в начале века плелась в хвосте великих держав, а в конце 80-х без "потрясающего" наступала на пятки Америке. Так или нет? Молчит и прёт дальше: "Вдруг в несколько дней страна развалилась. Случился паралич властных институтов. Началась анархия". Какой паралич? Все "институты" были на месте: и Верховный Совет, перелившийся в Думу, и правительство, и армия, и милиция, и академики с суженными мозгами, от замшелых Аганбегяна с Чубарьяном до новоиспеченного Яковлева, а на подходе был Пивоваров. И не анархия тогда началась, а великий грабёж, ловко организованный Чубайсом по законам этой Думы. Да и не развалилась страна сама собой, о чём свидетельствует плебисцит, на котором 76% проголосовали за единство, а её развалили — сознательно и целенаправленно. И не в несколько дней — над сей увлекательной задачкой бились большие негодяйские умы внутри и вне страны.
ВСКОРЕ НАС пригласили на трибуны под око телекамер. Мы расселись на одной стороне, млечинцы — напротив. По импозантности я сразу узнал там Пивоварова. Вгляделся... Давно, ещё в молодости я научился довольно сносно читать по губам. Академик разговаривал с соседом. И я прочитал фразу: "Советская власть худо-бедно просуществовала 70 лет..." Я чуть не крикнул: "Ничего себе худо — спасла мир от фашизма и послала человека в космос! Ничего себе бедно — была второй сверхдержавой!" И опять читаю: "Великий русский писатель Александр Солженицын сказал: "Россия проиграла ХХ век". А какой выиграла? — хотелось спросить мыслителя. Да ведь этот "великий" столько наплёл... Что Сталин произнёс речь 3 июля 1941 года сквозь слёзы, что немцы наступали по 120 километров в день, что единственный достойный генерал был у нас — Власов, что сам он, Солженицын, всю войну командовал огневой батареей, что в лагере сексотом он стал, но никого не заложил, что Достоевский на каторге ходил в белых штанах и это ли не свидетельство благоденствия, что его, "великого", травили, кололи, но Бог миловал...
А вот что говорил его вроде бы собрат по изгнанию Александр Зиновьев: "Советская Россия прожила более семидесяти лет. Она добилась эпохальных успехов, несколько десятилетий была лидером социальной эволюции человечества. Советский период был вершиной российской истории. Успех новой социальной системы был колоссальный — ничего подобного никогда и нигде не было! Как могли бы мы столько лет держаться, если бы не эта система, когда против нас — весь Западный мир? А мы держались. Надо говорить не "всего 70 лет", а — "целых 70 лет" мы держались против такого врага!"
А Пивоваров всё шевелил губами: "Только члены партии, только те, кто состоял в списках райкома, горкома, ЦК могли продвигаться во власть. Номенклатура! Если ты посол, то номенклатура ЦК, если директор бани, то номенклатура райкома". Какое сужение академических мозгов: баня как вертикаль власти! Да я его забросаю примерами покруче посла. Шапошников стал начальником Генштаба, будучи беспартийным бывшим полковником царской армии. Говоров без партбилета стал и генерал-лейтенантом, и командармом. Беспартийный царский мичман Леонид Соболев был создателем и многолетним руководителем Союза писателей России, Константин Федин — Союза писателей СССР. Господи, да моя жена была главным редактором киностудии без партбилета... Но — внимание! Мотор!
Началось действо. Тема — "Советский человек". Сергей Кургинян был великолепен! Какая широта, разнообразие и убедительность аргументации! Какая зоркость, быстрота ответного удара, и что за умение загнать противника в угол, им же, олухом, и созданный. И какая энергия, сколько ума и сердца в защите советских ценностей!
Но известному теоретику марксизма Юрию Белову всего этого мало. Он пишет: "С.Кургинян не противник ни Путину, ни Медведеву. Разве что слегка пофрондировать..." Это "фрондирование", дорогой товарищ, дает ему почти все голоса телезрителей.
"Из памяти не выходит, что С.Кургинян с тревогой говорил об опасности дестабилизации общества, распада страны в случае ухода Путина". Я — решительный противник Путина и Медведева, но тревога Кургиняна мне понятна, ибо совершенно неизвестно, кого посадят на их места. Разве исключено, что Чубайса и Абрамовича? Вот убрали Юрия Лужкова. А кого посадили — Мельникова? Решульского? Нет, от макушки до пяток своего.
"Кургинян пошёл к Сванидзе, чтобы нажить капитал доверия у советских людей. Он осознал, что советское прошлое стало занимать господствующее положение в массовом сознании. И сделал соответствующие выводы". Словом, ловкач и делец.
Когда дошла очередь до меня, я, обращаясь к председателю суда Сванидзе, сказал: — Ваше степенство, последний раз мне довелось выступать по телевидению 4 января 1966 года, сорок пять лет тому назад. Это была передача из Ленинграда, которую вел академик Лихачёв, тогда ещё не академик, а участвовали писатели Москвы и Ленинграда — Владимир Солоухин, Олег Волков, Вячеслав Иванов, ныне академик, Лев Успенский... Не соблаговолите ли вы учесть это достопечальное обстоятельство и дать мне времени побольше?
— Нет! — отрезал судия.
А если бы он знал, что это была за передача, то вообще слова не дал бы. Она называлась "В защиту русской культуры". Солоухин и Успенский говорили о засорении нашего языка иностранщиной, нелепыми неологизмами да аббревиатурами, которые, впрочем, имеют давние корни в религиозной литературе, где пишут: с.в.м. — святой великомученик, х.в. — Христос воскрес, б.м.— Божья матерь... Да и РПЦ тут же. Волков призывал вернуть в концертные залы Бортнянского и других авторов духовной музыки. Сам Лихачев говорил о вкладе в русскую культуру нерусских авторов. А я — о многочисленных и часто антиисторических переименованиях городов, улиц, площадей. Незадолго перед этим в "Литгазете" была напечатана моя статья на эту тему — "Кому мешал Теплый переулок?", и меня завалили письмами со всех концов страны. Авторы решительно требовали вернуть прежние имена Нижнему Новгороду, Твери, Самаре, Сталинграду... Я читал выдержки из писем и, видимо, это было особенно сотрясательно. Н.Месяцев, тогдашний председатель Комитета по радиовещанию и телевидению, позвонил из Москвы и потребовал под любым предлогом прекратить передачу. Работники студии не дрогнули, и передача успешно дошла до конца, за что некоторые из них во главе с директором студии Фирсовым несколько пострадали. Правда, уже после того, как известный оборотень А.Яковлев, обитавший тогда в Отделе пропаганды ЦК КПСС, представил докладную записку в Политбюро, в которой передача была изображена как идеологическая диверсия.
Сейчас я подумал: так же, как Яковлев, поступил бы и эфирный оборотень Млечин. А он как раз в этот момент встаёт и заявляет: "Бушин действует мне на нервы. Я его не люблю. И контактировать с ним не желаю!" А в чём дело-то? А в том, говорит, что Бушин неласково писал об Окуджаве. И ведь верно! Я встал и сказал, что многие песни Булата любил и люблю, но когда он взялся писать романы с антисоветскими намёками и экивоками, я выступил в "Литгазете" с их критикой. Было это в 1979 году. Почему тогда аристократ Млечин не бросился грудью на защиту? И почему ныне, спустя тридцать с лишним лет, он проснулся и подвергает меня остракизму? Ответа не было. И мне пришлось внести ясность. Дело не в Окуджаве, аристократ скромно умолчал, что ещё более неласковая статья была у меня и о нем — "Титаник мысли". И не тридцать лет тому назад, а в прошлом году.
В тему "Советский человек" мне надо было уложиться за 30 секунд. А я хотел начать с того, что, как вольный художник, не люблю мудрые термины и философские конструкции, а предпочитаю образы, символы. И предложил бы для понимания вопроса сопоставить два символа павильонов нашей страны на Всемирной выставке 1937 года в Париже и на Всемирной выставке в Шанхае, которая проходила в этом году. Тогда — гениальная скульптура "Рабочий и колхозника" Веры Мухиной, завоевавшая гран-при, сейчас — Незнайка, комический персонаж детского писателя Николая Носова — мальчишка, не желающий ничего знать, не желающий учиться и постоянно попадающий впросак. Оба символы до чрезвычайности правдивы и выразительны для России разных эпох.
Там — символ советского человека, всего народа, вдохновленного идей социализма, устремленного вперед, народа сильного и гордого своей страной. Здесь — комический шалопай, который не хочет учиться даже тому, что было совсем недавно у него на глазах. Китайцы и иностранные посетители нашего павильона недоумевали: что за Незнайка? Зачем он?
Что больше всего поразило в действе, так это замшелость, убогость, затрёпанность доводов кефирных аристократов. Это сквозило даже в том, как Млечин объявлял своих ораторов. Один из них — академик, другой — народный артист. И каждый раз Млечин подчёркивал это. Да кто придаёт этому значение после того, как академиком стал Яковлев, а народным артистом — Якубович?
Когда Сванидзе заявил: "Сталин издал приказ, в котором объявил, что все наши пленные — предатели", я не выдержал, вскочил и крикнул: "Ложь! Не было и не могло быть такого приказа!" Судия только и мог в ответ твердить: "Был! Был! Был! Это общеизвестно!" Что ему оставалось... У меня не было времени привести хотя бы такие факты. В Литературном институте, куда я поступил сразу после войны, было немало бывших пленных среди и студентов, и преподавателей. Старостой нашего курса все пять лет был Коля Войткевич, попавший в плен в 1942 году под Севастополем. А еще были Юрий Пиляр, Борис Бедный, Александр Власенко... И знал я Ярослава Смелякова, Степана Злобина, Виктора Кочеткова, а всего по едва ли полным данным справочника "Отчизны верные сыны" (М., Воениздат. 2000) были в плену 18 писателей. Все они, конечно, прошли проверку, после чего жили нормальной жизнью полноправного советского человека: селились, где хотели, включая столицу, работали, где нравилось, писали книги, получали награды (В.Кочетков, например, два ордена Отечественной войны), Сталинские (С.Злобин) и Государственные (Я.Смеляков) премии, и это — якобы объявленные Сталиным предатели родины?
Что мог ответить на это судия? Ничего. Я смотрел на него и на языке вертелось:
Я жил во времена Сванидзе
И видел я его в лицо.
И говорил я про Сванидзе,
Что, как историк он, — дрянцо.
Что он заимствует сюжеты
У всех радзинских без стыда,
Что враки, мухи и котлеты
Его любимая еда...

— Владимир Сергеевич! — прервала мою мысленную оду Иветта. — Машина ждёт...