ЗВЁЗДЫ, ПРОНЕСЁННЫЕ СКВОЗЬ АД 6

НОМЕР 9 (850) ОТ 3 МАТРА 2010 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Игорь Родионов
ЗВЁЗДЫ, ПРОНЕСЁННЫЕ СКВОЗЬ АД 6
Вспоминает бывший министр обороны РФ
Продолжение. Начало — в №№ 4—8
6. В ПРАВИТЕЛЬСТВЕ
НИКОГДА НЕ ДУМАЛ и даже не мечтал, что мне будет суждено, хоть и на короткое время, занять должность министра обороны России, испытать на себе все "прелести" этой должности, и покинуть её вместе со службой в армии, которой мною было отдано 43 календарных года. Причём покинуть не как большинство моих предшественников — с благодарностями, произносимыми за столом торжественного или поминального обеда, а с грандиозным скандалом, разразившимся на Совете обороны России, проходившем под председательством Ельцина, занимавшего тогда пост президента и верховного главнокомандующего.
Постараюсь рассказать об основных этапах и памятных моментах моего почти годичного пребывания на должности министра.
Наступило лето 1996 года. Страна корчилась в родовых схватках реформ: политических, экономических, социальных, военных. Академия Генштаба излагала своё видение Военной реформы на страницах Воениздата в "Независимой газете". Меня и моих коллег настораживала и возмущала некая поспешность в ломке устоявшихся, проверенных на практике взглядов и установок Советского периода, касающихся строительства Вооружённых Сил и обороны страны в целом, а также роли политического руководства, министерств и ведомств во всём многообразии задач и, прежде всего, роль Министерства обороны и Генерального штаба.
Со стороны лидеров реформирования чувствовалась какая-то непонятная злоба ко всему советскому и желание побыстрее развалить, отбросить. Так, например, понятие Вооружённые Силы страны, объединяющее всех, кто принял присягу и встал под ружьё, было разорвано на армию с флотом и другие войска. Генеральный штаб из Генштаба Вооружённых Сил превратился в Генштаб армии и флота, прочие войска стали развиваться или хиреть в отрыве от общего оборонительного плана страны и без контроля со стороны Генштаба.
Другой пример. Произошло смешение понятий Военная реформа страны и реформа армии с флотом. Этот винегрет взвалили на плечи Министерства обороны, не желая понимать того, что Военная реформа страны и реформа армии — это далеко не одно и то же. Реформа армии — это небольшой сектор в окружности Военной реформы страны, которой должно заниматься и руководить высшее политическое руководство, а сектором реформы армии и флота — Министерство обороны. Генеральный штаб, во имя достижения оптимального качества проводимой реформы, обязан согласовывать, увязывать, корректировать весь периметр её проблем, состоящий из множества секторов.
ДРУГОЙ ПРИМЕР. Когда принималось решение о реформировании, не была разработана и официально утверждена сама концепция Военной реформы. Чего мы хотим в результате её проведения? Какой должна быть Военная доктрина? Какова должна быть структура Вооружённых Сил? Какой должна быть форма комплектования личным составом, довоенная подготовка? Каковы мобилизационные потребности? Социальные проблемы? И под всё это подвести возможности экономики страны.
Рассказываю сегодня всё это, а, по сути, такой концепции нет в стране и по сей день. И каждый новый министр с начальником Генштаба начинают свою деятельность с чистого листа, исходя из собственного понимания, а не с опорой на утверждённую концепцию.
Для чего концепция должна быть обязательно рассмотрена и утверждена? Для более детальной корректировки и контроля, проработки и составления планов и программ проведения преобразований, вне зависимости от того, кто сегодня, а кто через десять-пятнадцать лет будет возглавлять министерство.
В середине девяностых годов Ельцин, как верховный главнокомандующий, приказал: "К 2000 году армия и флот должны быть наёмными и укомплектовываться по контракту". А как выполнение этого приказа обеспечить материально? А реально ли это вообще в условиях всеобщего дефицита? А есть ли необходимость в такой поспешности? Сегодня 2010 г., а каков итог создания полностью контрактной армии? Сколько было исковеркано людских судеб в желании достичь невозможного?
Ещё один пример. Реформаторы разорвали Вооружённые Силы на армию с флотом и другие войска, создали в стране такую систему финансирования, при которой другие войска продолжали финансироваться, а армия с флотом перестали по три-четыре месяца получать даже денежное довольствие. Солдат ещё как-то кормили, именно как-то, потому что по Москве и по всей России бродили замызганные "вояки" и выпрашивали рубли у прохожих на улицах. А вот офицеры, прапорщики рядами и колоннами побежали в другие войска, туда, где платили. И если не находили вакансий — стрелялись или пополняли ряды чернорабочих, вахтёров, грабителей.
Меня иногда спрашивают: ну что же ты, Родионов, сделал за время своего пребывания на посту министра? Отвечаю, что всеми правдами и неправдами, цензурно и не очень пытался решить проблему выплаты денежного довольствия и тем самым спасти и сохранить офицерский корпус армии и флота.
Кто-то из читателей может подумать: лукавит Родионов. Денег-то в стране не было.
Были деньги. Только не у страны, а в личных сейфах и карманах прихватизаторов общенародной собственности. Бюджет, утверждённый Госдумой на содержание армии и флота, выполнялся на 40-60%, остальное исчезало. Бесследно исчезали на необъятных российских просторах и эшелоны с имуществом выводимых из Европы войск.
Зам. министра финансов Вавилов, отвечающий за финансирование армии, завешал всю Москву плакатами, на которых была изображена некая красотка, с его признанием: "Я тебя люблю!". Сегодня Вавилов, если не ошибаюсь, живёт в Нью-Йорке и является членом Совета Федерации нашего парламента.
Если подвести итог первых лет Военной реформы, то она сводилась к огульному сокращению именно и только армии с флотом, превратившись в способ циничного издевательства и разрушения. Если называть вещи своими именами, то надо признать, что под видом Военной реформы шёл процесс уничтожения Вооружённых Сил.
Наше политическое руководство почему-то пришло к выводу, что раз не стало СССР и Варшавского договора, то автоматически исчезает и угроза большой войны, снижается вероятность агрессии со стороны НАТО, исчезают политические и другие предпосылки к возникновению вооружённого конфликта, из потенциальных противников с различными идеологическими и экономическими системами мы становимся "партнёрами", можно даже сказать стратегическими, а коль так, армия, подобная Советской, нам не нужна. Порешили, и начали всеми силами разваливать армию самыми варварскими методами. Но никто не попытался разобраться, какая же армия нужна вместо Советской.
В таком же положении оказался и Советский Военно-Морской Флот. Уничтожались самые боеспособные части и соединения групп войск, распродавались первоклассные боевые корабли, разворовывалось военное имущество. А что создали взамен?!
Исчезла ли полностью опасность вооружённого конфликта с НАТО? А возможность нанесения по России ядерных ударов полностью устранена? В мире исчезли противоречия, способные породить вооружённые конфликты самого разного масштаба? Готова ли сегодня Россия достойно противостоять всем этим и другим опасностям?
Нет, не готова! Даже если Россия будет членом НАТО! НАТО — это не панацея от всех бед! НАТО — это страх капитализма, прежде всего в лице США, перед социализмом, знамя которого сегодня находится в руках Китайской Народной Республики. Заокеанские дирижёры постараются сделать всё возможное, чтобы не позволить КНР стать мировым лидером. С этой целью они прежде всего попытаются разыграть российскую "карту".
В завершение всех деяний по разгрому армии и флота "отцы-реформаторы" разработали статью для Конституции, где основополагающие понятия о защите Отечества, о всеобщей воинской обязанности, о долге Вооружённых Сил перед народом, о долге самого государства перед Вооружёнными Силами или отсутствуют вообще или предельно размыты… Да что там говорить, лучше процитируем параграф 3 статьи 59-й Конституции: "…Гражданин РФ в случае, если его убеждениям или вероисповеданию противоречит несение воинской службы … имеет право на замену её альтернативной гражданской службой".
Или параграф 1 статьи 59-й: "Защита Отечества является долгом и обязанностью гражданина РФ".
Долгов и обязанностей у граждан РФ очень много. Но долг с оружием в руках, вместе со всем народом, до последней капли крови защищать своё Отечество — это особый, священный долг.
А что такое убеждение или вероисповедание, когда дело касается необходимости нести военную службу? За контрактные деньги в мирное время — ещё можно понять. А война?! А подниматься в атаку?! У многих убеждения и вероисповедания меняются, как перчатки. К примеру, Собчак в 1987 г. вступил в КПСС, а в 1990-м из партии уже вышел, т.к. стремительно менялась обстановка в стране. Такими же "убеждёнными" гражданами, наверное, являются и его ученики, до слёз любящие своего учителя.
На дворе 1996 год. Я в Академии Генштаба. Звонок из приёмной президента Ельцина: "Завтра, во столько-то, вы должны быть в Кремле на беседе у президента".
Не скажу, что этот звонок был для меня неожиданным. Уже три месяца как должность министра была вакантной. Ходили различные слухи о кандидатах, в том числе, среди возможных претендентов, мелькала и моя фамилия.
Всё это меня не радовало, а наоборот, я ощущал какое-то раздражение, непонимание, почему вдруг я, после всех Тбилисских передряг и "почётной" ссылки? Тем более, в Академии мы открыто обсуждали ход Военной реформы, плачевное состояние армии с флотом, никудышные решения руководства во главе с Ельциным. Обо всём этом не могли не знать в Кремле.
Близкие сослуживцы настраивали меня не отказываться от предложения, а попробовать затормозить, задержать, поправить нарастающие негативные процессы в армии.
Были звонки от Лебедя с Рохлиным. Первый возглавлял секретариат Совбеза, второй — Комитет по обороне в Государственной думе. "Нас уже будет трое, — говорили они, — а дальше посмотрим". Я их обоих хорошо знал, одного в качестве подчинённого по ЗакВо, а со вторым мы трудились одно время в КРО (Конгресс русских общин).
Если все предыдущие назначения, а одних только переездов было 17, я воспринимал как заслуженную оценку моего труда на предшествующей должности, то на этот раз возникало совершенно иное чувство — чувство неуверенности, одиночества, т.к. в руководстве Минобороны было много генералов, которых я просто не знал, а других не уважал за их соглашательскую позицию в деле реформирования. Были и такие, которые рыли под меня все семь лет моего пребывания в Академии.
Ладно, решил я, наконец, всё будет зависеть от моей беседы с президентом.
В назначенное время я вхожу в приёмную Ельцина. Меня ждут и предупреждают о том, что президент неважно себя чувствует, что я не должен его переутомлять, в моём распоряжении полчаса.
Вхожу. Докладываю о своём прибытии по уставу. Здороваемся. Ельцин приглашает меня за стол для посетителей. Садимся. Я внимательно рассматриваю его. Ельцин очень болен. Лицо, глаза, речь, какая-то отрешённость и отсутствие эмоций на лице — всё выдаёт его состояние.
"Почему вы плохо говорите обо мне в Академии? — вдруг звучит его вопрос. "Борис Николаевич, не всегда, но бывает, глядя на то, как разрушаются Вооружённые Силы и оборона, — отвечаю и добавляю, — вы же с Собчаком тоже говорили обо мне плохо, хотя это совершенно не соответствовало действительности".
"Ладно, — говорит он: не буду развивать эту тему. Я остановился на вашей кандидатуре на должность министра, и мне хотелось бы знать ваши общие взгляды, выводы, предложения о делах в армии".
Мне стало полегче. Во-первых, он не спросил о моём согласии с назначением и я это воспринял как вопрос решённый, а во-вторых, попросил коротко изложить моё видение и предложения по реформированию обороны и Вооружённых Сил. Я изложил ему примерно те же предложения, которые были изложены мною в сегодняшней беседе.
Он посмотрел на часы и продолжил: "Я с вами в основном согласен. Сегодня будет подписан указ о вашем назначении. А я должен полечиться. Текущие вопросы решайте с Черномырдиным, экстренные и кадровые — звоните мне в клинику. Поправлю здоровье, на первом же заседании рассмотрим разработанную вами с Генштабом концепцию военной реформы. Вы основной докладчик по обороне в целом, а начальник Генштаба — по концепции реформирования Вооружённых Сил". Затем добавил: "Прошу вас, без моего согласия кадры в звании "генерал-майор" и выше не перемещать".
Тридцать минут истекли, и я вышел из кабинета. Лечение Ельцина было длительным.
Мы встречались с ним в кабинете ЦКБ в основном по кадровым и финансовым вопросам. Для обсуждения текущих проблем я часто встречался с Черномырдиным, реже с двумя его первыми вице-премьерами, Чубайсом и Немцовым. Также изредка звонил Ельцину в ЦКБ с просьбой принять, если вопрос не терпел отлагательств.
Мне необходимо было создавать свою команду из единомышленников, не забывая о приказе Ельцина: без его ведома не трогать генералов. Вскоре представился случай "тронуть" одного из них, имея для того весомые причины.
Контрразведка докладывает, что у них есть данные о том, что начальник Генштаба Колесников тайно тяжёлыми самолётами, перевозит оружие в одну из республик СНГ, а республика расплачивается "зелёной" наличностью.
Вызываю Колесникова.
Спрашиваю: "Товарищ генерал, эта информация соответствует действительности?" Сидит, опустив голову, молчит. "На основе каких соглашений, договорённостей, приказов сверху вы это делаете, почему я об этом не знаю?" В ответ снова молчание. "Ну что же, я обязан доложить президенту, а вы ожидайте его решения". Колесников вышел. Я звоню Ельцину в ЦКБ с просьбой на 10 минут принять меня по срочному делу. "Приезжайте", — слышу ответ.
В палате ЦКБ Ельцину доложил информацию от контрразведки, пересказал разговор с Колесниковым и высказал своё предложение: по Колесникову начать расследование, на это время отстранить его от должности начальника Генштаба, возложить обязанности по исполнению этой должности на генерала Самсонова.
"Согласен с предложением, — говорит Ельцин — окончательное решение по Колесникову примем после расследования".
Визитом я был удовлетворён, а вот дальнейшие события заставили призадуматься. Колесникова отправляют то ли в отставку, то ли в резерв. Генерал Самсонов принял Генштаб. О результатах расследования я не слышал и по сей день.
Нечто похожее произошло с главкомом Сухопутных войск генералом Семёновым. Оперативные данные, поступившие ко мне из МВД о деятельности главкома, с одной стороны, были несовместимы с его должностью, а с другой — требовали тщательной проверки.
СНОВА СОСТОЯЛАСЬ встреча с Ельциным в ЦКБ, после которой решением президента Семёнов был отстранён от занимаемой должности, расследование не проводилось — а через некоторое время Семёнов становится президентом Карачаево-Черкесской республики, а депутатом в ГД от республики избирается Березовский.
Начальник главного квартирно-эксплуатационного управления генерал Котылев и заместитель по тылу генерал Чуранов, взятые с поличным по обвинению в злоупотреблениях служебными полномочиями, связанными с распродажей налево строящегося жилья, другого имущества, без возражения написали в моём кабинете рапорта с просьбой об отставке.
Меня беспокоил один вопрос: почему все дела, связанные, как правило, со злоупотреблениями служебными полномочиями, не доводятся до логического завершения?
Визит к генеральному прокурору с просьбой поддержать и помочь Минобороны в наведении порядка привёл только к тому, что через пару недель главный военный прокурор (а он подчиняется генеральному) добровольно подал в отставку.
Успокаивало только одно: и Ельцин, и Черномырдин не препятствовали мне в борьбе со злоумышленниками.
В это время из войск идёт поток негативной информации, связанной с многомесячными невыплатами денежного довольствия офицерам, прапорщикам, мичманам.
Вызываю к себе главного редактора "Красной Звезды". В конце нашей беседы мы были единодушны в том, что социальная, моральная, нравственная атмосфера в армии и на флоте накалена до предела. Нужны действенные меры. Редактору говорю о том, что со стороны Минобороны снимаются все ограничения на публикацию информации, писем, сообщений из частей и гарнизонов, повествующих о реальном состоянии морально-нравственного климата, боевой подготовки, дисциплины и всего прочего, бытового.
Где-то через месяц мне звонит Чубайс, первый вице-премьер: "Игорь Николаевич, в последнее время я боюсь брать в руки "Красную Звезду". Я вас прошу принять меры по ограничению публикации этого ужасного негатива".
Я ему отвечаю: "Мне приятно слышать, что вы стали читать "Красную Звезду", и если для того, чтобы сообщить об этом, звонит первый вице-премьер, значит, газету стали читать и в правительстве. Но запретить публикации, сменить их тон и направленность я не могу, т.к. настоящее положение дел ещё мрачнее и улучшения не видно. Я прошу вас понять обстановку в армии и на флоте в связи с многомесячными невыплатами и реально поправить ситуацию, так как она выходит из-под контроля, и я скоро буду вынужден обратиться с просьбой об освобождении меня от обязанностей министра".
Сейчас многие и не помнят, насколько остро стояла эта проблема.
Звоню Черномырдину: "Виктор Степанович, прошу принять меня и коллегию Минобороны по единственному вопросу — выплата денежного содержания". "Это что, бунт? — отвечает он — Такого ещё не было". "Но и такой ситуации тоже не было", — отвечаю ему. "Приезжайте", — в ответ.
Спасибо всем членам коллегии за то, что поддержали меня во время визита к премьеру.
Тяжёлый был разговор. При нас он снял трубку, и мы слышали, как он говорил с заместителем министра Вавиловым. Вавилов его успокаивал и пытался обвинить нас (членов коллегии) в незнании обстановки, пытался убедить, что все долги выплачены, документы оформлены, надо подождать 2-3 дня.
Обращаюсь к Черномырдину: "У вас в кабинете почти все члены коллегии. Пусть Вавилов подъедет и мы разберёмся, почему по его докладам деньги есть, а по нашим их нет". "Успокойтесь, — отвечает Черномырдин, — у всех сейчас полно работы. Вы езжайте к себе, а я Вавилова проконтролирую".
Не будем же мы пререкаться с премьером. Мы уехали, но в ближайшие дни мало что изменилось. Как говорят, армию держали на подсосе.
Параллельно, минуя Черномырдина, я писал и передавал по почте короткие обращения Ельцину с той же просьбой: решить вопрос выплаты денежного содержания хотя бы за месяц.
Черномырдин потом показывал мне эти письма с резолюцией Ельцина: "Виктор Степанович, ну сделайте что-нибудь, как мне надоели эти обращения Родионова".
Кое-как, кое-как, не мытьём, так катаньем, мы начали проблему невыплат решать в интересах армии и флота.
Ельцину была сделана операция, он прошёл период реабилитации.
Я с Генштабом готовился к проведению Военного совета по концепциям Военной реформы и реформы армии с флотом.
Начался май 1997 г.
В ОДИН ИЗ МАЙСКИХ понедельников прозвучал неожиданный звонок от президента:
"Игорь Николаевич, в среду наконец-то будем проводить Военный совет, который мы затянули на полгода. Проводим у вас, в Минобороны. Меня тут некоторые опять пытаются уговорить о переносе или о проведении не у вас. Но я им отказал. Всё! Достаточно! Военные натерпелись, связаны по рукам и ждут от нас решения. Так что обсудим, подправим, утвердим программы и планы… вперёд!"
Добавил: "Сейчас вам позвонят и будут решены вопросы насчёт регламента".
Сознаюсь, при всём моём отношении к Ельцину, в тот момент я его от души поблагодарил за понимание и поддержку. Но насторожило упоминание "некоторых". Хотел бы я знать, кто же они…
Через пару минут звонит помощник Ельцина по согласованию регламента работы: "Родионову на доклад о концепции Военной реформы 30 минут. Самсонову на доклад о концепции реформирования армии и флота — 30 минут. Далее — обсуждение. Заключительное решение президента".
В ответ я выразил своё согласие с регламентом.
На Военный совет были приглашены все командующие, округами, флотами, родами войск.
Наступила среда. Мне доложили, что вся охрана Генштаба заменена на ФСБ. В душе поднялась какая-то тревога. Накануне, предчувствуя, что могут произойти внеплановые события, я позвонил министру Примакову и секретарю Совбеза Рыбкину с просьбой: "Коллеги, завтра ответственный день. Может произойти всё. Я вас прошу, что бы ни произошло, должен прозвучать мой доклад и доклад Самсонова. А дальше — будь что будет". И Примаков, и Рыбкин поддержали меня, поняли и успокоили.
Среда. Я стою внизу, ожидая приезда Ельцина. Кортеж въезжает во внутренний дворик Минобороны. Подхожу, докладываю.
Ельцин сильно изменился со времени понедельника. Сухое, молчаливое рукопожатие, лицо будто маска. Поднимаемся в мой кабинет. Ни слова. В кабинете Ельцин огляделся, спросил, где находился телефонная связь меня с ним. Снял трубку, убедился, что телефон работает только в одну сторону, от него ко мне, но ничего не сказал. Ходил по кабинету с какой-то злобой на лице и молчал. Члены Совета обороны стали собираться в соседнем зале.
Я спрашиваю Ельцина: "Борис Николаевич, регламент работы Совета не изменился?" "Нет, — отвечает он. — Вам и начальнику Генштаба по полчаса, а дальше — посмотрим".
Я направился в зал заседаний. Через 2-3 минуты зашёл Ельцин, открыл работу Совета и пригласил в зал представителей СМИ.
А дальше началась его "тронная" речь, совершенно меня ошарашившая. Меня и моих подчинённых Ельцин обвинил в безделье, в создании отрядов "жирных генералов", дальше моё сознание было парализовано нагромождением циничных и абсурдных обвинений в присутствии подчинённых и представителей СМИ.
Я стою, как истукан, попавший в засаду. Дальше Ельцин, несколько умерив пыл, удалил СМИ из зала и продолжил: "Так как я много наговорил, а время моё ограничено, вам, Родионов, я даю 15 минут для доклада".
У меня был важный доклад по государственной проблеме и ни одной лишней минуты на составление адекватного ответа на это циничное издевательство. Я занял трибуну и попытался объяснить абсурдность всей ситуации. Ельцин в ответ: "Вы проговорили пять минут, не сказав ничего. Вам я даю десять минут".
Надо было быть на моём месте, чтобы понять моё состояние. Я стараюсь поймать глаза Примакова, Рыбкина, других… Все опустили головы и молчат. Что мне оставалось делать: выглядеть дураком, лепеча что попало, или защитить свою честь и достоинство? Я выбрал второе.
Не знаю. Некоторые говорят, что я его послал. Я не помню. Я был в состоянии, когда теряется контроль над собой, когда твоё сознание не переваривает за столь короткое время такого утончённого издевательства, была произведена попытка превратить меня в плевок и размазать ногой.
Как можно спокойнее я ответил, что в этой ситуации я отказываюсь от доклада, от должности и пошло всё на…
Я двинулся к выходу. Ельцин встал. Сказал о том, что я всё ещё член Совета безопасности и попросил задержаться. Слово было предоставлено начальнику Генштаба В. Самсонову.
Спасибо тебе, Виктор! Ты единственный из многих присутствующих молчунов генералов, ждущих освобождающихся вакансий (да ещё каких вакансий!), который спокойно заявил: "Без доклада Родионова мой доклад теряет всякий смысл, т.к. он является продолжением доклада министра обороны".
За что тут же был снят Ельциным с должности и отправлен в резерв. А я, так как мне было уже за 60, — в отставку.
В заключение всей истории был один эпизод, над которым я иногда задумываюсь до сих пор. После окончания работы Совета, который так и не рассмотрел ни одной концепции, Ельцин назначает (на тот момент без указа) министром обороны Главкома РВСН Сергеева, а начальником Генштаба — Квашнина.
Дальше, обращаясь к членам совета, Ельцин говорит: "Моё время кончилось. Я вас покидаю. Продолжайте работу с Виктором Степановичем. Меня провожает из здания Минобороны Кокошин Андрей Афанасьевич".
Кокошин — выходец из института "США-Канада". Арбатовец. Для меня его появление в Минобороны ещё во времена Грачёва — загадка. Он считался первым замом министра, статс-секретарём и в этой же должности оставался работать со мной.
Вопрос деликатный. Почему Ельцин, назначив новых министра с начальником Генштаба, пожелал, чтобы его провожал один лишь Кокошин?
В опустевшем зале заседаний на столе секретариата были оставлены два заготовленных бланка с проектами указа президента.
Первый — об объявлении мне за упущения в работе выговора или строго выговора (как решит президент). Второй — о снятии с должности (за непонятные грехи) начальника Генштаба Самсонова.
Оба бланка я передал Самсонову, чтобы он хранил их как память и опубликовал в своих воспоминаниях о том, как планировался и чем завершился Совет обороны.

Совсем недавно страна наблюдала по главным телеканалам за церемонией возложения венков к могиле Собчака. Первые лица государства обращались к нему как к собственному учителю.
Я по-прежнему убеждён, что Собчак является одной из самых лукавых, вероломных и никчёмных фигур в новейшей Русской истории. Его наследие позорит Россию, и мне было стыдно смотреть, как руководители страны возлагают венки на могилу Собчака, много сделавшего, чтобы утащить великую страну с собой в эту могилу.