НОМЕР 43 (831) ОТ 21 ОКТЯБРЯ 2009 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Денис Тукмаков
В НЕБО ПАЛЬЦЕМ...
На протяжении трех лет — с тех самых пор, как свет увидели первые наброски будущего чудовища — я поддерживал идею строительства газпромовского небоскреба в Санкт-Петербурге.
Я тщательно подыскивал аргументы "за". Меня не интересовали хитроумные подсчеты выгоды, которую будто бы должен принести Охта-центр городу, не занимали "инвестиции" и "разгрузка исторического центра от офисов". Не вдохновляли меня ни прожекты увеличения городского бюджета за счет налогов с "Газпром нефти", ни планы газпромовцев банально "купить" петербуржцев, например, попутным строительством нового стадиона для "Зенита".
Просто я полагал, что живые города не могут быть мертвыми музеями — с припудренными фасадами центральных проспектов и развалившимися задними дворами — в таком виде они больше напоминают картонно-туристические "ковбойские деревни" для фоткающихся туристов. Города должны развиваться, расти, застраиваться, в них должна бурлить жизнь — не глазеющих паломников, но самих горожан — особенно если их в городе под пять миллионов. Я считал, что красота застывшая сильнее всего подходит мертвой царевне, но не живому сгустку энергий, каким является современная агломерация.
Я верил, что городской ландшафт, растекшийся гранитными ручьями вдоль невских вод, не может вечно оставаться в позапрошлом веке, но призван беспрестанно преображаться. Я был убежден, что само понятие "памятник архитектуры" и трепетное, доходящее до экстаза отношение к развалинам лишь за то, что в них много десятилетий назад останавливался некий гений, нелепо и невозможно для здорового свободного ума. Что новые ритмы жизни решительно переверстывают старинную сетку улиц, прочерчивают новые маршруты, причесывают город на новый лад. Если бы наши предки, наш юный сильный этнос исповедовал абсурдный культ тлена и старья, если бы он так зависел от странной страсти ничего не менять и жить "как при барине", мы до сих пор ютились бы в землянках, а города стояли бы деревянные.
Я верил, что всякий большой город — это такой сложно-цветущий организм, в котором вольготно сочетаются, казалось бы, несопоставимые стили, классы, культурные слои — оттеняя и подчеркивая достоинства друг друга. "Мансардовый" Париж уже невозможен без Эйфелевой башни, как немыслима и "арбатская" Москва без сталинских высоток. Назовите это эклектикой — но эклектична любая форма жизни, если она хоть немногим сложнее амебы.
Я считал, что сама суть Питера — в его удивительной обращенности в будущее. Петербург — это самый футурологический мегапроект в отечественной истории, это "искусственный спутник России" XVIII века, запущенный на орбиту нарождавшейся империи Петром Великим. Случайно ли, что красная революция, открывавшая миру новые, невиданные образы будущего, победила именно в Петрограде? Для Питера нет ничего невозможного — он способен продолжаться в любых формах и длиться в истории в любом обличье, пусть даже его проспекты будут протянуты по дну Финского залива или по поверхности Луны. И даже нелепое "историческое" переименование, утягивающее город на дно истории, не станет этому преградой.
Подобной дерзости, как я полагал, суждено было воплотиться в газпромовском небоскребе. И хотя победивший проект здания казался мне несколько старомодным, традиционным, вторичным (Почему небоскреб? Почему не летающий дом, не здание-трансформер, не дом с расплывчатыми очертаниями, где внешние стены сотканы из газа или жидкостей?), я надеялся, что это лишь начало нового, неизведанного, "космического" города на Неве, который первым из русских городов шагнет в XXI век. Что за "Охтой" непременно последует продолжение.
Недавно я решил даже встретиться с кем-то из "Газпром нефти", чтобы выслушать их аргументацию "за". Возможно, думал я, у передовой российской компании есть какие-то свои оригинальные доводы, выходящие за пределы понятия "инвестиции".
То, что я услышал от газпромовского клерка, меня шокировало. Главным его аргументом оказалась простая, в общем-то, мысль: "Охта-центр, став городской доминантой, призван подчеркнуть амбициозность "Газпром нефти" в XXI веке… И поэтому он должен стоять один!"
То есть "Газпром нефть" настаивает не просто на строительстве небоскреба. А на том, что никаких других, "чужих" небоскребов рядом быть не должно, ибо утверждению газпромовской амбициозности помешают. Их не будет не только рядом, но и, по видимому, вообще в городе — иначе какая же тут "доминанта"?
И вот это меня взбесило, если честно. Пусть небоскребы чего-то там выражают и утверждают — ради бога, но пусть их будет много: "Газпром-сити", "Лукойл-центр", "Башня Ростехнологий", "Стрела Оборонэкспорта", "Игла Роснефти" и тому подобное, почему нет? Пусть за ними последуют новые городские пространства и измерения, свежие линии и силуэты, ломающие стереотипы, меняющие привычный уклад жизни на что-то невиданное.
Но когда башня — одна на весь город, когда в этом своем одиночестве она только и может чувствовать себя "амбициозно", это больше всего напоминает культовые вышки Тулсы Дума, магического антагониста Конана-Варвара из известного фильма. Такое "доминантное" строение посреди города, существуя в недосягаемом одиночестве, давя город собственной исключительностью, оккупационно по сути своей, подчиняет себе ландшафт и психику граждан.
Я спросил газпромовца, не удовлетворит ли их амбиции строительство в России собственной нефтеперерабатывающей промышленности. Ну или хотя бы модернизация "Петрозавода", на месте которого и будет возведен Охта-центр. Нет, говорил он, там все устарело давным-давно, никакого проку не будет. Корабли не нужны. Я возразил: строительство башни оправдано лишь в том случае, если по всей России будет запущено Развитие, если вырастут сотни и тысячи башен — в противном случае это будет "сырьевая амбициозность". Развитие состоится непременно, ответил газпромовец… и заговорил об инвестициях.
Я надеялся на прогресс — вместо этого Газпром подсунул стылую старину. Я ожидал модерна — Газпром отплатил Новым Средневековьем. Сегодня мой единственный и главный упрек к одинокой башне Охта-центра: это архаика! Замок сюзерена местных земель, в который принято сносить оброк. Как сам "Газпром", сосущий углеводороды из недр и не способный самостоятельно переварить их, есть архаика в производственном цикле планеты, так и его одинокая башня, выстроенная руками не джиннов даже — арабов! — это ветхая древность.
Кто-то видит в башне "Газпром-сити" воплощение приапического культа, "компенсаторный фаллический идол для слабаков, которым не хватает мужской энергии". Другим чудятся очертания "когтя дьявола", с масонской пирамидой вместо шпиля на самой вершине. Третьи верят, что это грандиозный газпромовский "фак" небесам. Четвертые намекают, что в нашем перевернутом мире этот небоскреб скребётся не по небу вовсе — на самом деле это четырехсотметровая скважина, которая вот-вот начнёт добывать газ из питерской тверди.
Я же теперь вижу в этих голубых зеркальных гранях, в изломанной геометрии кристаллических решеток, в пластике струящихся, перетекающих друг в друга эшеровских пространств — не более чем морок неизлечимо больного организма, прикованного к постели, не способного больше ни встать, ни любить. Вдруг грёза тает, "замок Газпрома", сколь величественный, столь же и призрачный, сыплется и исчезает, как это случается в сказках с бастионами издыхающих злых колдунов. И на его месте снова сияет солнце, общее для всех.
1.0x