РЕГРЕСС

НОМЕР 33 (821) ОТ 12 АВГУСТА 2009 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Сергей Черняховский
РЕГРЕСС
Заметки к истории монархических проектов
В связи с набирающим силу обсуждением очередного "монархического проекта" для России обсуждение внутренней логики подобных проектов становится просто необходимым. Процесс регресса, запущенный в России двадцать лет назад, сначала отбросил её от достигнутого состояния к чему-то, напоминающему "буржуазную демократию (до 1993 года), затем к авторитарной олигархии, смененной после 2000 года укрепляющимся бюрократическим авторитаризмом. Теоретически последний мог обернуться как модернизирующим авторитаризмом, если не понимать под модернизацией не вестернизацию, а мобилизационный рывок. Но мог и стагнированием, отказом от рывка, а тогда — постепенным загниванием и продолжением регрессивного движения. Рывка у нынешней власти не получилось.
С точки зрения исторической логики следующая степень падения — это монархия. Собственно, и сегодня мы имеем далеко не республику, а своеобразное выборное самодержавие. Поскольку же его выборный компонент предельно выхолощен — легитимизация нынешней власти становится всё более условной, хотя по факту и сохраняется. Так или иначе ощущая последнее, разные фракции элиты, с одной стороны, не видят смысла в сохранении выхолощенного института выборов, с другой — тянутся к иной форме легитимации: от оправдания своего господства волей народа — к оправданию его чем-то иным потусторонним (отсюда предельно неприличное для современного мира наступление клерикализма и религии). Что как раз характерно для наследственной монархии.
Но и монархия — в те времена, когда она существовала и бывала эффективной, — опиралась на те или иные проекты — то есть на предложенные варианты стоящих перед страной задач. Когда она утрачивала связь с реальными проблемами или оказывалась неспособна их решать — она сама обрушивалась в кризис.
В общем-то, можно сказать, что в России за все время ее пребывания в монархической форме существования правили три династии.
Рюриковичи — до 1598 (с учетом Димитрия — до 1606) года, Годуновых — с 1598 до 1605, Романовых — с 1613 до 1917 года. Федор Иоаннович, правда, может считаться и последним Рюриковичем, и первым Романовым.
Общим для типа легитимности, обосновывающей их право на господство, является, кстати, не традиционная (или божественная), а рационально-легальная легитимность: то есть все три династии могли бы говорить о том, что они в какой-то момент были призваны — то есть избраны, — русским народом — в лице тех или иных его полномочных представителей.
Но рационально-легальная легитимность в силу своего определения, на деле не распространяется на династии — она распространяется лишь на отдельных правителей. Выбор может лежать в основе возникновения династии, но если он не подкреплен иными типами легитимности, монархия, в большинстве случаев, оказывается непрочной и рушится. Либо требует постоянного подтверждающего ее власть нового выбора — по типу выборной польской монархии, которую именно за ее выборность столь не уважал Иван Грозный, считавший себя царем природным, власть которого основана на "божественном праве" — то есть на том, что сегодня вслед за Вебером называется традиционной легитимностью.
Пример династии, не получившей к обоснованию своего права на власть ничего, кроме рациональности (выбора) — это как раз Годуновы. В своем расхождении с призраком Димитрия, как носителем традиционности (по Соловьеву — обычая), Борис утратил ту меру традиционалистского обоснования власти как царский шурин — и не смог создать ни харизматичности, ни харизматичного наследования — и династия пала.
В отличие от Годуновых, и Рюриковичи, и Романовы сумели укрепить исходную рациональность иными основаниями, условиями и событиями легитимности — и утвердились каждая на несколько столетий.
Поэтому, строго говоря, точнее говорить не о трех, а о двух утвердившихся династиях. И хотя, с одной стороны, в основе их правления лежала рациональность единомоментного выбора, а с другой — к ней так или иначе добавлялись традиционность и харизматичность — комбинация их была разной, а потому и легитимность в результате оказывалась разной.
Строго говоря, Рюрика никто не призывал на царство (княжение). Его призвали как вождя дружины. Власть им была захвачена в результате переворота. При этом данный захват в общем-то не опирался на какие-либо особые харизматические качества основателя династии. Но последовавшая передача власти нескольким следующим преемникам в рамках в общем-то родовых (традиционно-родовых) отношений — вылилась в традицию престолонаследия (в котором поочередно сменялись несколько разных принципов наследования — как лественничный, так и "от отца к сыну").
Появляющиеся в рамках этой традиции время от времени харизматически значимые фигуры укрепили эту традицию, но были относительно вторичны по отношению к ней. Ключевым здесь для укрепления традиции оказалось соседство во времени правления двух харизматиков — Владимира Красное Солнышко и Ярослава Мудрого. Им обоим традиция давала право претендовать на престол — но не предопределяла получения власти — а личные качества привели к захвату власти в рамках этой династической традиции — но в ходе междоусобной войны.
Впоследствии династическая традиция сначала обретает завоевания права на власть Мономаховичами, а затем — Александровичами — все, разумеется, остаются Рюриковичами. Но насколько собственно принадлежность к роду Рюрика стала малозначимой — говорит как раз то, что на Соборе 1613 года их потомки были обойдены (а среди них был и Дмитрий Пожарский) в общем-то худородными Романовыми.
К моменту возвышения Москвы борьба за власть ведется уже исключительно между Александровичами, при этом в сравнении Михаила Тверского и Юрия Московского в смысле харизмы и народной любви выигрывал, безусловно, первый — но второй одержал верх за счет как политической беспринципности, так и женитьбы на сестре хана Узбека — то есть за счет традиционного фактора. Строго говоря, зарубивший Юрия Дмитрий Грозные Очи — тоже куда харизматичнее того, кто в итоге получил Великокняжеский престол — Юрия Даниловича Калиты. Последний, строго говоря, никогда не полагал себя ни призванным к правлению, ни обладающим какими бы то ни было особыми качествами и принял престол исключительно по обязанности наследующего брата — то есть, в общем-то, по традиции. То, что его правление оказалось столь удачным, сколь оно оказалось — это было, в общем-то, делом относительного случая.
То есть, скажем так, легитимность Рюриковичей опирается на первичный выбор, основана на устоявшейся традиции, которая отчасти укрепляется харизматичностью отдельных представителей династии. Последняя претензия на власть. которую харизматичность предъявляет традиции — борьба Звенигородских и Московских князей в первой половине 15 века: но она сама предъявлена в рамках ею же оспариваемой традиции — и потому обречена на поражение. В 16 веке — все князья и цари правят не в силу личных качеств, а в силу родового места, традиции — и даже обладая подобными исключительными качествами (как Иван Грозный) настолько доверяют не им, а обычаю, традиции (божественному праву), что старательно истребляют возможных династических соперников, даже когда последние не обладают никакими личными предпосылками к правлению и опасны лишь в силу родового места, олицетворения традиции.
Одной декларируемой связью с традицией Димитрий повергает власть Бориса Годунова, избранного обществом и державшего в своих руках реальные рычаги правления. Но это уже не столько традиция и династия Рюриковичей, сколько именно Московских князей. Традиция власти Рюриковичей — по совокупности причин уже умирает — и не позволяют последнему Рюриковичу — Василию Шуйскому — удержаться на престоле. Нужно новое сочетание начал легитимности — и в условиях соборной победы над поляками и сторонниками Владислава она могла оказаться только соборно-согласной — то есть, в современной терминологии — рационально-легальной в основе своей.
Именно так на престол избирают Михаила Романова. Его выбор опирается на традиционность — через Федора Иоанновича и царицу Анастасию, но основывается на рациональности, подкрепленной своего рода антихаризматичностью (избрали как в ожиданиях заведомо слабого царя).
То есть, можно было бы сказать, что если для Рюриковичей на первом месте стоит формальное призвание, но основным является традиция, время от времени подкрепляемая харизмой, то для Романовых — на первом месте связь с традицией, но основой является избрание.
Однако здесь нужна оговорка. Дело в том, что в отличие от растиражированного мифа — собственно Романовых на наследственное правление никто не призывал. В частности, если бы это было так, если бы призвали Романовых, то престол занял бы тот или иной старший представитель этого рода.
В честности, Иван Никитич Романов, дядя Михаила и племянник царицы Анастасии, как раз и был известен своими словами: "Тот есть князь Михайло Федорович еще млад и не в полне разуме", сказанными на соборе 1613 года, за которые и поплатился в будущем отстранением от всех значимых дел: сам он выступал за кандидатуру Карла Филиппа. То что, предложен на царство был малолетний Михаил, а не уже известный и влиятельный Иван, то, что последний был против данной кандидатуры, показывает, что Романовы как род на трон не призывались: на трон был именно избран конкретный представитель фамилии — Михаил Федорович, к этому моменту не являвшийся даже главой своей ветви рода.
То, что Романовы в последующем затвердили за собой право передавать престол в своем кругу — первоначально вообще было неким не прописанным произволом, подкреплявшимся той или иной формой подобия избрания.
Действительное право на передачу престола закрепляется за ними уже не в силу выбора 1613 года и не в силу традиции, а в силу того, что эта традиция оказалась превзойдена харизматической личностью Петра Первого. Романовы как цари — всегда после Михаила были немножко самозванцы. Романовы как императоры — были уже не династией Романовых, а династией Петровичей. На престол вступают не в силу родственных отношений с Михаилом Федоровичем, а в силу родственных отношений С Петром Великим. Недолгое правление другой ветви в 1730-40 гг. также было не только недолгим =— но и не удачным и не популярным. Да и оно основывалось на родстве Анны Иоанновны с Петром, как его племянницы.
Елизавета основывает свою претензию на престол — и Россия признает за ней это право — не как "Правнучка призванного народом царя Михаила", — а как "дщерь Петрова" — и эти простые слова значат для нее, народа, русской гвардии — куда больше, чем хитросплетения прав иных претендентов.
Павел Первый, говоря о себе — и в частности в свой смертный час пытаясь остановить заговор — не как о "наследнике призванного народом Дома Романовых", но как о "правнуке Петра Великого". Екатерина Великая, не имея, в общем, просто никаких внятных прав на престол — утверждает их провозглашением преемственности своей политики с политикой Петра и выбиванием на основании памятника ему имевших силу закона слов "Петру Первому — Екатерина Вторая".
Династия русских императоров была не династией Романовых, хотя ей и считалась (хотя вопрос о Романовском происхождении самого Петра является не вполне однозначным), но династией Петровичей.
Однако и здесь содержится неоднозначность: право на преемственность в этой династии давала не столько кровь Петра — сколько принадлежность его делу и его традиции. В частности — всему тому, что можно считать Петровским вектором и петровским драйвом. Легитимность династии русских императоров — да и в целом легитимность Романовых — оказывается соединением выбора, традиции и харизмы — но харизмы, принадлежность и соотнесение с которой само становится традицией. Как Император — Петр, по сути, тоже выбран: формально — Сенатом, неформально — армией и народом. И это выбор позже подтвержден выбором Екатерины Первой, Елизаветы, Екатерины и Александра Первого — а вот Павел Петровичем не признан. Только выбирает теперь, как и положено в Империи — Гвардия, оказавшаяся в 18 веке главным инструментом гражданского общества в России.
Отсюда, в глубине сути вопроса, принадлежность к Петровичам — то есть наследникам "Дела Петрова" — оказывается не столько в родстве — сколько в наследовании связи с харизмой и новой традицией — традицией харизматичности и модернизаторства.
И как только осознание этого обладателями престола теряется, как только они поворачиваются к антимодернизаторству — теряется связь с Петром — и теряется освящающая власть императорская легитимность. Поворот от Петра — осуществляется Александром Третьим. И он перестает быть Петровичем — он оказывается всего лишь Романовым — но ко всему прочему, с мизерной долей собственно романовской крови. И он, и Николай Второй — уже не Петровичи, уже не императоры — они просто Московские цари. 300-летие Дома потому и празднуется так пышно, что, перестав быть Петровичами, династия пытается утвердить себя как Романовых. Но лишившись Петровичей — (а последние крупные имперские военные победы, как и последние значимые расширения империи связаны как раз с тем, кого можно считать на деле последним русским Императором — Александром Вторым) — Россия уже не желала Романовых. Собственно, она не желала их уже более двухсот лет — с тех пор, как пошла за Петром, а не за правившей Софьей и старшим царем Иваном Пятым.
Перестав быть Петровичами, Романовы лишились своей спорной легитимности. Повернув от курса Петра Первого, Александр Третий по сути предрешил низложение Николая Второго.
И в феврале 1917 года ключевую роль в низложении Николая сыграет именно тот институт, который возводил на престолы Петровичей (начиная с самого основателя) — созданная Петром Великим Русская Гвардия.
А еще через несколько месяцев, в январе 1918 года, петровский гвардейский Семеновский полк — как и другие гвардейские полки — откажется признать претензии на власть Учредительного собрания — и оставит ее за системой Советов.
То есть для реального эффективного утверждения династии в России всегда необходимы были два сопутствующие обстоятельства — активная поддержка народа (именно активная) — и способность призываемого монарха решать стоящие задачи.
Однако если бы эти обстоятельства были в наличии — власти и не нужна была бы сегодня монархическая форма. Она тянется к ней по двум обстоятельствам: сохраняя в целом легитимность, она сохраняет ее как легитимность пассивную, легитимность, как согласие на управление без обязательства поддержки. И одновременно, имея все полномочия для действия и решения проблем общества, в частности — обеспечения прорывного развития она не знает как — и не способна его обеспечивать. То есть, не имеет ни видения проекта, ни видения инструментов его реализации.
Придание этой власти монархической, наследственной формы — лишь укрепит тенденции ее загнивания. А поскольку для сохранения себя и послушания общества в этих условиях ей так или иначе придется создавать эффективные механизмы такого господства: не в плане эффективности решения задач, а в плане эффективности господствования, то тем самым она будет создавать новую ситуацию, когда неэффективная власть будет опираться на эффективные механизму властвования. То есть на новую Гвардию. Которая чуть раньше, чуть позже встанет перед вопросом: зачем эффективной гвардии неэффективная власть?
О чём, собственно, и шла речь выше.