АПОСТРОФ

НОМЕР 25 (813) ОТ 17 ИЮНЯ 2009 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Георгий Судовцев
АПОСТРОФ

Алексей Татаринов. Власть апокрифа. Библейский сюжет и кризисное богословие художественного текста. — Краснодар: ООО РИЦ "Мир Кубани", 2008, 712 с., 150 экз.

Пожалуй, со времен "Бесконечного тупика" Дмитрия Галковского не приходилось встречаться с настолько претенциозным и прецизионным (в интеллектуальном отношении) текстом. Полагаю, "другу утят" было бы о чем поговорить с доктором филологических наук, заведующим кафедрой зарубежной литературы Кубанского государственного университета, буде они встретятся (не исключено, это и случится когда-нибудь — как у Шиллера с Гёте или у Сциллы с Харибдой).
"Литература — не религия. В ней мы видим власть апокрифа... Литература и есть кризис... Литературное произведение обращено к человеку... всей целостностью воссозданного мира, нерациональным эстетическим сообщением... Литература — мир диалога, который всегда можно прервать (автор указывает: "движением истолковывающего читателя". — Г.С.), а не храм, где писатель-священник призывает молитвенно повторять слова субъективного произведения..." — такого рода сентенции обрамляют грандиозное, на 60 авторских листов (в "Бесконечном тупике" оказалось вообще 70), исследование того, как "библейские" сюжеты воплощаются в мировой художественной литературе: от книг собственно Ветхого Завета до "Пирамиды" Леонида Леонова и "Пути Христа" Юрия Кузнецова.
Не знаю, кто как, а лично я склонен видеть в подобном "талмудизме", в стремлении всё возможное охватить, объяснить и расписать — одно из проявлений (редких проявлений, но чаще, может быть, и не надо?) той "русской всеотзывчивости", о которой говорил Фёдор Михайлович Достоевский в своей Пушкинской речи. Да и "Третий Рим", которым объявил Москву псковский инок Филофей — не надо об этом забывать! — стал нам нужен не сам по себе, не как символ земного имперского могущества, но лишь как необходимая (и последняя — "а четвертому не быти!") ступенька на пути к новому, небесному, горнему Иерусалиму, где нет ни смерти, ни болезни, ни воздыхания.
Вне этого пути ничто земное не имеет значения: "не веси бо, кому все сие оставиши". А на этом пути нет, как известно, ни еллина, ни иудея. Добавлю: ни нестяжателя, ни иосифлянина, ни старовера, ни никонианца...
Алексей Татаринов, поставив перед собой впроде бы вполне "академическую" проблему соотношения библейских текстов с корпусом последующей мировой и отечественной литературы, моментально оказывается не только в самой гуще политических и идеологических схваток современности, но и в чрезвычайно опасной близости от точки соприкосновения физического времени с метафизическим...
Весьма показательно, что литературные отражения и преломления ветхозаветных сюжетов (например, тетралогия "Иосиф и его братья" Томаса Манна или поэма Иосифа Бродского "Исаак и Авраам") оказываются вне поля зрения автора — его, как и любого человека евангелической культуры, интересует прежде всего художественный образ Иисуса Христа и всё, что с ним может быть связано.
Однажды Хорхе-Луис Борхес сделал меланхоличное на вид замечание, что существует всего три истории, которые люди бесконечно рассказывают друг другу: история войны, история любви, история странствия. Но это, при всем их скрытом, но ощущаемом триединстве, троичности — истории ангелические, чтобы не сказать человеческие, которые способны полностью вместиться в земное бытие каждого из нас. Отрицая Иисуса Христа как Бога, Борхес отрицает и существование еще одной, уже не ангелической, а евангелической истории, рассказать которую почти невозможно, — это история великого ожидания: ожидания воскресения, спасения, жизни вечной на новой земле, под новым небом, "ибо прежнее небо и прежняя земля миновали..." (Откр. 21:1).
Концепция исторического прогресса несовместима с таким ожиданием. Для верующего христианина после Первого Пришествия Христа восходящее движение человеческой истории закончилось, началось её нисхождение ко Второму Пришествию и Страшному Суду. И единственное, что можно сделать: до конца жизни идти вверх по лестнице, не ведущей, а бегущей вниз — и чем дальше, тем быстрее, — идти туда, где вечно стоит крест Распятия и светит нетварный свет Воскресения, где "будет последнему то же, что и первому".
Литература же оружием "художественного" слова толкает и самих писателей, и их читателей либо быстрее бежать вниз, либо, вопреки всему, мучительно подниматься вверх. Сегодня эта единственная, по сути, функция литературы её представителями исполняется, как правило, теплохладно, вяло и без всяких "ссылок на первоисточники" — имеются в виду источники религиозные. Но как целостное явление художественная литература не может вообще их не касаться — и книгу Алексея Татаринова следует считать не странным артефактом чудака-ученого, но своеобразной энциклопедией таких прикосновений.
А утверждению автора, будто "власть апокрифа — в неизбежных трансформациях, которые ожидают священный сюжет при его вхождении в новые исторические контексты", — противопоставим всё-таки более истинное, на наш взгляд, обратное утверждение, что это как раз новые исторические контексты входят в священный сюжет, становясь его неотъемлемой частью. "Последнему — что и первому"!