Авторский блог Александр Туманов 03:00 29 апреля 2009

СМЕХ ПОСТМОДЕРНИЗМА

НОМЕР 18 (806) ОТ 28 АПРЕЛЯ 2009 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Александр Туманов
СМЕХ ПОСТМОДЕРНИЗМА

Не первый год в прессе — которая для чтения, а не для рассматривания иллюстраций, — крайне негативно отзываются о так называемых юмористах.
Вероятно, каждому, кто участвовал когда-либо и где-нибудь в актуальной дискуссии в интернете, доводилось встречаться с анонимными комментаторами, или незнакомыми никнэймами. Общение с ними вызывает недоумение — даже не тем, что они ставят себя вне этики, общепринятой или присущей определённым культурам, но тем, что подвергают осмеянию то, что для обыкновенного человека никоим образом не может быть комичным. Все знают о том, что это — не смешащая, не потому, что оскорбительная, а потому что оппонирующая эстетике, провокация. Не скажем, что провокация сознательная — но череда аффектов, вызванных непреходящим раздражением. Ниже — о причинах и следствиях этого раздражения.
Под видом саркастического или иронического провокаторы неосознанно воплощают одну из основополагающих стратегий постмодерна: разрушить окончательно непрочную границу между комическим и серьёзным. Подразумевая, что современный человек предпочтёт первое — второму, что заметно по и экстенсивному распространению юмористических программ в средствах повседневной коммуникации.
Причины тому очевидны. Тем не менее, их предпочитают не замечать, обходя одну из самых актуальных для современной нам культуры проблем. Дефицит стиля, потеря которого особенно заметна на примере тех же средств массовой информации. А также — мстительности, в то время, когда мстить уже некому и незачем: посредством осмеяния истории человек мстит собственному бытию, культуре и обществу, в которой ему отведено незавидное, унизительное "место".
Запрет на осмеяние в настоящее время аргументировать практически невозможно. Генеалогия запрета сопряжена с иерархической организацией и аксиологией (ценностной системой) разрушение которых длилось не годами, но столетиями. Смех, в силу психологической и социологической интерпретаций, трансформировался из позитивной, жизнеутверждающей эмоции, в выражение совсем иных сторон человеческой природы. И потому возникает вопрос о том, как защититься от осмеяния, в условиях, когда всё, включая категорию времени, — работает против этого.
Максиму "есть вещи, над которыми смеяться нельзя", ещё не поздно заменить спасительным для культуры тезисом "есть вещи, которые требуют только серьёзности". Это и есть наш ответ на резонное возражение, — "и что теперь, не смеяться вообще?"
Античные комедии, как и в целом — большая часть произведений искусств той эпохи, повествовали о перипетиях богов и аристократии: хотя античному автору и был известен смех "низкий", о нём старались умалчивать. Комедии Аристофана, несмотря на всю их откровенность, неправомерно назвать "вульгарными" в современном смысле этого слова: интимное, и, особенно, эротическое в них — один из последних поводов смеха. Известная всем (но не сохранившаяся целой) поэма "Лиситрата" может показаться разве что купированной цензурой современному читателю, знакомому с ней по многочисленным "альтернативным версиям", независимым от перевода, и иллюстрациям Обри Бердслея.
Западная "смеховая культура" (выражение Михаила Бахтина в книге о Рабле) начиная с раннего средневековья всё больше дистанцировалась от античной "целомудренной эротики". Более того, оппозиция комического и трагического спустя несколько веков после "Поэтики" Аристотеля нисколько не ослабла — напротив, новым владыкам Европы, рыцарским орденам, было совершенно чуждо искусство комического. Рыцарские романы и поэзия трубадуров были начисто лишены этого компонента, вплоть до второй половины XV века. Только на закате эпохи в аристократической поэтике неожиданно появляется ранее несвойственная ей ирония (см. Й.Хейзинга. "Осень средневековья").
Комедия, пародия — жанры, изначально принадлежавшие фольклору. Народное творчество, как полагают некоторые исследователи, в том числе авторитетный историк герметики Грасе д'Орсе, — наследие античности. Следует заметить, что юмор адептов тайных сообществ, существовавших под видом ремесленных гильдий и странствующих студентов (объединявшихся в "коммуны" вагантов) всегда был шифрованным сообщением, смысл которого варьировался от дружеского совета до смертельной угрозы. Любые вариации, как правило, были отнюдь не смешными — адепты братства Гуля, например, в форме безобидных шарад уведомляли жертв о казни; гильдии ремесленников ревниво оберегали секреты государственной важности, "отшучиваясь" перед непосвящёнными. Рабле под видом "сатиры", согласно д'Орсе, писал энциклопедию современной ему культуры Европы; "Гаргантюа" и "Пантагрюэль" называют не иначе, как алхимическим трактатом (алхимия — квинтэссенция средневековой культуры в целом).
Германский романтизм был последним феноменом европейской культуры, который обращался к прошлому с искренним пиететом — впоследствии и в античной комедии, и в средневековой, будут прежде всего выискивать "историческое оправдание" пошлости современной.
И обратно тому — роман Шарля Теодора Анри де Костера превзошёл многих авторов XIX века фурором серьёзности. Но персонаж романа 1867 года только в детстве напоминал своего фольклорного прототипа. Первая книга об Уленшпигеле появилась в 1515 году стараниями страсбургского издателя Гриненгера. Читая её, можно только удивиться её "современности": большая часть шуток в переводе Р.В. Френкеля — репертуар заурядного юмориста конца XX — начала XXI века. Объекты осмеяния: жадность "коммерсантов", некомпетентность рабочих, грубая военщина, бестолковые "правоохранительные органы", клирики — вместилища всех пороков общества, и семья. Сходство усиливается тем, что бессмертный Тиль регулярно использует человеческие экскременты и… мемы — запоминающиеся поговорки и крылатые выражения. Большая часть которых сообщает: не будь профаном — в своём ремесле. А когда искусства и ремёсла в традиционном значении этого слова исчезли, от назидания осталось одно глумление. Современному читателю покажется возмутительной насмешка над матерью (по видимому — одинокой) страдающего запорами ребёнка; то, что в отчаянии больные способны обратиться к какому угодно шарлатану, не вызывает даже улыбки. Эти сюжеты злоупотребляют аффектациями — и не слишком ли они напоминают современные "юмористические шоу"?
Средневековый фольклор был ещё менее брезглив, чем современный — тем сильнее контраст между юмором так называемым "маргинальным", специфическим и эстетически содержательным, тонким. Сатира в данном случае отстраняется, — в отличие от персонажа Шарля де Костера, фольклорный Уленшпигель и не помышляет о том, чтобы насмешкой "бичевать пороки общества". Он наслаждается производимым им шокирующим или просто обескураживающим эффектом. Характерно, что жертвы его злых насмешек догадываются о его подлинной сущности слишком поздно: большинство сюжетов завершаются фразой "…и след его простыл" или "…но Уленшпигель был уже далеко". Уленшпигель красноречив, впечатляюще лжёт, и потому неуловим — "доверчивых дурней в этом мире много". О чём он и сообщает с самодовольным видом одному из своих собеседников. В известном смысле он напоминает бога воров и торговцев Гермеса. Когда Аполлон уличил того в воровстве, будущий покровитель торговцев также изворотливо лгал и судье Зевсу, и истцу Фебу.
Иное дело, что античный миф, также переданный третьим гимном Гомера (плохо сохранившимся и с искажениями переписчиков), даже в переводе сохраняет трогательность "ребячества", и, что важно — энергичность подлинной юности. В античной мифологии боги рождались уже зрелыми, готовыми принять власть над вверенным им миром; Гермес, порождённый от союза Плеяды (божества стихии, природы) и абсолюта Власти (порядка), — своевременно "остепенился". Уленшпигель, по крайней мере, в традиционном своём воплощении, анонимного народного автора, стал символом непреходящей юности. Но какой?
Детство и особенно юность в традиционной культуре — скоротечные и преходящие периоды, предшествующие главному событию в человеческой жизни, — инициации.
Для "модернистского" Уленшпигеля инициацией стала освободительная война Нидерландов с испанскими интервентами — отсутствующая в каноническом корпусе текстов. В фольклорном изложении легенда о Тиле завершается, как и требует жанр комедии, курьёзом: верёвка, за которую придерживают гроб, рвётся, и оный оказывается в могиле в вертикальном положении. Пришедшие проводить национального героя с редкостно скверным характером в последний путь просят так и зарыть усопшего, говоря: "он был удивительным человеком при жизни, так пусть будет им и в смерти". Стоит упомянуть также, что треть своего завещания Уленшпигель определил священнику города Мёльна.
И что же здесь такого удивительного? — спросит современный читатель. Удивительным можно считать "живучесть" Уленшпигеля как поведенческого модуса — его задачей было нарушение пиетета к незыблемым ценностям феодального общества. "Потеря" последнего стыда и воспитание недобрых чувств были обязательными условиями и буржуазной революции в Нидерландах, и вышеупомянутой войны с Испанией, переходящей в некоторых регионах в гражданскую, — революционеры боролись и с коллаборационистами. Почему обязательным? Национальная аристократия Голландии и Нидерландов к началу XVI века значительно ослабла, чем воспользовались испанцы: доверие к любому сословию было подорвано или открытым пособничеством, и молчаливым, бездеятельным неодобрением со стороны "свободных граждан".
Подытоживая: западная культура ещё с начала XVI века не могла предложить в качестве решения проблемы социальной мотивации ничего, кроме ошеломляющего цинизма, лжи и корыстолюбия. Уленшпигель легко расстаётся с деньгами — но преимущественно чужими; перед читателем развёртывается неблагостная панорама всеобщих афер, расточительства и грабежей. Не составит труда провести параллели между XVI веком в Европе и современной Россией. И не только современной.
Новое средневековье?
Продолжение следует

1.0x