«ПОЮ В СВОЁ УДОВОЛЬСТВИЕ...»

НОМЕР 3 (739) ОТ 16 ЯНВАРЯ 2008 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Александр Ведерников:
«ПОЮ В СВОЁ УДОВОЛЬСТВИЕ...»
Всенародному басу России исполнилось 80 лет
Даже в наш странный век, когда попсовые безголосые, нимфоподобные, но матерящиеся, как извозчики, существа стали воплощением понятия "певец", наш герой не превратился в легенду для немногих меломанов, а действительно любим и востребован народом (могу судить как ведущий радиоконцертов по заявкам). Кто-то навсегда был потрясён народным артистом СССР, солистом Большого театра, лауреатом Государственной премии Александром Филипповичем Ведерниковым, когда он вселенски гремел в "Патетической оратории": "Светить всегда, светить везде…". Кто-то не мыслит себе главного театра страны без ведерниковских Ивана Сусанина (этой оперой Глинки и этой партией Ведерникова десятилетиями открывался сезон в Большом), Бориса Годунова, Мельника, Кончака. Кто-то не может забыть светоносного и щемящего катарсиса, испытанного в Большом зале Московской консерватории на сольных концертах Ведерникова, где аккомпанировали ему Георгий Свиридов, Евгений Светланов, Владимир Федосеев. "Большой имперский стиль" — такое словосочетание ассоциируется со словом "Ведерников". Вот и на днях, 21 января, Александр Филиппович вновь готовится выступить, в ознаменование юбилея, в огромном столичном зале им. Чайковского. Я же впервые услышал гениального певца в совсем маленьких пространствах — но из них становилась видна гигантская вселенная… С этих воспоминаний и началась наша беседа с юбиляром.
ИНТРОДУКЦИЯ. ДУЭТ
— Что-то сокровенное, глубинное затрагиваете вы, Александр Филиппович, в русском человеке… Я вас впервые увидел и услышал в 1978 году, на концерте в музыкальном училище, где грыз тогда гранит музыкальных наук. Тогда же вы выступали перед учащимися детской музыкальной школы вместе с Георгием Васильевичем Свиридовым. Что вами двигало, когда приезжали в музыкальные школы, училища? Почему вы выступали перед детьми, которых было не очень много, да и концерты эти, естественно, не оплачивались?
— Столько было концертов… И платных, и бесплатных, и шефских. Просто трудно всё припомнить. Но когда были просьбы от музыкальных школ, училищ, то вспоминал свою юность. Помню, когда учился в Свердловском музыкальном училище имени Мусоргского, к нам приезжали знаменитые артисты, и мы были всегда в восторге.
— Это своего рода преемственность?
— Да, конечно. Невозможно отказаться, когда были такие просьбы, пожелания послушать хорошую классическую музыку. Конечно, мы с Георгием Васильевичем Свиридовым или с кем-то из пианистов всегда с удовольствием выполняли такую просьбу. Моим жизненным принципом, моим идеалом, к которому я с юности стремился, было стремление пропагандировать всё лучшее. Прежде всего в русской музыке — и в современной, и в классике нашей. Я всегда руководствовался этим строгим принципом отбора. Этот же принцип послужил причиной того, что я познакомился со многими замечательными людьми, которые исповедовали высокую, серьёзную, глубокую музыку. В первую очередь — с Георгием Васильевичем Свиридовым. Наша дружба с ним потому была такой длительной и плодотворной, что мы с ним поклонялись одному высокому принципу.
— Многим вы дали дорогу в художественную жизнь именно своим отношением к искусству…
— Может быть… Помню, мне один бас признавался: когда он услышал, как я пою Кончака, это и его подвигло стать певцом.
— Многих и на многое подвигло ваше творчество. А сколько Свиридов сочинил непосредственно для вас?! И не только он. Ныне покойный композитор Николай Лебедев специально для Ведерникова сочинял свои монологи. Как и другие замечательные мастера…
— Меня во многом учил отношению к музыке мой гениальный друг. Помимо всего, Георгий Васильевич был великим пианистом. Он так замечательно аккомпанировал! Я такого в жизни больше не встречал — из небольшого, привычного, казалось бы, романса Глинки или Мусоргского под его руками рождалась ярчайшая и величественная картина мироздания.
— В недавно изданной книге воспоминаний о Свиридове многие видели ваши фотографии с композитором на фоне горных пейзажей. Не могли бы вы рассказать о совместном автомобильном путешествии в Крым?
— Мы ехали через его родину — Фатеж, Курск. Места его детства, речки, где он купался, поля, где он бродил, рождая первые мелодии... Сколько было воспоминаний… Я был свидетелем встреч с его родственниками. Между прочим, у Свиридова была такая фантастическая память, что, встречая по прошествии десятилетий людей, которых только в детстве видел, сразу их узнавал. Люди поражались.
— Общался недавно в Фатеже в доме-музее Свиридова (том самом доме, где композитор родился) с его работниками, которые с восторгом рассказывали именно о том лете, когда приезжали вы и Свиридов в Фатеж в 1966 году. И до сих пор люди тепло, в подробностях, вспоминают встречи с двумя крупнейшими музыкантами современности. Глядя на фотографии той поры, видишь, сколько света в ваших лицах, сколько надежд, сколько ликования даже в движениях, выхваченных из вечности фотообъективом. С тех пор прошло более сорока лет. Сбылись ли эти надежды, сбылось ли то, что вы тогда намечали, обсуждали?
— Я не помню, честно говоря, чтобы мы какие-то грандиозные планы строили. Мы наслаждались тем, что едем по гигантским просторам, настроение было приподнятым. Тогда уже была исполнена "Патетическая оратория", которая имела большой успех. Георгий Васильевич получил Ленинскую премию. Поездка была на крыльях того успеха. Всю дорогу, помню, пели, горланили во всё горло развёселые, фривольные песенки и частушки. В "гирле" (устье) Кубани ходил я на охоту с местным жителем. У него была замечательная фамилия — Пятак! Несмотря на неё, охотились не на кабанчиков, а на енотовидных собак. Одну затравили, помню, мне было её страшно жалко. Рыбачили со Свиридовым, ловили карпиков и небольших сомят в речках, мимо которых проезжали, ходили на рынки проезжих городов. Свиридов любил покупать мясо. "Сандро, возьмём оковалок!" — говорил он мне. Была осень. Багажник нагружали дынями, арбузами — по-тамошнему "кавунчиками". Супруга Свиридова Эльза Густавовна вкусно готовила на костре…
Чего-то особенного я не загадывал. Думаю, что и Юра Свиридов тоже не очень загадывал вперёд. Такое было время, что некогда было загадывать. Просто мы занимались каждый своим делом: он сочинял музыку, я пел. Концерты, работа в театре… Скажу, что те произведения, которые я мечтал исполнить, я исполнил. И охват был большой — от известнейшей классики до новейших, никому не известных сочинений. Неожиданно являлись произведения, которые писал и сам Георгий Васильевич, и другие современные композиторы, которые мне нравились — такие, как Роман Леденёв, Владимир Рубин, Валерий Гаврилин, Николай Алёшин, Николай Лебедев. Некоторые из этих, тогда дискуссионных, партитур сами стали уже классикой…
ИНТЕРМЕЦЦО. ОДА
Недавно беседовал с Александром Филипповичем в радиоэфире. Понятно, что Ведерников, как исконно русский человек с целомудренной крестьянской психологией, возвеличивать себя не любит. Это побудило одну из радиослушательниц восстановить справедливость:
"Говорит Тамара Журба, которая знает Ведерникова с тех пор, когда он был ещё просто Сашей. Хотя и тогда он был уже великим Сашей. Саша как был скромным человеком, таким и остался. А гении всегда скромные люди. Но у него получилось всё. Он хотел петь в Большом театре, и он там пел, но он туда не влез, а вошёл с главного входа. Он всегда хотел петь для России, для русских, он — настоящий русский. Когда ему говорили: Саша, у вас замечательный голос, вы лучший бас России, он отвечал: "Да вы что? Вот папа пел — лампы глохли!" А ведь у него получилось всё, что он хотел. Хотел много детей — у него и это получилось.
Иногда в наш дом приходил Ведерников. И мир замирал, и окна открывались, и Саша пел мою любимую арию, и была жизнь. И это так прекрасно, что у нас есть такой Ведерников — великий русский, замечательный, любимый всеми, никогда никуда не пролезающий, всегда идущий прямой дорогой, уважаемый, родной Александр Филиппович Ведерников!"
АЛЛА МАРЧИА
— Александр Филиппович, в глазах ваших почитателей вы превосходите образ просто творческого человека, просто — пусть гениального — певца. Люди видят в вас учителя. Причём учителя русскости.
— Я всего-навсего жил по своим понятиям. А по поводу высоких титулов и определений — по-моему, это большое преувеличение.
— Вот тут нам виднее. Ведь вы же для нас поёте, Александр Филиппович?
— В какой-то степени — да. Но больше вообще-то для себя пою, в своё удовольствие, моя работа, пение мне самому доставляет огромное наслаждение.
— Я знаю, что вы из вятской крестьянской семьи. Семья у вас была зажиточная, делали телеги, тарантасы, сбрую. А потом наступил период, о котором писал Василий Белов в книге "Год великого перелома"…
— Да, от раскулачивания семья разбежалась. Это случилось очень быстро. Все пять семей, пять сыновей разбежались в разные стороны. Мои родители поехали на Урал, под Челябинск, где в Копейске жила сестра моей мамы. Там фактически началась новая жизнь семьи. Отец получил образование, стал строителем. А мама, которая до этого была безграмотной, научилась читать и писать, окончила курсы медсестёр, стала специалистом, всю жизнь проработала в шахтах, в угольных посёлках — Коркино, Копейске, Еманжелинске. Там же они оба и умерли и похоронены. Моё детство, естественно, тоже проходило в этих посёлках, рабочих шахтёрских городках. Я окончил в двадцать лет коркинский горный техникум.
— Вы подростком пережили войну. Чем эти годы были для вас?
— Войну я встретил в посёлке Еманжелинск, сейчас это город. В первый же год отец ушёл на войну. И мы остались с матерью — я, мой младший брат и сестра. Я был старшим. Пришлось работать. После семи классов я работал и в столярке, и учеником токаря, потом поступил в горный техникум. Там платили стипендию. Почему ещё нужно было работать — потому что норма хлеба была выше, чем у иждивенца. Конечно, те годы были не сладкие. Они были очень трудные. Мы держали корову, которой нужно было накосить сена. Я сам сделал телегу, возил это сено на корове. Не столько корова везла, сколько мы с матерью толкали, подталкивали. Но тогда все так делали. Лошадей, конечно, не было, машины тоже были все заняты на производстве. Жили за счёт того, что выращивали картошку — копали, сажали, убирали. Огород был небольшой, но и всякие другие овощи выращивали — капусту, морковку, огурцы. Но хлеба, конечно, не хватало. Я помню, как сам сделал весы, сам развешивал на четверых. Но главной опорой была корова, её молоко. Приработки были какие-то… Тяжёлое, тяжёлое время. По весне на колхозных полях копали старую подгнившую картошку, пропускали через мясорубку, делали "олябушки", парили овёс, если доставали. Несладкая была жизнь…
Но одновременно в военные и послевоенные годы в народе была очень большая тяга к искусству. Очень сильной была самодеятельность, её было много и везде. В каждой деревне, в каждом посёлке, я уж не говорю — в городе! Сколько было клубов, дворцов культуры! Естественно, там вызревало самое талантливое. И многие участники самодеятельности шли потом учиться в музыкальные училища, в театральные студии становились профессионалами.
В способных людях была потребность. Талант всегда был востребован. Если в нём было ещё упорство, упрямство — то, конечно, он и всплывал на поверхность, продолжал своё совершенствование. В конечном итоге он кем-то становился в области, которую избирал.
Я тоже пел в самодеятельности, в своем клубе "Горняк", в деревянном, из бревен сложенном поселке Еманжелинск. Нам даже посчастливилось, что в наши края с началом войны были сосланы немцы Поволжья. Попались такие немцы, которые были очень образованными. Я знал Данилу Даниловича Лидера, который кончил три курса художественной академии в Ленинграде, Владимира Карловича Гельда, музыканта, — он в клубе "Горняк" организовал симфонический оркестр. Представляете себе! Я у него занимался и в семнадцать лет разучил партию Мельника из "Русалки" Даргомыжского. В нашем клубе был и очень хороший хор, тоже немец им руководил. Народное искусство и классическое как-то перемежались, в один поток сливались. И я побеждал на Олимпиадах самодеятельного искусства — были такие. Однажды мне выдали отрез коричневого сукна, сшили костюм, я в нём щеголял и в нём поступал в Свердловское музыкальное училище. Кончил два курса училища и уехал в Московскую консерваторию, которую завершил в 55-м году.
КОДА. КОН БРИО
— Вот уже несколько лет, Александр Филиппович, в разговоре с вами нельзя обойти тему новаций в Большом театре России — хотя бы потому, что символом этих новаций стал ваш сын, главный дирижёр театра Александр Александрович Ведерников. Кстати, вы побывали на скандальном спектакле "Дети Розенталя"?
— Я был на премьере. Честно скажу: несмотря на то, что в СМИ была волна неприязни к спектаклю, я не усмотрел ни в музыке (а это в основном цитаты из великих композиторов), ни в тексте никакой большой крамолы. Фигурируют проститутки? Но вспомните, например, классических и уже совсем не эпатажных Виолетту, Манон, героинь "Преступления и наказания" и "Воскресения". Главное для меня в "Детях Розенталя" — постановка вопроса: а что было бы, живи композиторы-классики в наше время? Что случилось бы с ними? Идея оперы: для них наступил бы скорый и безжалостный конец. Действительно, если посмотреть по нашей жизни, особенно жизни искусства, посмотреть телевидение, то волосы встанут дыбом! Такое впечатление, что гении вообще не нужны. Поэтому спектакль вполне имеет право на постановку, особенно на новой сцене Большого театра, где можно экспериментировать с какими-то новыми, пусть и спорными, оперными жанрами.
В отношении же недавно поставленных со "свежими решениями" постановщиков "Евгения Онегина" и "Бориса Годунова" я имею иное мнение. 25 декабря 2007 года в честь меня в Большом театре давали "Бориса Годунова". Я ушёл после первого действия, поскольку мне казалось, что это попросту бездарно поставлено. Фактически уничтожаются вершины нашей оперной культуры. Это без любви поставлено — я имею в виду режиссуру. Я понимаю, как трудно было моему сыну дирижировать, потому что всё извращено в этом спектакле.
И опера "Евгений Онегин" поставлена без любви и уважения и к Петру Ильичу Чайковскому, и к Александру Сергеевичу Пушкину. Абсолютно!
— А что именно выбивается из эпохи, из традиции?
— Представляете себе дворянскую жизнь времён Пушкина, замечательную провинциальную, деревенскую дворянскую жизнь, когда на свежем воздухе варят варенье, поют романсы, подолгу гуляют? Оказывается, никакой такой жизни не было, всё происходит в одном душном зале. Костюмы, обстановка, манеры героев — всё противоречит эпохе. Всё шиворот-навыворот. Дуэль Ленского с Онегиным — совсем не дуэль, а драка, причём дуэлянты — в овчинных полушубках! Посмотрит такое издевательское "шоу" молодой человек — и будет иметь исковерканное представление о пушкинском времени, да и об искусстве вообще.
Как будто не русские люди ставили этот спектакль! Это неуважение к русским людям, неуважение к традиции, неуважение к нашей истории. И, конечно, к нашей музыке. Это невозможно! Должны просто восстать все люди, которым дорого наше национальное искусство, наша классика.
— Восстаём по мере сил. Да и вы, насколько мне известно, ни в каких влиятельных сферах не молчите, к тому же сами по-прежнему обладаете значительным влиянием в Большом театре, и не только как отец своего сына. Вы ведь продолжаете там работать?
— Я работаю консультантом. Певцы и певицы, в основном, конечно, молодые, приходят ко мне, исправляют вокальные недостатки. Я помогаю вокалистам с певческой технологией. Есть удачи. Надо сказать, что есть очень способные молодые люди, но их не совсем правильно учили в консерваториях и музыкальных училищах, и приходится исправлять недочёты. Это трудное дело, но всё-таки возможное. Видите ли, певческое дело очень замудрёное и извращённое, много заблуждений. Приходится в силу опыта ставить понятия на места.
— Вы ставите понятия на места и собственным певческим, артистическим примером. Общеизвестно, что нет певца более бережного к слову, более тщательно произносящего фонемы. Воистину, когда вы поёте — вы не свой роскошный тембр любите в эти минуты, а любите поэта и композитора и их пафос транслируете со всей только вам данной мощью. К счастью, вы и сегодня даёте концерты, и есть записи ваших спектаклей и концертов, фильмов с вашим участием. Есть традиция. Вы уже эту традицию сделали.
— Спасибо. Конечно, многое ещё осталось. Ещё не всё опоганено. Как же!
Материал подготовил Иван Вишневский