ОЖИВЛЕНИЕ

НОМЕР 1 (737) ОТ 2 ЯНВАРЯ 2008 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Алексей Фарфоров
ОЖИВЛЕНИЕ
Святочный рассказ
Он шел по улице вдоль бесконечной непрерывной автомобильной пробки. Был так называемый зимний вечер. Снега нигде не было, зато было холодно и скользко.
На перекрестке обреченные быть вместе автомобили бессильно и бестолково тыкались друг в друга грязными мордами. Как муха, упавшая в варенье, истерично сверкала и ревела завязшая в густом потоке карета "скорой". Вскоре машина зловеще умолкла, дав волю унылым однообразным звукам, летящим над городом.
И Гротов вдруг понял, что этот мир заезжен до дыр. Что он стерт, как костыль вокзального попрошайки. Гротов почувствовал, что само время устало. Не в силах тащить бессмысленный воз истории. Оно, как кляча, из последних сил тянет перегруженное мироздание, но вот-вот издохнет, замолкнет и престанет течь…
Чей-то голос, зазвучавший вдруг внутри черепной коробки, огорошил отменной пошлостью:
— Господь, — сказал голос назидательно, — давно утомился крутить колоссальную мясорубку вселенной. Он больше не будет производить для таких ничтожеств, как ты, звездный фарш… Не в коня корм!
И действительно, грандиозные каменные напластования, бетонные кольца эстакад, несостоявшиеся метели, дрожащие микрорайоны и разрозненные трели далеких сирен — казались чем-то лишним. Жизнь длила себя по инерции, клокотала и толкалась только по привычке. Всё бессмысленно, как и сам он, — Василий Иванович Гротов — потерявшийся в жизни, сорокалетний и разведенный служащий Госархива, выпивший сегодня 150 грамм водки в кафе с тупиковым названием "Шашлычная".
Как всякий мужчина, оставленный любимой женщиной, Гротов носил на горле невидимый горчичник. Привыкший к постоянному тонкому жжению, Гротов иногда вовсе забывал о своем нелепом аксессуаре. Но в иные моменты горчичник напоминал о себе приступами горячей боли. Вот и сейчас Гротов остановился и попытался остановить руками накатившую из распахнутого сердца раскаленную волну. Схватившись за горло, он постоял с минуту и шумно вдохнул отравленный пробкой воздух, неуверенно двинулся дальше.
По дороге он встречал сургучные лица стариков и стайки спешащих куда-то молодых женщин, чьи лица всякий раз казались Гротову слегка подпорченными на морозе маленькими фруктами.
Именно сейчас Гротов понял, что подобное настроение владеет им уже не первый год. Что это банальная депрессия, которая, как известно, не лечится. Что в таком состоянии лучше сидеть дома и смотреть телевизор. И прочая, прочая и прочая…
И тут внутренней голос в тон невеселым мыслям Гротова озвучил очередной предательский вердикт:
— Ужас не в том, что под видом мелкого служащего скрывается насильник и серийный убийца, — зловеще вещал тот же голос. — Ужас в том, что под маской мелкого служащего прячется мелкий служащий!
Гротов болезненно поморщился. Фраза вернула его к заветной мысли спалить как-нибудь данный ему на попечение обширный архивный фонд. Эти пыльные, вонючие от старости стопки бумаг, испещренные записями и пометками каких-то столетних мертвецов, они как будто сами устали от себя и явно просили дать прикурить. Противоестественное "вечное" состояние этих давно отслуживших свою службу документов напоминало Гротову его собственное жалкое невнятное существование. Двадцать лет Гротов почему-то просидел на одном месте, по сути, ничего не делая, никуда не двигаясь и не стремясь. Где-то щелкнул таинственный тумблер — и сменились эпоха, общественный строй. Миллионы людей заметались в поисках своего места в новом жестоком мире. Многие из его институтских друзей кинулись, кто в бизнес, кто в журналистику, кто в политику. А он, как бегунок матричного принтера, продолжал монотонно ходить из дома в архив и обратно. Брильянтовые деньки сыпались сквозь пальцы, превращаясь в графитный порошок прошлого.
— Старик, мы тебе завидуем, — фальшиво цедили пьяные однокашники, — ты хотя бы занят своим любимым делом. А мы ради этих вот… — тут всякий раз вынималась и тряслась у гротовского носа килограммовая пачка долларов. — Ради них вынуждены бултыхаться по шейку в тако-о-ом дерьме…
Гротову такие разговоры не нравились. Всякий раз после встречи бывших друзей кто-нибудь из сокурсников тащил Гротова в самый дорогой в округе ресторан и рассказывал за ужином примерно одно и то же: про своих многочисленных стервозных жен, про тупых непальских носильщиков, про любимый риф в Средиземном море и о том, как энергично стучат каблуками длинные загорелые ноги во время исполнения танца "Румба-Чиктаре" в бедном квартале на окраине Акапулько.
Гротов ненавидел такие встречи, и в момент расчета с официантом незаметно пылал классовой ненавистью к угощавшим его успешным ровесникам.
Но в такие дни, как этот, Гротов никому не завидовал и ни о чем не жалел. Он всем свом организмом чувствовал, что нет принципиальной разницы между жизнью раба и жизнью царя. Это всегда только мгновенный цветной блик на необъятной немой черной поверхности. "И я, и он, и все мы, как непроданные в базарный день котята, — будем зарыты в землю. Сколько ни пищи и ни сучи лапками — участь наша предрешена. А все это упоительное мельтешение вокруг средиземноморского рифа — смешная попытка сбежать от ее величества Неизбежности".
— Нет, уж, — думал Гротов, — мое прозябание в норе угодно Богу. Ведь не зря же праведники всех времен…
Тут Гротов осекся. Голос снова заговорил внутри него.
— Хочешь быть угодным Богу? Думаешь, он за хорошее поведение избавит тебя от смерти? То есть ради тебя изменит извечный космический закон мироздания? Чудак… Прими этот мир как бесконечную монолитную скалу, внутри которой где-то запечатан микроскопический пузырек — твоя жизнь. Жизнь, которая случайно возникла, но никогда, в бесконечности времен и пространств, больше не повторится и не случится. Пузырек — это все, что у тебя было, есть и будет. Пузырек в толще мертвой породы…
Голос стал беспокоить Гротова. "Вдруг я нахожусь под воздействием пси-оружия?", — тревожно размышлял Гротов, сворачивая в темный скользкий переулок.
— Да, да, да, — неведомый голос тарахтел, как приемник, — весь многочисленный род людской запечатан на вашей маленькой планетке. Скоро вы превратитесь — ха! — в протухшие консервы. Вздуетесь, как старая банка с крабами. Сначала вы обгложете всю поверхность Земли и высосете ее недра. Численность и желание ваши, разумеется, взлетят выше неба. Но хотеть — не значит мочь. Когда еда кончится, вы станете упоенно поедать друг друга. Других сценариев просто нет!
Гротов вошел в большой темный двор. Увидел голое мокрое дерево и одинокое окно в поднебесье. Полез в карман за сигаретами, и вдруг увидел прямо перед собой тело. На мерзлом асфальте лежал скорчившийся, легко одетый человека. На нем была вполне приличная, кожаная куртка, спортивные штаны и летние кроссовки.
— Эй, приятель, — робко сказал Гротов, склоняясь над незнакомцем.
Затем он без усилий перевернул человека на спину и в ужасе оцепенел. Пропитанный смертью город изрыгнул из себя очередной призовой шар — скорчившееся окоченелое тело. То был совсем еще молодой парень, скончавшийся от переохлаждения. Вероятно, он сильно выпил в этот вечер и свалился, не дойдя нескольких метров до дома. Страшные черные круги вокруг глаз определенно свидетельствовали — юноша замерз. С лица Гротова схлынула кровь и сердце сдавила невидимая безжалостная рука. Душа ушла в пятки — осталась только вечная мысль о далекой и навсегда потерянной жене. Он приподнял окоченелое тело и, откинув в сторону плети мертвых рук, попытался перехватить его посередине. Это у Гротова не вышло, и он, крепко схватив тело за куртку, со стоном поволок несчастного к подъезду.
Позади была пробка, в которую вмерзли равнодушные авто, многочисленные кареты "скорой помощи" с умершими пациентами… Впереди был подъезд с домофоном, по которому никто не желал отвечать.
Гротов оставил затею с подъездом и дрожащими руками и вразнобой принялся нажимать кнопки на своем мобильнике. Поняв, что делает совсем не то, что надо, архивариус отбросил мобильник, и, бессильно рыдая, упал тут же на колени.
Он, воздев руки, орал в безответное московское небо.
— Господи! Ты всесильный и всемогущий Творец неба и земли! Открой ему глаза. Подними его на ноги… Господи, я прошу тебя, сделай это!
Страшен был крик Гротова в мерзлом дворе. В ответ на его вопль зазвенели рамы, зазвучали где-то далекие песни. Вдруг все вокруг озарилось ослепительным светом, и Гротов увидел, что напротив него стоят три ангела с сияющими щитами, а за ними мнятся невидимые хоры. Во дворе стало светло и тепло. Покойник пошевелился и разомкнул синие веки. Легко вскочил на ноги и пожал Гротову руку, что вызвало чьи-то оглушительные овации.
Чудная, по-летнему одетая девушка подлетела к Гротову, и заглянув в самую его душу, осторожно поинтересовалась:
— Как вас зовут?
— Василий, — сипло ответил Гротов.
— Василий! — заорала девушка, потрясая серебряным микрофоном. — Вы стали победителем интерактивного шоу "Ожившие мертвецы или эра милосердия". По-оздравляю! Вы спасли человека! Не прошли мимо чужой беды! По-оздравляю!
Рассевшиеся на легких помостах красиво одетые гости яростно аплодировали. Воскресший юноша в это время стоял в сторонке и, глядясь в маленькое зеркальце, стирал носовым платком с лица жирный грим. Поймав дикий взгляд Гротова, юноша весело подмигнул ему накрашенным глазом.
Где-то рядом работала установка, нагнетая в пространство дворика теплый воздух. Ангелы-осветители двигали мощные прожектора. Несколько телекамер на длинных кронштейнах нависли над головами участников шоу.
— Итак, — вопила девушка, — помимо нашего главного героя, вы уже знаете, Василия, в нашем шоу участвуют сотрудник патрульно-постовой старшина милиции Валерий Николаевич и санитарка районной больницы Люба. Приветствуем участников программы!
Гротов всё время пятился и, наконец, споткнувшись о какую-то коробку и опрокинув осветительный прибор, кинулся бежать.
— Куда же вы, Василий? Вы наш главный герой. Вас ждет приз — путевка в Мексику!
Гротов уже не слышал ничего. Он мчался среди огней. И забыв про меланхолию, он яростно и сочно ругался. В душе его клокотали ненависть и обида.
— Мерзавцы! Ишь ты — мертвецы! Эра милосердия! Ишь чего вздумали — розыгрыш?! Я им покажу, сволочам. В суд на них подам...
Гротов бежал по городу, а за его спиной выстраивался в чудную конструкцию светящийся непознанный мир. Москвой завладела синяя зимняя ночь, исполненная нежного сияния и таинственного свечения. Из огромного черного кристалла неба по-прежнему сыпались снежинки и серебряные блестки. Но зато это великое черное пространство блестело, как фон жестовского подноса. Город, со своими башнями и огнями, распускался, как нарисованный тонкой кистью темный лаковый цветок.
Гротов шел все медленней и его гнев постепенно таял. Он все еще бурчал себе что-то под нос, но знал: страшный голос в голове больше не зазвучит. Невидимый горчичник на его шее привычно пощипывал глотку. Но сердце, сердце… Чья-то заботливая рука укутала его в теплый плед. Эта же рука словно прикрыла распахнутую форточку, прекратив несносный, изнурительный, холодный сквозняк в его душе.