СОЗИДАЮЩИЕ

НОМЕР 1 (737) ОТ 2 ЯНВАРЯ 2008 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Савва Ямщиков
СОЗИДАЮЩИЕ

Я человек, далёкий от политики и занимаюсь совсем другими делами — реставрацией древнерусской живописи и русских портретов. Но жить в России и не быть затронутым политикой практически невозможно. Не говорю про сегодняшние времена, когда, по большей части, это уже не политика, а скорее политическая ржа. Но моя молодость совпала с крупными событиями: то время было отмечено Карибским кризисом, отношениями с Германией — мимо этого невозможно было пройти.
Так случилось, что к нам, искусствоведам, политики всегда проявляли определённый интерес. Моё первое политическое, как я потом понял, знакомство случилось во время учёбы на втором курсе университета. Мы общались со слишком нынче известным художником Ильей Глазуновым, которого мы тогда считали обездоленным изгоем. Помогали ему, бесплатно реставрируя иконы. Он взамен знакомил нас с разными людьми. Я тогда ещё думал, что стану египтологом, изучал иероглифы и памятники древнего искусства. Глазунов предложил мне познакомиться с арабистами — сотрудниками специального журнала по Востоку, чтобы я писал для них статьи. Помню, он привёл меня в компанию, где был накрыт стол, непохожий на наши студенческие. В компании были Том Колесниченко, Юлиан Семенов и другие. Мне показалось, что встреча походит на шабаш. Кое-что зная из истории мирового искусства, изучив историю древнего Рима и античности, политику и политиков я представлял себе немного по-другому.
Мы стали встречаться с Юлианом Семёновым. Но общались недолго: все-таки мы разных с ним весовых категорий, тем более он просто искал слушателей. Потом никогда не забуду, как в одном со мной санатории масса народу смотрела по телевизору 4-серийный фильм о том, как Семёнов с бароном Фальц-Фейном искали Янтарную комнату. Когда передача закончилась, кто-то из отдыхающих сказал: это же дуриловка — 4 серии, ничего не нашёл, а сколько наболтал. Я же к тому времени знал, что это за поездки и кому всё это нужно.
Завершилось моё общение с Юлианом Семёновым накануне перестройки, приблизительно года за два. Я приехал в Петербург и зашёл с приятелем в "Асторию". Ресторан был практически пустой: сидели только мы с другом, а через два столика — Юлиан Семёнов с двумя господами. Сразу стало ясно, что это начальник того самого дома № 2 на Литейном и его заместитель. Юлиан Семёнов, не церемонясь — он вообще был безапелляционным человеком — жестом приказал мне: "Поди-ка сюда". — "Извините, господин Семёнов, с какой это стати? Я не ваша дворовая девка". — "Ну, ладно, я отсюда скажу. Скоро мы придём к власти. Вот это начальник лесосплава, а это его заместитель. И мы с такими, как ты, разделаемся".
Я хорошо знал, что за фрукт господин Семёнов. К троцкистам у меня всегда было обострённое негативное отношение. Отец же Юлиана Семёнова ни больше ни меньше как секретарь Бухарина. Семенов хвастался, что на столе у него стоит портрет Бухарина.
Абсолютная ложь, что в наше время невозможно было читать запрещённую литературу. Я работал по своим темам: древнерусским миниатюрам и живописи в отделе рукописей Ленинской библиотеки. И получал всё, что заказывал, начиная от "Евангелия Хитрово" и заканчивая Бердяевым, Лосским. Не давали какие-то секретные материалы, связанные со стратегическими делами, политическими процессами, но меня они не интересовали.
Я читал Бухарина в подлиннике, знал, как он гноил Есенина, утверждая, что если мы, не дай Бог, будем так увлекаться им, то докатимся до уровня Тютчева. Для меня Тютчев является идеалом державника, человека, сочетающего в себе государственное и творческое начало. Часто говорят, что если человек патриот, то он обязан жить в России. Федор Иванович большую часть жизни провел вне России — в Германии. И романы у него случались не в России — а он умел любить. Но для меня Тютчев — идеал русского человека, патриота.
Я сталкивался и с другими политическими журналистами, к примеру, с популярным тогда Мэлором Стуруа, как его называли. Я провел с ним не один час за пиршественным столом и в Доме кино, и в ВТО. Кстати, имя его расшифровывалось как "Маркс, Энгельс, Ленин, Октябрьская революция".
Вот уровень этой журналистики. Однажды мы с моей женой пошли посмотреть какой-то фильм в стереокино. А перед этим показывали обычно десятиминутные киножурналы. Назывался тот журнал "Разноэтажная Америка", по аналогии с "Одноэтажной Америкой" Ильфа и Петрова. Авторы рассказывали, как жутко живут в Америке негры, какие они несчастные и забитые. К примеру, долго показывают одного из них: посмотрите, бедный пришел потанцевать в субботу — на последние деньги. А мы с женой имели возможность слушать иностранные пластинки и кое-что смотреть в заморских журналах. Это был ни больше ни меньше как Гарри Белафонте, один из самых богатых людей того времени в шоу-бизнесе Америки. Я это рассказываю к тому, что нас очень и очень дурили. Известный международный журналист Валентин Зорин постоянно поносил Америку. А его операторы рассказывали мне, как, возвращаясь оттуда, он прихватил вагон туалетной бумаги — мол, отвык от нашей. И я не удивился, когда в начале перестройки люди из этого круга ринулись хвалить Запад, проявив классический образец не принимаемой мною мимикрии. Это прежде всего Егор Яковлев. Когда перестройка была в расцвете, в году 90-м я возвращался из Америки, делал в Брюсселе пересадку и встретил киногруппу, которая снимала 85-ю серию фильма о Ленине по сценарию Егора Яковлева. Потом мне сказали, что за сценарий Яковлев огрёб такой гонорар в "Останкино", что не стало денег, дабы платить другим авторам. "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан", и поэтому я правдивую оценку всем этим "политикам" даю.
Валентина Михайловича Фалина заочно я знаю всю свою сознательную жизнь, начиная с университета, потому что мы пропускали через себя все происходящие события, читая и "Правду", и "Известия". Имя Валентина Михайловича по нарастающей появлялось в связи с теми или иными событиями. Чтобы не быть голословным, я просто процитирую самого Валентина Михайловича. Сейчас столько мемуаров, что можно в них буквально утонуть, но появляются мемуары, которые я ставлю на ближнюю полку, ибо они свидетельство времени. А воспоминания Валентина Фалина — как раз из тех мемуаров. Он пишет: "Автор не склонен гнуть шею либо вертеться флюгером, согласуясь с новейшими поветриями. Малевать прошлое в любой цвет, не только в черный, удобно, ибо это освобождает от сравнений с настоящим и раздумий о будущем". И там же он пишет: "Почти 40 лет провел я сначала у подножия, а затем на разных этажах власти. И написал, сочиняя без счета, аналитические ноты, проекты договоров, декларации послания, телеграммы плюс речи, интервью, статьи, фрагменты из книг под псевдонимами от Хрущева до Горбачева. Загублен на это был, наверно, не один гектар леса. Служил без лести. Преданный интересам Отечества и без подобострастия генеральным секретарям, премьерам и министрам". А вот эти слова я всегда держу рядом с собой на рабочем столе: "Дикость, подлость и невежество не уважают прошлого, пресмыкаясь перед одним настоящим".
Из процитированных строчек для меня и складывался образ Валентина Михайловича. Забегая вперед, вспомню, как когда-то я приехал первый раз к Валентину Михайловичу на дачу и увидел там изысканно отделанные стены. Я спросил: "Валентин Михайлович, вы это из Германии привезли?". Он поднялся со мной наверх, в мастерскую, и сказал: "Я же ведь токарь высшего разряда, и все это делал своими руками". Валентин Михайлович из тех мальчишек, которым в войну на заводах подставляли ящички, чтобы они доставали до станка. Я сравнил бы его со Львом Ивановичем Яшиным, которого хорошо знал и вратаря выше я не встречал. Я видел и тех, кто играл вместе с ним — Маслаченко, Кавазашвили, смотрю нынешних спортсменов: вратарей много, но людей, прошедших вот эту военную школу, преданных Родине без ложного патриотизма, который нам хотели навязать, мало. Но благодаря таким людям наша страна пока еще, слава Богу, не распалась.
Очень многие мои старшие коллеги, начиная от Павла и Александра Кориных и кончая Ириной Александровной Антоновой, самыми высокими словами отзывались о Валентине Михайловиче, отмечая, что с ним интереснее говорить об искусстве, чем о политике, потому что он знает историю искусства так, как не всякий искусствовед ее знает. Я вообще-то, честно говоря, дилетантов ценю высоко. Великолепный пример — Павел Павлович Муратов, один из лучших наших искусствоведов и историков Белой армии, а в конце жизни известный фермер в Шотландии. А по образованию он был инженер путей сообщения.
Потом уже нас жизнь свела с Валентином Михайловичем за одним круглым столом Президиума Советского фонда культуры. Там были представлены исключительно знаковые титулованные фигуры. И среди них я — и невыездной, и несогласный. Но, видимо, в Министерстве культуры поняли, что пора мне там быть. В президиуме состояли три человека, близких мне: Георгий Васильевич Мясников, с которым я работал изо дня в день и благодаря которому фонд действительно много сделал, владыка Питирим, с которым я старался сверять часы, и Валентин Михайлович Фалин. Меня попросили стать председателем Клуба коллекционеров, хотя я никогда ничего не коллекционировал. Но я знаю, почему поручили: прежде всего я сделал немало частных выставок, а потом умел находить общий язык со сложным народом — коллекционерами. И когда я познакомился с собранием Валентина Михайловича, я понял, что это действительно мог приобрести только подлинный знаток.
А потом жизнь нас объединила в деле, которое для меня стало очень важным на последующие два десятилетия — это судьба художественных трофеев. Так получилось, что на волне перестройки я первым сказал, что пора высвобождать трофеи из запасников, где они буквально гибнут. Как, к примеру, "Венгерская коллекция" во Всероссийском реставрационном центре: 140 вещей сорок четыре года находились в маленькой комнатке. Когда мне их показали, я долго думал, к кому же пойти посоветоваться, и в итоге оказался у Валентина Михайловича на Старой площади. Мы проговорили несколько часов — в лице Валентина Михайловича я нашел такого же собеседника, какими были мои университетские профессора — человека, умеющего слушать и могущего посоветовать. И действительно, Валентин Михайлович подсказал нам написать письмо Горбачеву. Я спросил его: верит ли он Горбачеву? Это ведь был 89-й год, и Валентин Фалин тогда заведовал Международным отделом ЦК КПСС. Он посмотрел на меня и сказал: "А я ему служу". И поинтересовался, верю ли я. "Нет, Валентин Михайлович, и я предвижу, что всё это плохо кончится". Потом, через несколько лет, когда Советский Союз распался, я встретился с Валентином Михайловичем в Гамбурге. Первое, что он спросил у меня при встрече: "Как же вы смогли рассмотреть господина Горбачева, вы же не политик?" Причем Валентин Михайлович, по-моему, в этот период как раз заканчивал книжку о предательской сущности Горбачева. Я ответил: "Я — реставратор, у меня свои секреты".