КАК ТИГР ПЕРЕД ПРЫЖКОМ

НОМЕР 52 (736) ОТ 26 ДЕКАБРЯ 2007 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Денис Тукмаков
КАК ТИГР ПЕРЕД ПРЫЖКОМ
Рассказ
ВРУБИТЕ КИПЯТИЛЬНИК, в пачке ещё чай должен быть и, знаете что… на правый бок меня переверните — а я взамен расскажу о той странной встрече… перед аварией. Пока боль сносная и обход не начался, идет? У меня теперь слишком много свободного времени, и я смог вспомнить почти все, что тогда произошло. И сядьте, наконец, — да хоть прямо на койку! — а то стоят как чужие…
Это же была пятница, вечер, около шести. И это была Ленинградка — всё понятно, да? Черт меня дернул утром ехать дальше в центр на машине: обычно я бросаю ее у МКАДа, на "Речном Вокзале". И вот теперь, вечером, я пёрся в той чудовищной пробке, успев за час дотянуть от работы лишь до "Динамо". Там, в начале проспекта, я и встал.
Темень, снег идет, на "дворники" налипает — вечная московская слякоть такая. Ноль градусов — я подумал еще, что даже мороз застрял к нам по дороге. Ни один из четырех или сколько их там на Ленинградке рядов не двигался — то есть влипли мы капитально. В час по чайной ложке. По радио одна реклама — вырубил даже. В общем, уже тогда я весь измаялся, на иголках был, только что на соседей не бросался.
Злой был до ужаса. Да там все такие стояли. Один мужик из правой "Вольво" даже в один момент выскочил, подбежал к впереди идущему "Матизу", который даже в пробке умудрялся тормозить и оттого его все обгоняли с соседних полос — короче, подбежал, дверь открыл и давай внутрь орать: а там девка сидела какая-то, салон весь в игрушках плюшевых. Толку-то? Ори не ори — быстрее не поедешь. Кругом сигналят, гудят, в форточки друг на друга матерятся — все задолбались от пробки этой.
Тут вдруг я увидел того мужика — ну да, о котором я вам говорил. Стоит на остановке голосует. Где-то между "Динамо" и "Аэропортом" это было. Я еще думаю: вот чудо, да иди ты лучше пешком до метро — всё быстрее получится. Не знаю, может, он под снегом идти не хотел или замерз просто… Я тогда в крайнем правом плелся. Я и не притормаживал специально — просто встал точно перед ним, чуть в "Шаху" не въехав. А он дверь пассажирскую открывает и мне: "До Химок за сто пятьдесят?"
…Чай не сладкий, бросьте еще ложечку, пожалуйста, ладно?
Ну так вот. Я решил — ну хоть какое-то развлечение, да и на пиво вечером хватит. На пиво, да уж…
Влез он — мокрый, всё с него капает, я даже раскаялся, что разрешил ему сесть. Что за мужик? Да бог его знает. Лет под пятьдесят, русский на вид, непримечательный. С пузом, плотный такой. Упитанный. Лицо волевое, выбрит гладко. Но не сказать, чтоб лощеный. В плащике легком, промокаемом: действительно окоченел, видать. Да я особо на него не глядел: невежливо как-то.
Единственное, что могу про него сказать — это помимо его речей странных — что в паузах, когда мы молчали, мне с ним не было дискомфортно. Знаете, как обычно бывает? Молчат двое незнакомых, и неуютно как-то. А тут не было такого. Будто свой.
И ВОТ МЫ ПОЛЗЕМ уже минут двадцать, до "Аэропорта" не доехали еще, и всё молчим. Я печку врубил, мужик успел наполовину высохнуть, он весь как-то размяк, развалился, словно на печке: видно было, что ему уютно.
Тут вдруг "Лексус" какой-то с левого ряда внаглую передо мной влезает, и я ору: "Твою мать! Что ж все с ума посходили-то! Чума бы, что ли, всех вас побрала, чтоб город пустой был!"
А мужик и говорит, с иронией так, мурлыча:
— А по мне, толпа людей в час-пик хоть в метро, хоть, вот, в машинах на проспекте — это прекрасно. Гораздо лучше, чем пустота, как после нейтронной бомбы.
Я даже язык проглотил, а он продолжает:
— Вы, замечу, в метро не бываете: я по машине вашей сужу. А я езжу постоянно. И вообразите себе: стою я в очереди на эскалатор в час-пик где-то на кольцевой. Народищу! Вспрыгнул на ступеньку, еду вверх, оглядываюсь: море людское. И я представил вдруг: то же самое место, тот же час-пик — и никого вокруг. Ни единой живой души. Вымерла Москва, не осталось больше никого из людей. И мне страшно стало! Вы представьте только. И еще страшнее от мысли, что ведь, не дай-то Боже, такое может случиться через сколько-то лет. Вымрем все. И тогда я обрадовался, что так много моих соотечественников вокруг. Стоят рядом, давят локтями.
Я помолчал. Потом ответил ворчливо:
— Что же вы сейчас на метро не едите, не радуетесь?
— Пробку автомобильную захотел увидеть, — отвечает. — Прочувствовать.
Ну-ну, прочувствуй, думаю. И тут он мне прогнал такое… как же он сказал? Что-то вроде:
— Видите ли, пробка — это естественная потребность человека. По большому счету, всё человечество, плодясь и размножаясь, стремится к одной большой пробке на планете. Это и есть прогресс, это гуманитарный подход и инстинкт выживания. А вот обратное стремление обуздать рост населения, всевозможное мальтузианство, "римские клубы", людоедские теории "устойчивого развития", с их абортами и контрацепцией, с трюизмами вроде "меньше народу — больше кислороду", с нейтронными бомбами и чумою — это-то как раз попахивает дьявольщинкой, не находите?
Я не нашелся, что ответить, честно говоря. Потом все-таки брякнул:
— По вашей логике, всё что Мать-Природа ни делает — всё к лучшему. Тогда уж и на чуму соглашайтесь.
Неожиданно сзади слева донеслись звуки мигалки. "Скорая" пыталась продраться по крайнему ряду, тачки нехотя уступали ей путь, и когда она проезжала мимо, некоторые особо прыткие тут же норовили пристроиться за ней, словно в кильватер ледокола.
— Вот вам, пожалуйста, — я вальяжно так кивнул на "Скорую", ощутив всю несерьезность мужиковской аргументации. — Пробки это прекрасно, считаете? Скажите это тем, кто сейчас умирает, дожидаясь, когда же эта чертова колымага до них доберется.
Ответил ему, а сам думаю: не дай бог так вот внутри "Скорой" в час-пик пробираться. Как в воду глядел… Мужик даже не взглянул в сторону "мигалки". Поправил плащ и высокомерно, как мне показалось, произнес:
— А вам не приходило в голову, молодой человек, что эта "Скорая", вообще-то, едет слишком поздно, когда уже петух клюнул?
— Минутку…
— Вся современная цивилизация выстроена по очень неудачному принципу "успеть в последний момент", — мужика было не прервать. — Если женщина беременна, то везти ее в роддом уже когда, не знаю, воды отошли. Если горит здание — мчаться через весь город тушить. Хлеб свежий доставлять в последний момент. Встречи назначать так, что все равно опоздаешь. В случае же другого отношения к жизни — неспешного, "пробочного" — роженицу будут отвозить в роддом заранее, за неделю. И наблюдать за ней на дому будут, соответственно, гораздо тщательнее — чтобы не проморгать момент. И хлеб в каждом доме печь будут, как в Германии какой. И за окурками непотушенными следить станут пристальнее.
Мысль эта показалась мне выморочной… Чашку заберите, пожалуйста. И давайте теперь как-нибудь на левый бок меня повернем — аккуратней с ногами только… А вы стулья переставьте…
— Другой цивилизации у меня для вас нету, — я начинал на него злиться. — И если уж говорить о ее принципах, то один из важнейших — это прогресс коммуникаций… Твою мать, да проезжай ты!.. Можно, конечно, воспевать атомарность общества, когда все живут отдельно друг от друга, будто на хуторах: хлеб сами себе пекут и роды сами принимают. Но это-то как раз противоречит даже вашей собственной философии. Как бы вы радовались толпе соотечественников в метро, если бы каждый из них забился в свой улей и нос не высовывал?.. Ах, твою богу душу, куда ж ты прешь-то, осёл!
ВОТ ПРИМЕРНО В ТАКОМ ДУХЕ я ему и отвечал, и ругался одновременно. Мужик потянулся, хрустнул косточками пальцев. Видно было, что я нисколько не напрягаю его и что сейчас он мне вмажет.
— Я не о том толкую, — проворковал он. — Я о том, что спешка не нужна. Бежать, опаздывать, торопиться — куда, зачем? К смерти торопиться, что ли?
— Стремление к скорости, к быстрой езде, к быстром перемещениям заложена в человеке. Быстро ехать — это здорово, это великолепно, это экономия времени ради более важных дел, наконец! — выпалил я.
— Ну да, мчаться, как угорелый на работу, экономя время, на такси, чтобы, наконец, предаться главному делу жизни. Службе в пыльной конторе. И через десять минут ты уже зеваешь, не понимая, какого черта ты сюда несся, как угорелый. Куда вообще можно спешить в этом лучшем из миров?
Короче, Торо и Кастанеда в одном флаконе. По-крайней мере, с тобой интересно, подумал я. Не зря я тебя подсадил. А мужик продолжал, довольный собой:
— Отчего, скажите на милость, вы, выезжая из пункта "А" в пункт "Б", всякий раз делали бы сто семьдесят, если бы не пробки да менты? Почему вы норовите проскочить это пространство, словно тут радиация разлита? Да потому, что в дороге вы ощущаете себя выключенным из жизни. Для вас дорога — как сон без сновидения: скучно, однообразно, неинтересно. Не жизнь вовсе.
Тут он полез во внутренний карман, вытянул понтовую такую фляжку в коже, отвернул крышечку и знатно отхлебнул. Мне достался лишь запах коньяка. Я машинально сглотнул, а он явно чувствовал себя в ударе:
— Что нас больше всего напрягает в пробке? Низкая скорость? Вовсе нет. Ненависть к пробке заключается в ощущении все той же "выключенности из жизни". Когда невозможно ничего больше делать, кроме как пялиться на дорогу и злиться на таких же бедолаг, как ты. Жизни не видно.
Мы проехали, наконец, "Аэропорт" и оказались в зоне строительства этого то ли тоннеля, то ли четвертого транспортного — это еще обещают сдать в 2009-м. Словом, дорога сузилась до полутора полос, ограниченных отбойниками. Обгонять тут больше никто никого не мог, и мы, как ни странно, поехали быстрее. Вот не буду спрашивать, как тебя зовут, решил я про мужика.
— Но если так, то решение пробки на редкость простое, — видно было, что коньяк помог мужику набрать нужную высоту полета мысли. — Тривиальная автоматика. Сделать так, чтобы тачка сама держала дистанцию. В Японии это введут на дорогах лет через десять, полагаю. Машины превратятся в вагоны одного гигантского поезда, только без сцепок, и водители смогут, наконец, заниматься в своем авто чем душе угодно. Жить в пробке. Не считать это тратой времени.
— Ну да, а у нас это введут лет через двести, — мои глаза уже слезились, засоренные пробкой, я уже сам весь был какой-то тормознутый, и слова медленно сходили у меня с языка. — А до тех пор максимум, чего можно получить от пробки — это разговор с таким умным собеседником, как вы.
Мужик пропустил это мимо ушей: он во все глаза пялился на типичную сцену московского автопотока: очередной "Жигуленок" стоял, чуть ли не вжавшись в отбойник, жалобно мигал аварийкой и безбожно кипел, несмотря на как бы зиму вокруг. Затем мужик всем телом повернулся ко мне и жарко задышал:
— Двести лет? Сказать по правде, я совершенно не могу понять, отчего, например, вы отказываетесь воспринимать свое нынешнее нахождение за рулем как полноценную жизнь. Просто живите, и всё! Дышите, думайте, мечтайте. Разговаривайте, в конце концов. Разве пробка этому помеха? Дух дышит где хочет. Вот вы извелись весь, мечтаете поскорее добраться домой. А что дома? Что кардинально изменится-то? Вы и дома будете изнывать, не зная, чем бы себя занять, куда уткнуться. Усядетесь у телевизора пиво пить…
Его морализаторство стало мне неприятным:
— Да послушайте, вы! Почём вам знать?.. Да даже если и пиво за ящиком… Сказать вам, чем изнывание в пробке отличается от изнывания по жизни? Простой вещью. По жизни я хочу изнывать — и изнываю. Никто меня не неволит. А маяться в пробке я вынужден! Вы-нуж-ден. По тысяче причин. И вот я еду тут как идиот и что-то не нахожу в себе желания радоваться. Вместо этого мне хочется ором орать, проклиная эту сраную власть, которая десять лет две полосы дополнительные строит, а сама живет там, где на автострадах верхний предел разрешенной скорости давно отменен!
Впереди нам снова мигала аварийка. Серебристая "Альмера" стояла, развернувшись бочиной к нам, и на бочине той живого места не было. Передняя дверь открыта неестественно, вся искорежена. Водитель — зеленый пацан — тупо бегал вокруг, звонил по мобиле. "Ниссан" уже остывал, и снег на нем не таял, покрывал белым…
СКОРО ОБХОД, вам придется минут на десять выйти, о'кей? Что же дальше-то? Ах, да… — Люди — странные существа, — процедил мужик. Качнул фляжкой, словно пьет тост за того пацана. Сделал глоточек. — Часто они сами лезут туда, где потом скулят от безнадеги. Вот вы, — он снова как-то резко обернулся ко мне. — Знали же ведь, что пятница, вечер… И все равно поехали, хотя могли бы переждать пробку на работе. Выехали бы не в пять, а в десять, и в те же одиннадцать были бы дома. Час вместо шести. Вам куда ехать, кстати?
Я ответил. Он продолжал:
— Есть, видимо, в пробке что-то, что притягивает. То ли это от одиночества. То ли это новый аналог советской очереди, где люди знакомились, болтали, влюблялись — чувство коллективизма такое. И ведь пробка — это не только очередь, но и демонстрация, и военный парад, и походный строй, и похоронное шествие (тут я чуть не поперхнулся, честно). Затылок в затылок, левой-правой, трубят клаксоны, "улицы стали как будто шире". А может быть, человек через пробку хочет прикоснуться к вещам, о которых и сам-то не очень задумывается, — к идее дороги как главному признаку человеческой цивилизации.
Мы въехали на площадь у "Сокола", трафик тут был совершенно хаотическим, и я с трудом слушал его, стараясь уследить за дорогой.
— Что, скажите, более, чем дорога, свидетельствует о разумности человека, о его инаковости, отличности от природы? Дома, машины, строения? Но всему этому есть аналоги в природе. А вот тонкой, прямой горизонтальной линии, каковой является трасса, аналогов у природы нет. Вертикали есть любые на выбор — деревья возьмите, а вот узких горизонталей нет.
— Упавшие деревья, — съязвил я. Он, казалось, и не заметил:
— Миллионы лет пройдут, человечество давно уйдет отсюда, дома рухнут и будут съедены лесами и пустынями. А хорошие дороги останутся, и по их прямым лучам, вырубленным на теле Земли, пришельцы из космоса догадаются, что тут когда-то была цивилизация.
"И немедленно выпил", как говорится. За пришельцев, видимо. Мы вырвались, наконец, на оперативный простор Ленинградского шоссе после Волоколамки, но еще до "Войковской" опять немилосердно увязли в резине пятничной московской пробки. Мужик, наконец, предложил отпить и мне, и я позволил себе сделать маленький глоточек. Маленький, да-да, перестаньте вы.
— А может быть, — не мог остановиться он. — Страсть человека к пробке объясняется тем, что она содержит в себе самый загадочный феномен современной цивилизации, встречаемый хоть в супермаркете, хоть в телевизоре, хоть в футбольном календаре, — феномен бесконечной вариации на одну и ту же тему. Кто-то недавно хорошо написал про то, что стеллажи в магазине, заставленные сотнями одинаковых товаров, их избыточное многообразие, — всё это подавляет и восхищает одновременно. Или тот же футбол… Вы любите футбол?..
Я кивнул.
— Из недели в неделю, из года в год, по одним и тем же правилам, в десятках чемпионатов и лиг одновременно происходит таинство игры. Люди успевают состариться, дед передает свою болельщицкую "розу" внуку, а бесконечные матчи их любимого клуба все идут. Это напоминает религиозный календарь: вся жизнь подстраивается под эти среды и субботы, когда играет твоя команда. "Нет, дорогая, в субботу я не могу: в субботу в шесть — "Спартак"!.." И ведь постоянно одно и то же, с мелкими вариациями, — а ты всё приходишь на стадион, каждый раз будто заново.
Солдаты-памятники на мосту у "Войковской" глядели неподвижно на меня и в свете фар, казалось, внимательно слушали моего мужика… Мандарины отличные, спасибо. Сладкие и без косточек, супер!..
— Эти повторы… Кажется, Гельман заметил как-то, что повторение — признак инфантилизма. На аттракционах взрослые жаждут всякий раз чего-то новенького, дети же хотят повторения того, что им только что понравилось… Так и пробка: медленное торжественное повторение одного и того же — при малой скорости сущностные различия нивелируются, и машины сливаются: "Ока" становится неотличимой от "Мерседеса"…
— В наших пробках есть одна национальная особенность, — я решил прервать, наконец, эти философствования. — Везде в мире чем твоя машина миниатюрнее, тем легче тебе передвигаться в пробке. В Москве же всё с точностью до наоборот.
ВРАЧИ, КАЖЕТСЯ, в соседней палате уже. Ладно, дорассказать успею. К "Водному Стадиону" стало гораздо свободнее, но я знал: ближе ко МКАДу будет только хуже…
Мужик тряхнул фляжкой, определяя, сколько осталось. На дне булькнуло. Я собрался с мыслями и выдавил из себя:
— Москва превратилась в бычье сердце. Застой крови. Вы аналог дорог искали? Представьте тромб в жилах. Кровь не проходит — рука отмирает. Кровеносные сосуды страны — чем вам не аналогия?
Мужик оставался невозмутим:
— Сердце, да. Сгусток жизни — и полноводные сосуды вокруг. Молодой человек, суть пробки — не в застое, это не автостоянка. Это медленно повторяющееся неуклонное торжественное продвижение к цели. Продалбливание пути коллективом — как метротоннели долбят. Вы, юноша, замечали, что назад в пробке ехать невозможно — в отличие от обычного движения на пустой дороге? Только вперед! А замечали ли вы, что пробка часто возникает из ничего, безо всяких аварий или внешних препятствий на пути? Словно возникает вдруг что-то впереди, чего передние машины не в состоянии преодолеть в одиночку, и им требуется помощь всей мощи сзади идущих машин. Словно надо что-то протолкнуть, пробить какую-то брешь этим тараном.
Я указал ему на улицу за стеклом: вот, мол, живой тебе пример. Мы как раз подъехали к "Речному Вокзалу" и вляпались в пробищу, тянувшуюся через МКАД наверняка до самого конца Химок. И рационального объяснения этой вечной пробки у меня не было, поскольку МКАД влиял мало, Ленинградка тут не сужалась даже у блок-поста ГАИ, а напротив "Гранда" и "Икеи" вдоль шоссе никто не парковался.
В галлюцинозах, возникавших от часовых сидений в этой пробке, у меня выстраивались жуткие теории заговора, связанные с войной Москвы и области, Лужкова и Громова, со специальными "диверсантами" на "Шахах" и трейлерах, на уборочных и ментовских машинах, что назло соседу плелись как черепахи, ломались посреди дороги, устраивали затор, не впускали поток машин на территорию конкурента, к его торговым центрам или станциям метро, намеренно отравляя жизнь всем вокруг.
И я принялся рассказывать. Не нужны ваши эмпиреи, говорю. На землю опуститесь. Вот вам жизнь. Вот он, застой. Ничего не происходит, все стоит. И на дороге, и в стране. Где развитие? Где прорыв? Где новый Сталин? Все только копится, все в Стабфонд бабло собираем, Штаты спонсируем. Где этот ваш коллективизм, где ваш таран? Страна нового Брежнева прославляет. Людям-то эта пробка по душе, говорю, вы правы. Левой-правой, да. Никто не рыпается. Да их еще и прикармливают это позднесоветской мертвечинкой. Тишь да гладь как на кладбище.
Мужику стало жарко. Он совсем уже расстегнул плащ. Лобовое стекло с его стороны запотело:
— У меня, признаюсь, тоже была машина. И когда я ездил по Ленинградке и попадал в пробку, знаете, о чем я всегда думал? Я радовался и говорил: "Вот здорово, пробка! Зато уж после нее всё поедет так поедет!" А вот при сорока километрах в час подобное невозможно, верно? Так и будешь плестись до конца.
Мы въезжали на мост над каналом имени Москвы, он посмотрел на застывший простор воды под нами. Я держался за баранку как за спасательный круг, а он не сбавлял газу:
— Помните из курса физики: энергия потенциальная и кинетическая? Пробка — это ведь как плотина, сдерживающая материю, которую нужно преодолеть. Энергия застоя вдруг прорывается и дает свет и тепло. Высший смысл пробки — в моменте, когда она волшебным образом кончается, и наступает преображение, новое состояние вещества, новый уровень иерархии: машины вдруг начинают мчаться.
Я сам был словно в поту, мы вырвались из щупалец Москвы и с размаху врезались в гущу Химок. Мужик допил, наконец, свой коньяк, спрятал флягу, засмеялся вдруг отчего-то и зашептал скороговоркою, чуть не целуя мне ухо:
— Пробка прекрасна тем именно, что всегда есть место и страсть ее преодолеть. Что это — не какое-то завершенное, мертвое состояние материи. Это вам не "открыточный" бюргерский лужок под солнышком и не немецкая автострада, после которой всегда наступает черед концлагерей. Пробка — это жизнь, замершая накануне рывка. Как тигр перед прыжком. Или кокон бабочки. Или нераспустившийся бутон. Есть куда стремиться и что преодолеть. А преодоление есть спасение… Вон там тормозните, пожалуйста.
Я вырулил к обочине. Впереди слева, за "Ежами", блистали огни моллов. Мужик открыл дверь, стал вылезать в дождь, распаренный, довольный, и воздух с улицы обдал меня прощальным коньячным вкусом. Вдруг он обернулся и прокричал, пересиливая какофонию шоссе:
— Поэтому и вся человеческая цивилизация как одно сплошное стремление к пробке в рамках тесной планеты Земля — это тоже прекрасно! Потому что рано или поздно это потребует революционного преодоления! Качественно нового этапа жизни, циолковщины-федоровщины такой! Ну, с богом!
Он с силой захлопнул дверь. Поскользнулся: видно, начало подмораживать. Я не стал следить, куда он двинулся в ночи.
Отъехал, тут же потеряв его в крошеве полудождя-полуснега.
Проехал "Ежи" и мост через "железку". Пробка кончилась.
Я разогнался.
Но так до Сходни и не доехал.
Вот и врачи, здрасьте… Ладно, мужики, в следующий раз договорим. Спасибо, что навестили.