ИГРА №1

НОМЕР 51 (735) ОТ 19 ДЕКАБРЯ 2007 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Сергей Кургинян
ИГРА №1
Президентские выборы как экзистенциальная и политическая проблема
ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Если бы "Единая Россия" получила на выборах в Государственную думу 2 декабря 2007 года, например, 40 процентов, а не 64, то политический кризис начался бы 3 декабря 2007 года. Это я знаю точно. И из этого я исходил в своем поведении.
"А что, собственно, плохого в политическом кризисе? — спросят меня. — Медведев лучше? А если он провалится, то чем кризис 3 декабря 2007 года будет отличаться от кризиса марта 2008 года?"
Политический кризис в России — пролог к системному кризису. А Медведев… Я смотрю на его лицо, вслушиваюсь в интонацию… Изнутри рвется некая… скажем так, целеустремленная жесткость. На что она будет направлена, я не знаю. Никто не знает. Потому что и сам Медведев не знает ("Мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать").
Зато предсказуемо другое. Выдвижение Д.Медведева… Согласие В.Путина на пост премьер-министра в случае победы Медведева… Всё это даже не миттельшпиль.
Д.Медведев должен теперь строить диалог не с начальством, а с обществом. Он будет этот диалог строить… А его противники будут этот диалог разрушать.
Выборы — это всегда политическая война.
Выборы в России — это еще и элитная война.
Выборы в России в условиях отсутствия консенсуса элит — это война, в которой антагонистические властные группы, связанные очень хлипким консенсусом, будут применять любые средства. Это мы уже проходили… Уже несколько раз за счет этого постсоветская Россия висела на волоске. И никогда этот волосок не был так тонок, как сейчас.
Административный ресурс всегда ограничен. Административный ресурс при элитном расколе особо ограничен. Диалог с обществом пока проблематичен. Что, если он будет сорван? Тогда ко второму туру обнаружится… Чур меня!
Класс власть не отдаст. Он будет сопротивляться. Как всегда — тупо. Но с каждым годом всё более "отвязанно".
Зюганов в 1996 году повеселел только после "Письма тринадцати", когда понял, что ему не дадут стать "жертвенным козлом", принесенным на алтарь победы глубоко антагонистических ему сил. Которые и разыгрывали победу Зюганова как карту для "чрезвычайщины".
А что плохого было в этой "чрезвычайщине" с патриотическим лицом?
Плохо было то, что к марту 1996 года она была тождественна государственному распаду. Тупой инстинкт класса, удерживающего власть, мастерски разыгрывали иноземные силы. Вы не верите, что это может произойти одиннадцать лет спустя? А я верю. И исхожу из этого во всем. В том числе в оценке Медведева.
WHO IS MR. MEDVEDEV?
Ответ пока что апофатический. Он для общества не демон… Демон — это тот же Чубайс… или Гайдар. Но и позитивных ассоциаций пока немного. И их, безусловно, недостаточно для "игры №1". А тут еще восклицают: "Западник! Либерал!"… Ребята, вы не в Давосе!
Если Д.Медведев не переиграет быстро этот давосский бренд, мы напоремся на полномасштабный — политический, системный и государственный —кризис. Переиграть давосский бренд за счет пиара нельзя. Нужно найти в себе и предъявить обществу подлинно национальное содержание, соизмеримое с масштабом вызова, который предлагают, прошу прощения, история и судьба. А как иначе-то?
У "игры №1" свои законы. "Игра №1" предъявляет свои претензии. Она неумолимо требует "перезагрузки матриц". То есть отрыва Медведева от всех и всяческих пуповин. Его выхода из тени (тени Путина, тени Давоса) под софиты большой российской политики. Помимо этого выхода, нужно еще очень и очень многое. Но вначале — это, потом другое. Потому что если этого не будет, то и говорить не о чем.
"Париж стоит обедни", — сказал король Генрих IV. Он был гугенотом и проявил мужество, отстаивая свою веру. А потом перед ним возник выбор — перейти в католичество (обедня — символ подобного перехода) и стать королем Франции — или оставаться Генрихом Наваррским, сохраняя свои гугенотские ценности. Генрих выбрал трон.
Что выберет Медведев? Скажет ли он: "Россия стоит…" Стоит чего? Отказа от Давоса как от своих прежних ценностей? Но мало отказаться от прежних ценностей. Надо найти в себе новые — адекватные новой роли. Это не пиар. Это опять же — простите — история и судьба. А как иначе?
Путин вышел на народ не с пиаровскими концепциями, а с криком души, выразившимся в словах: "В сортире — и то замочим!". Думаю, что поначалу Путина самого встревожил этот его собственный крик души, вырвавшийся за рамки пиара. Но ровно в той степени, в какой Александра Лебедя крик его души ("В Лебедяни будете скоро жить!") одномоментно погубил, крик души Владимира Путина оказался созвучен обществу. Тому реальному и небезусловному обществу, которое мы имеем — с его противоречиями, отпечатками переживаемой непростой эпохи и так далее.
Медведев вчера был лишь избранником Путина ("Единой России" и прочих суррогатных конструкций). "Игра №1" предполагает, что он должен взять на себя крест другого избранничества.
"А как иначе-то?" — в третий раз пытаюсь я спросить этот самый политический класс. Спросить тот "коллективный субъект", который связан теперь с Медведевым гораздо плотнее, чем ему кажется. Я не навязываю классу свою позицию. Я хочу понять, что он по этому поводу думает. И думает ли что-нибудь вообще.
ДУМАЕТ ЛИ ПОЛИТИЧЕСКИЙ КЛАСС?
Обладает ли класс как целое — сознанием и самосознанием? То, что отдельные его представители могут быть вполне неглупыми людьми… В это я охотно верю. Но что происходит с классом? А также с теми умными людьми, на которых, в силу политической и иной ответственности, слишком сильный отпечаток накладывает это самое роковое классовое безмыслие?
Легко спросить себя, что происходит с классом. Но как получить ответ? В принципе, я знаю, как… Надо, чтобы вопрос охватил все твое существо. А когда это происходит — можно увидеть сон. Недавно я его увидел. В этом сне я увидел класс… Да, да, весь класс целиком — как личность, с которой можно выйти на рандеву. Я вышел на это рандеву. И посмотрел в глаза. А когда я увидел в глазах то, что увидел, то в холодном поту проснулся.
Если я просто расскажу этот сон, то меня никто не поймет. Поэтому я расскажу другое — незатейливое и вместе с тем сходное.
Когда-то — лет шесть-семь назад — я шел по лесной дороге, ведя среднеазиатскую овчарку, активного, молодого и самостоятельного до самонадеянности пса, рвавшегося с поводка в разные стороны. Шел, думал о чем-то… И упустил момент, когда пес закрутил поводок вокруг придорожного ивового куста. Запутавшись, пес испугался. И стал лихорадочно выпутываться, запутываясь еще больше. После чего завыл. Проклиная свою задумчивость, я кинулся распутывать поводок. И напоролся на глаза собаки, в которых был совершенно особый — не звериный, а человеческий — фундаментальный испуг. Пес уже проявил к этому моменту свое бесстрашие. Он готов был драться с несколькими собаками, принадлежащими к другой возрастной и весовой категории. Пугался он редко и особым образом. Не тогда, когда попадал в беду. А когда… Ну, в общем, когда запутывался.
Этот конкретный и не забытый мною страх (страх запутывания) и тот страх, который я увидел, заглянув в глаза класса, были глубоко (и я бы сказал даже — онтологически) сходными.
Класс запутался. Он запутался в собственных противоречиях, во внутриклассовых распрях. Вся эта многомерная путаница — между западничеством и державностью, публичностью и закрытостью, декларативностью и бытийственностью, — в итоге вылилась в систему недопустимых пренебрежений.
А они-то и затянули поводок на горле у собаки, бившейся вокруг коварного ивового куста… Прошу прощения, на горле у этого самого класса. Что же это за пренебрежения?
Пренебрежение №1 касается фундаментального принципа Оккама. Того самого, в котором сказано: "Не умножай сущности сверх необходимости". О чем идет речь? Есть проблема. Властная или любая другая. У проблемы есть несколько решений. Вроде бы все они приводят к искомому результату. Какое выбрать? Ответ — самое простое. Почему? Хотя бы потому, что чем больше элементов в схеме, обеспечивающей решение, тем менее она надежна. И по другим очень, очень многим причинам.
Самое простое решение властной проблемы состояло в том, чтобы принять необходимые конституционные поправки. Почему это называлось "разрушать Конституцию" — непонятно. Есть ли в мире хоть одна Конституция, в которую конституционным образом нельзя ввести поправки? Я не ахти какой конституционалист, но мне кажется, что таких конституций нет. По крайней мере, в отношении ведущих стран мира я все время сталкиваюсь с фразой: "Согласно такой-то поправке к Конституции…" и так далее.
Пренебрежение №2 касается традиции. Той самой привычки, которая душа держав. Говорили-говорили о привычке и о традиции — и на тебе! Привычка (она же традиция) состоит в том, что простое — ВСЕГДА ЯВЛЯЮЩЕЕСЯ ПРИОРИТЕТНЫМ — в нашей культуре будет суперприоритетным. Ибо тут простое не только ценят по существу, но еще и… ну, как иначе скажешь? "Еще и любят".
Вроде бы Путин это понимал. Потому что органически и технологически всегда предъявлял себя как простое. Но данное решение Путина никак не является простым. Простое — это уйти или остаться. А тут "остаюсь, уходя" или "ухожу, оставаясь"… Это, конечно, диалектично… Но… Так и хочется почему-то поэтически сформулировать свою мысль:

Диалектично,
Но непривычно…

А раз непривычно, то за гранью культурно необходимого.
Пренебрежение №3 касается системной архитектуры. Конституция — это оболочка. Суть же — в политической системе. Выстроенная Путиным политическая система не позволяет использовать властно-перераспределительные приемы. Исполняя же их, можно нарваться на фатум особой — системной — нелегитимности. И тогда трансформация Системы превратится в ее развал, а развал Системы — в развал государства. Я не хочу сказать, что это обязательно произойдет. Но риск есть. И он огромен. А зачем рисковать-то этим? В условиях, когда уже один раз дорисковались? Ведь разве не в этом суть советского усложнительства? Хрущев получил в наследство очень прочное сооружение. И решил в нем потанцевать, пиная ногами стенки движущегося вагона. Вагон выдержал. А следующий раз — не выдержал. Потому что сооружение уже расшатали.
Пренебрежение №4 касается прерогативы места над человеком. Место — это президентский пост. Человек — Путин. Путину внушили, что от перемены места его потенциал (влияние в народных массах и элите) не изменится. Что за чушь! Кто из политиков сохранял влияние, теряя (или меняя) место? Черчилль? Де Голль? Эйзенхауэр? Кто? Ах, Дэн Сяопин! Почему рассматривается не норма (и не российская традиция), а аномалия (в рамках чужой традиции)? Почему не раскрывается природа аномалии? Ее связь со структурой китайской элиты и китайского общества? Дэн Сяопин обладал контрольными механизмами, потому что сохранил другое, более важное место. Место главы китайских элитных неформальных структур, чьи приказы безоговорочно выполнялись функционерами. У нас есть что-то подобное?
Пренебрежение №5 проявлено по отношению к возможности автономного поведения так называемого ближайшего окружения. Путину говорят: "Да кто они такие без Вас! Будете Вы формальным царем или нет — куда они от Вас денутся! Это же не люди! Это функции с нулевой автономностью! Вы же знаете". На самом деле НИКТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ. И знать не может.
Борьба элит — не выдумка. Ах, эти элиты, видите ли, дрожали в ожидании верховного решения о преемнике, а не боролись! Кто и как боролся — это отдельный вопрос. Но почему здесь нужно всё рассматривать по принципу "или — или": или дрожали, или боролись? Боролись — и дрожали. Дрожали — и боролись. При дворе иранского Шах ин-Шаха ("да святится имя его!") так дрожали, что дальше некуда, и одновременно (да-да, одновременно!) боролись с беспощадным бесстрашием и беспредельной жестокостью. Просто нормы были другие. И способы борьбы задавались этими нормами. А сам закон борьбы отменить невозможно.
Вообще, желание отменить законы лежит в основе гигантского количества сегодняшних классовых заблуждений. И тут я подхожу к основному вопросу — люб ли мне этот класс? Считаю ли я себя его частью? Когда я кинулся выпутывать собаку, рискуя, что она меня цапнет с испугу, я понимал, зачем я это делаю. Эта собака была для меня близким существом. Является ли для меня подобным же существом эта самая собирательная социальная личность (личность ли?), и почему я так волнуюсь по ее поводу? В чем критерий — он же стратегический принцип? В личном отношении к кому-то? В корысти? В вассалитете (оммаже, как говорят мои знакомые историки, рассматривая нынешнюю — опять-таки запутанную — северокавказскую ситуацию)?
Мне кажется, что в нынешней ситуации без стратегического ориентира все мы скоро превратимся в таких же запутавшихся существ, кидающихся из крайности в крайность. Например: "Путин — бог (державник), Медведев — бес (либерал), бог избрал беса, державник — либерала… Как это может быть?" Или наоборот: "Медведев — бог (либерал), Путин — бес (державник)…" Тьфу, без поллитры не разберешься!
Ну, так вот, чтобы разобраться, нужно признать, что ситуация вообще пакостная. Что она не просто пакостная, а невероятно и беспрецедентно пакостная. Причем она настолько пакостная, что применять к ней моральную идеологическую и политическую метрику, накладывая на всю нее некую сетку своих координат, — просто глупо.
Когда ситуация не настолько скверна — это можно сделать. Да и то, при некой эластичности накладываемой сетки координат. Но когда скверность достигает определенного порогового значения, измерять все подобными мерками добра невозможно.
Также невозможно и изъять добро полностью из своей критериальности.
А значит, надо оставить для благодати и критериальности — некое ядро. И свести его к одному принципу.
КАКОВ ЖЕ СТРАТЕГИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП?
Если мне докажут, что угроза потери российской государственности — позади, я буду совершенно иначе самоопределяться по отношению к очень многому. И далеко не только к Д.Медведеву или В.Путину. Но я-то знаю, что эта угроза обостряется с каждым днем. Любое политическое телодвижение (текст, оценка, занятая позиция) должны поверяться именно этим — возможным влиянием на само существование своего государства.
Сказанное вовсе не означает, что В.Путин или Д.Медведев — это государственники, а все, кому они не нравятся — "антигосударственная сволочь". Я вообще не о людях. Я о процессах, факторах и всем прочем.
Мне, например, были абсолютно чужды люди в команде Джорджа Буша-старшего, которые разруливали процесс в 1991 году. Эти люди, в отличие от меня, не питали никаких симпатий ни к СССР, ни к России. И почему бы, собственно, им было питать эти симпатии? Но они были позитивным фактором в силу того, что боялись ядерного хаоса на территории СССР. И потому выступили против выхода автономных республик из состава РСФСР по той схеме, по которой союзные республики выходили из СССР.
В условиях, когда антигосударственное безумие правило бал, пренебрегать позитивностью этого фактора было бы непростительно. Кто-то скажет, что подобная всеядность — унизительна. Согласен. Но эта унизительность вытекает из существа ситуации. Из постоянного балансирования нашей страны на грани государственного небытия. Если бытие является ценностью, а небытие — антиценностью, то все средства, позволяющие предотвратить небытие, должны быть использованы.
Предположим далее, что у вас есть две элитные группы, почему-либо существенно влияющие на положение дел. Предположим, что одна из этих групп хочет работать на вашей территории "элитно-вахтовым" методом. Что она уже укоренилась на чужой территории. А государство, которое для вас является ценностью, рассматривает как насос, с помощью которого можно выкачивать деньги из бывшего своего отечества, ставшего эксплуатируемой колонией. Предположим также, что другая группа, почему-то тоже влиятельная, хочет одномоментного уничтожения данного государства по своим причинам и исходя из своего понимания выгод.
Мне скажут, что "оба хуже" ("чума на оба ваших дома" и так далее). Я же отвечу, что такая оценка противоречит стратегической цели. Потому что даже тот, кто хочет всего лишь паразитствовать, должен быть вами использован против того, кто хочет не сосать кровь из животного, а забить его на мясо. Потому что в этот момент он забить на мясо может, а помешать ему никакой благородный рыцарь не может. Силами для того, чтобы помешать, обладает только тот, кто скажет: "На фига добивать! Можно кровь сосать — это выгоднее!"
Мне скажут далее, что тот, кто так сосет кровь, все равно доведет страну до ручки. И это, безусловно, так. Но если в данный момент у вас почему-либо нет других средств остановить худшее, нужно использовать и это средство.
Так обстоит дело даже в самых отвратительных случаях. Но есть ведь и другие — тоже не ахти какие, но чуть более позити… нет, скажу лучше "чуть менее летальные".
Есть, например, государственники поневоле. Не паразиты, а игроки. Эти игроки наконец-то поняли (или начинают понимать), что их миллиарды долларов — ничто без сильного государства. Что эти миллиарды просто беспощадно отберут. Или сделают их обладателей супербогатыми бомжами, уязвимыми при минимальных частных изменениях международной конъюнктуры. Эти игроки могут быть абсолютно чужды духу и сути нашей истории (а могут и не быть настолько чужды). Но даже если они чужды — они фактор в сохранении государственности. И почему этим фактором надо пренебрегать, если угроза потери государственности велика? А она не велика, а огромна.
Есть также люди с другим, отличным от вашего, видением государства. А также истории и всего остального. Но у них есть своя государственная страсть. И что? Когда Россия устойчиво обретет безальтернативность в главном вопросе — быть ей или не быть — вы можете беспощадно сражаться с теми, кто не разделяет вашу версию исторического бытия. Но помните: пока вы еще вовсе не ввели ситуацию в рамки, когда вопрос о полном небытии вашего государства снят с повестки дня! Оно еще колеблется между бытием и небытием! И в этом смысле ваш интерес пока совпадает с интересами всех, кому нужна любая бытийственность!
Наконец, возможны ситуации, когда некий фактор (личностный или другой) не обладает позитивной ценностью, но обладает ценностью иного рода. Например, при его изъятии (организации его политического проигрыша или иных способов его обнуления) почему-либо "посыпется" государство. Кто-то спросит: "А что вы о нем, о факторе этом самом, так хлопочете? Из верноподданичества, что ли?" В ответ я попробую сформулировать некую короткую — и вряд ли такую уж верноподданническую — позицию.
ПОЗИЦИЯ-2008
1. Россия при Путине не вышла из ситуации регресса, в которую она вошла при Горбачеве и Ельцине. Есть политические силы, для которых все, что я называю "ситуацией регресса", является "обновительной революцией", "выходом из абсурда" и так далее. Тут все понятно. Но есть и другие силы, которые, апеллируя к ужасу 90-х, утверждают, что этот ужас полностью преодолен Путиным. Запутывание как раз и начинается с данного — ласкающего слух и политически бесперспективного — оптимизма.
Если хотим распутать ситуацию — пора сказать всю правду о ее содержании. Правда же состоит в том, что деградация продолжается. Она не преодолена. Но — сдержана. Без Путина России к 2001 году уже бы не было. А она есть. Превращать эту реальную историческую заслугу в миф об избавлении, избавителе и избавленности — вряд ли имеет смысл. Немногочисленные военные заказы и некие другие частные улучшения — ничего не меняют в общей картине.
2. В ситуации регресса у правящего класса нет конкурентов. Тезис о капитале, готовящем своего могильщика, справедлив только для ситуации развития. Развивая производительные силы, правящий класс создает себе социального и исторического конкурента. В ситуации регресса деградация производительных сил превращает все то, что не входит в правящий класс — в коллективного "доходягу". В социального дистрофика, не способного к созданию властных альтернатив.
3. В этой ситуации вся реальная политическая борьба приобретает не межклассовый, а внутриклассовый характер.
4. Соответственно, эта борьба может вестись только за то, чтобы любые (в том числе, грязные) интересы, объединившись, переломили регресс. И чтобы путинское квазигосударство в качестве предпосылки государства — превратилось в государство как субъект развития. А народ вернулся в Историю.
5. По ту сторону этого превращения классовая, политическая, идеологическая борьба начинают приобретать самодостаточный характер. Но до тех пор наша борьба — это борьба за сохранение хотя бы предпосылок, позволяющих рассчитывать на восстановление исторического бытия. По сути, это негативная борьба. Борьба против небытия.
6. Это очень особенная борьба. Морализация вообще плохой советник в политике. А в такой борьбе ею руководствоваться абсолютно бессмысленно. Это не банальная апелляция к обычному государственному цинизму. Это призыв к отказу от позитивизации политики.
7. Позитивизация требует, чтобы я сказал, в чем позитив Медведева. А я не хочу об этом говорить сразу по многим причинам. Прежде всего, потому, что не только я или кто-то другой не знает содержания Медведева в контексте "игры №1", но и сам Медведев не знает этого содержания. Для того, чтобы познать его (а уж тем более предъявить обществу), Медведев должен по-настоящему включиться в игру. Встать на тот путь, о котором я говорил выше.
8. Не встав на этот путь, Медведев никогда и ничем не станет. И зачем тогда о чем-то говорить? Встав на этот путь, он станет другим. Каким именно? Зачем это предопределять? Поживем — увидим.
9. Отказ от позитивизации придает другое качество негативным определениям. Дело не в том, почему всем будет хорошо, если Медведев выиграет "игру №1", а в том, почему всем будет плохо, если он ее проиграет.
10. Плохо будет не Медведеву, не Путину, не правящему классу, а всем. Проигрыш "игры №1" приведет к тому, что запутавшийся класс поволочет нас всех в тартарары и превратит ситуацию на грани небытия в ситуацию безбытийственности.
11. Выигрыш "игры №1" предполагает, что Медведев встанет на тот путь, о котором я говорил. Встав же на него, он окажется в крайне узком коридоре возможностей. В этом коридоре сейчас находится весь класс. Хочешь выигрывать выборы? Предъявляй национальное содержание! НАЦИОНАЛЬНОЕ! Хочешь иначе оставаться у власти? А как иначе? Через диктатуру? Предъявляй тоже национальное содержание. Не массам, так силовым структурам! Которые таковы, каковы они есть. "Народ и силовые структуры едины" (в своем анти-давосизме).
12. Этот политический фатум превращает всех вставших на означенный путь в нечто сходное. Этот фатум довлеет и над классом, и над его представителями. Медведеву, чтобы выиграть, придется считаться с этим фатумом не меньше, а больше, чем всем другим.
Я не хочу уподобляться одному римскому герою и говорить, что Карфаген должен быть разрушен. Но "Давос" — если Медведеву нужна победа — должен быть вырван с корнем. А не предъявляем обществу в качестве судьбоносной для всех нас верительной грамоты. В противном случае даже победа Медведева в марте 2008 года не гарантирует его от очень скорых (и сокрушительных для класса и страны) неприятностей весьма понятного свойства. Вы этих неприятностей хотите? Я — нет!