ОТКРЫТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРАВОСЛАВИЯ

НОМЕР 49 (733) ОТ 5 ДЕКАБРЯ 2007 г. Введите условия поиска Отправить форму поиска zavtra.ru Web
Аркадий Малер
ОТКРЫТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРАВОСЛАВИЯ

В современном обществе давно и прочно укоренился миф о том, что русскому Православию, в отличие от западно-христианских конфессий, свойственны глубокая интровертность и принципиальная социальная пассивность, вплоть до полной асоциальности. Причем в этот миф верят не только сторонние Церкви люди, но и некоторые православные, оправдывая это состояние особой "созерцательностью" и "неотмирностью" самого Православия в противовес "суетности" и "приземленности" Запада.
Действительно, Православная Церковь с византийских времен сохраняла полноту мистического содержания христианского вероучения и никогда не поступалась им в обмен на внешние и сиюминутные дивиденды, как это случилось с Римским папством и тем более протестантскими "церквами", вообще отрицающими какую-либо мистику. Но из этого вовсе не следует, что учение Православной Церкви хоть в чем-то менее политично, чем учения католицизма и протестантизма. Более того, для кого-то это может показаться неожиданным, но католицизм в меньшей степени признает свободу человеческой воли, чем Православие, а протестантизм вообще отрицает свободу воли человека, так что в самом вероучении Православной Церкви куда больше оснований для социальной и политической активности, чем в любых иных конфессиях.
Однако историческая судьба Православия, судьба "Нового Израиля" не менее трагична, чем судьба Ветхого Израиля. Историческая Православная Церковь, в отличие от западной курии, со времен ранней Византии поставила себя в сильную зависимость от государства, не обладая собственными физическими силами для сопротивления его произволу — и эта зависимость была не случайной. Именно эта зависимость позволила Петру I в начале XVIII века самочинно отменить Патриаршество и ввести секулярно-синодальную систему, просуществовавшую все двести лет петербуржской монархии, что во многом сказалось на самосознании русского общества и привело к обеим революциям. 18 ноября 1917 года, пользуясь неожиданным безвременьем, Русская Церковь восстановила Московское Патриаршество, которое очень скоро было уничтожено большевиками, объявившими Церкви войну на уничтожение.
Таким образом, Русскому Православию последние триста лет приходилось находиться буквально в состоянии выживания и самоспасения, так что об особой внешней активности, да еще и политической, которую могут себе позволить Ватикан или протестантские секты в США, и мечтать не приходилось. Поэтому ложное восприятие Православия как принципиально "пассивной" религии связано с безграмотным отождествлением временного, исторического состояния Православной Церкви с самим православным вероучением.
На сегодняшний день Русская Церковь свободна как никогда в своей истории, но вместе с тем она предоставлена только самой себе, что заставляет активную часть ее клириков и мирян задумываться о стратегиях общественного влияния Церкви, и в частности — о ее политическом влиянии. Ведущую роль в этом деле играет новое, молодое поколение православных активистов, не "запуганных" тоталитарным прошлым и свободно действующих в современных условиях. Так возникает феномен Политического Православия — активного лоббирования интересов Православной Церкви во всех общественных сферах и в первую очередь в системной и несистемной политике.
Возникновение этого феномена вызвало сильное раздражение у многих противников какой-либо церковной активности — либералов-западников, левых атеистов, иноверческого лобби, но что самое неприятное — среди некоторых из тех людей, кто считает себя православным и даже не чужд политической активности. Оказалось, что реальные интересы Православной Церкви далеко не всегда совпадают с личными представлениями этих людей о том, какими должны быть эти интересы. До сих пор Православие в нашей политике воспринималось как необязательное дополнение, своего рода эстетический гарнир к различного рода патриотическим движениям — имперским, монархическим, националистическим и т.д., но никогда как нечто самостоятельное и претендующее на субъектность.
Более того, сама мысль об автономных интересах Церкви, не зависящих от интересов государства или нации, воспринималась как проявление западного "папоцезаризма" и подрывание "соборных основ" русского общества, "православия, самодержавия, народности". При этом эти же люди совершенно не боятся впасть в противоположную крайность языческого "цезаропапизма" и в своих "соборных основах" всегда отводят Православию подчиненную роль, действительно нарушая эти основы.
На самом деле подлинное раздражение противников Политического Православие вызывает не столько даже претензия Церкви на политическую самостоятельность, сколько тот факт, что само православное вероучение, оказывается, отличается от их представлений о нем и действительно позволяет Церкви заявлять о своей автономии. В отличие от других околоправославных движений, Политическое Православие исходит только и только из догматического учения ортодоксального Христианства и строго отличает это учение от всего, что им не является. В этом плане Политическое Православие можно было бы назвать "фундаменталистским" движением, но это не совсем корректно.
Дело в том, что реальный фундаментализм — это тотальное подчинение всей общественно-государственной сферы требованиям Церкви, это и есть тот самый "папоцезаризм" как крайняя форма теократии. При всем желании многих православных людей такая прямая теократия в православном мире невозможна, если только речь не идет о локальных случаях типа монастырской республики Афон, но устроить такой фундаментализм в масштабах целой страны, тем более такой большой, как Россия, просто утопично, и ни один вменяемый православный политик никогда не будет об этом говорить.
Да, православная политика по определению идеократична и "анагогична" — то есть она стремится возводить все элементы общественного строя к христианскому идеалу, но именно потому, что она — христианская политика — она проповедует трезвомыслие и сугубо реалистическое восприятие окружающего мира. Поэтому Политическое Православие, в отличие, например, от исламизма, вовсе не ставит своей задачей насильственное и тоталитарное подчинение всей внецерковной реальности самой Церкви, но оно стремится отстаивать церковное мировоззрение и церковные интересы в предлагаемых общественных условиях, точно понимая, насколько грехопадшее человечество далеко от своего идеала.
По большому счету Политическое Православие существовало во всем восточно-христианском мире и во все времена, но нет ничего удивительного в том, что как целостное явление оно возникает именно сегодня и именно в России — самой большой православной стране мира. Если проанализировать основные ориентации Политического Православия как идеологии, то можно сказать, что оно имеет четко простроенную, "трехэтажную" систему, основанную на неизменном фундаменте универсального, догматически-ортодоксального христианского мировоззрения. Эти три ориентации — клерикализм, византизм и неоконсерватизм.
КЛЕРИКАЛИЗМ: МОСКОВСКИЙ ПАТРИАРХАТ — ВСЕЛЕНСКИЙ
Клерикализм (от лат. clericalis — церковный) — это не что иное, как отстаивание церковного мировоззрения и церковных интересов во всех сферах общественной жизни, это основа Политического Православия как такового. Поэтому реальная история клерикализма насчитывает столько же веков, сколько и сама Церковь. Можно без всякого сомнения сказать, что большинство церковно-политических деятелей были, по определению, клерикалами. В русской истории особенно можно отметить такие имена, как преподобный Иосиф Волоцкий в XV в., Патриарх Никон в XVII в., епископ Митрофан Воронежский в конце XVII-начале XVIII вв., Митрополит Филарет (Дроздов) в XIX в., наконец, такие выдающиеся деятели Русской Церкви ХХ века, как Митрополит Антоний Храповицкий и Митрополит Сергий Страгородский — последние двое по-разному оценивали большевистскую власть: один благословлял вооруженное сопротивление красным, а другой стал "красным" Патриархом, но оба они были воплощением одной и той же линии — православного клерикализма.
Необходимо понимать, что интересы Православия — не абстрактны, а конкретны, они воплощены в конкретном социальном институте — Вселенской Православной Церкви, и никакое внецерковное Православие невозможно.
Главная причина, которая требует от самой Церкви постоянного расширения и влияния, — это задача церковной миссии, церковного миссионерства. Если бы не было этой задачи, поставленной Самим Господом Своим Апостолам, — "Итак идите, научите все народы" (Мф. 28:19), то не было бы и истории Христианства как крупнейшей в мире религии.
Вся история христианской политики — это история взаимоотношений Церкви и государства, и ни о какой "православности" того или иного режима или политического деятеля невозможно говорить вне его отношений с Церковью, вне его церковности. Это условие необходимо помнить, когда мы говорим, например, о православной историософии России, ибо в основе ее лежит — история Русской Церкви, а не православного народа или православного государства.
После Крещения Древней Руси в 988 году следующим равносильным событием в истории Русской Церкви было установление Московского Патриархата в 1589 году, возможное только потому, что еще в середине XV века, после падения тысячелетней Православной Империи Византии Московская Русь оказалась ее единственной наследницей. Однако, Московский Патриархат не получил тогда официального статуса Вселенского Патриархата — несмотря на то, что все возможные исторические и юридические основания для того были. До сих пор "Вселенским" считается Константинопольский Патриархат, столь много веков подчиненный турецким властям и используемый католическим и секулярным Западом в борьбе с Москвой. Требование признать Московский Патриархат — Вселенским — осевая линия русского клерикализма. И это вовсе не следствие какой-то "гордыни" русских, была бы эта гордыня — еще в 1589 году признали, это следствие жесткой экклезиологической логики истории: если Москва — Третий Рим, то Московский Патриархат — Вселенский, tertium non datur.
Таким образом, задача вселенского миссионерства для Русской Церкви особенно усиливается как для Церкви подлинно Вселенского Патриархата. Безусловно, подобное признание, как и многие иные внешние задачи Церкви — например, введение "Основ православной культуры" в среднюю школу — это дело самих церковников, но именно для этого им требуется определенное влияние на светскую власть, то есть наличие клерикального лобби как во внутрироссийской, так и в международной политике.
ВИЗАНТИЗМ: МОСКВА — ТРЕТИЙ РИМ
Из клерикальной позиции следует вопрос о соотношении Церкви и государства, поставленный ребром в IV веке, когда Римская Империя признала Христианство государственной религией.
Решение этого вопроса основано на особом отношении христианского богословия к римской власти как мистическому проводнику "удерживающей" силы Святого Духа. По-гречески "удерживающий" звучит как "катехон" — это центральная категория христианской политической теологии, взятое из Второго Послания апостола Павла к Фессалоникийцам. Катехон — это римская государственность, необходимая и оправданная с церковной точки зрения именно потому, что она стоит на пути торжества антихристова "беззакония", по-гречески — "аномии" (аномалии). Так Римская Империя, четвертое царство из пророчества ветхозаветного Даниила, является территорией порядка, "нормы", промыслительно уготовленной для восприятия Христианства, и сопротивляющееся "антикатехону" варварских псевдогосударств (собирательно воплощенных Карфагене).
Необходимо понимать, что катехоническая государственность — это вовсе не идеал, это лишь нормальное, нормативное состояние общества, это не попытка построить на земле Рай, а попытка не допустить на земле ад, "аномию". В этом плане христианская политика лишена какого-либо утопизма — это абсолютно реалистичная и трезвая политика, учитывающая греховное состояние человечества. Оппозиция Катехон и Аномии — это такая же основа православно-политической историсофии, как оппозиция "Труда" и "Капитала" в марксизме или "Суши" и "Моря" в геополитике. Гарантией православной политики государства является его постоянное взаимодействие с Церковью по всем основным вопросам идеологического характера, закрепленное в византийской концепции "Симфонии Властей", которую следует четко отличать от католического "папоцезаризма" и языческого "цезаропапизма". К сожалению, в реальной истории мы знаем, как часто императоры нарушали этот принцип, пользуясь своей физической властью, в то время как подлинная Симфония возможна только при наличии сильной, влиятельной Церкви — и это правда клерикальной политики, правда Патриарха Никона.
В 395 году император Феодосий разделил воцерковленную Римскую Империю на Восточную (греческую) и Западную (латинскую) часть, что впослед- ствии во многом предопределило фатальный раскол единого христианского мира на православный и католический в 1054 г. Новый Рим, Восточная Римская Империя (Византия) сохранила православную религию и просуществовала более тысячи лет, подобно тысячелетнему Царству из Апокалипсиса Иоанна Богослова (Откр.20:4).
Именно в Византии произошел окончательный синтез библейско-христианского мировоззрения и греко-античного наследия — двух столпов европейской цивилизации. Византийская культура, греческая по своим корням и православная по своему содержанию, стала основой всей средневековой христианской культуры, поэтому мы можем прямо сказать, что если Византия — это подлинная Европа, то византизм — это основа подлинного, средневекового европеизма.
Но в 1453 году Византия исчезла под натиском турок-мусульман, и миссия Катехона перешла Московской Руси: именно этим фактом объясняется все величие русской истории. Москва — это новый, Третий Рим; Россия — это новый, "северный" Катехон — вот богословски точное, единственно возможное в православной традиции объяснение русского мессианства и жертвенно-эсхатологического напряжения русской культуры. Из этого следует, что именно Россия с XV века призвана нести во всем мире миссию "удерживающего", миссию нормального христианского государства, "сдерживающего" беззаконие Запада, Юга и Востока.
В этом контексте Россия — это подлинно европейская страна, и не только потому, что она европейская по всем возможным параметрам (географическим, лингвистическим, этническим и т.д.), но и потому, что она не подвержена западно-европейской усталости, а несет подлинно европейские ценности Азии и всему миру. Россия действительно принадлежит к "белой", северной, европейской цивилизации — это правда, и незачем это скрывать, следует помнить, что Москва — Третий Рим, а не Третий Сарай или Третий Карфаген, но достоинство России состоит в ее православной миссии, в том, что она — Северный Катехон. Следовательно, из православного клерикализма логически может следовать оправдание русского империализма и даже русского национализма, но только понятых в исключительно христианском смысле, и ни в каком другом. И следует заметить, post factum, что несмотря на те страшные искушения, которые преследовали Россию всю ее историю, она исполняла свою катехоническую миссию — и победа над антихристовым беззаконием Наполеона в XIX в. и Гитлера в ХХ в. объясняется этим мессианством.
При этом мы должны помнить, что как Православие является универсальным вероучением, так и византизм — это универсальная идеология, и хотя она исторически наиболее органична народам поствизантийской ойкумены (греки, славяне, румыны, грузины, армяне и др.), сам Византийский Проект не имеет границ. Поэтому существует множество различных национальных и авторских изводов этой идеологии, и для того, чтобы не ограничиться ее частной исторической версией, представленной в работах тех или иных идеологов (К.Леонтьев, Г.Флоровский, Д.Оболенский и др.), нужно всегда помнить о ее принципиальном универсализме, основанном на вселенской природе христианской религии. Византизм — это не ориентация на византийское или московское наследие, а ориентация на те идеалы и ценности, на которые ориентировались сама Византия и само Московское Царство.
НЕОКОНСЕРВАТИЗМ: РОССИЯ — СЕВЕРНЫЙ КАТЕХОН
Сознательная клерикально-имперская политика в сегодняшней России невозможна без существенного учета современных социальных условий и овладения современными методами. Именно потому, что Политическое Православие ориентировано не на временные исторические формы своего существования, а на вечные, мессианско-миссионерские ценности ортодоксального Христианства, оно не связывает себя никакими ностальгическими утопиями по непременному возрождению династической монархии в ее полном объеме или романтическими мифами консервативной революции, более того, Политическое Православие вообще не считает современную российскую государственность бесконечно хуже синодальных или советских образцов.
В современной России Церковь свободна как никогда за всю свою историю, возглавляет Русскую Церковь Патриаршество, а столица находится в Москве — Третьем Риме. Спрашивается — почему вдруг наша Церковь должна сопротивляться этому государству и желать прихода какого-нибудь тоталитарного режима? Клерикалы осознают это, и именно поэтому движение Политического Православия можно назвать "новым правым" в противовес "старым правым", ностальгирующим по прошлому. Но и среди самих "новых правых" неоклерикалы и неовизантисты сильно выделяются своей принципиальной установкой на экспансию — миссионерскую экспансию Церкви и мессианскую экспансию России. Политическому Православию глубоко чужд любой изоляционизм и эскапизм, свойственный нашим "старым правым" и "старым консерваторам", поэтому даже в этой среде их приходится отличать как неоконсерваторов, получивших сокращенное название "неоконы".
В сущности, неоконсерватизм — это всего-навсего стремление перевести вечные консервативные ценности на современный язык и воспользоваться для их реализации современными методами. Но когда эта задача была поставлена, то сразу выяснилось, что старые консерваторы ("палеоконы") против ее исполнения не потому, что считают это невозможным, а потому, что вообще не считают задачу церковно-политической экспансии само собой разумеющейся, и выступают против любого универсализма как "глобализма", называя самих неоконов "православными глобалистами".
Да, действительно, православные неоконы (неоклерикалы и неовизантисты) вовсе не чураются глобализма как такового, ибо в соответствии с христианским мировоззрением воспринимают человечество как потомство Адама, разделенное "на языки" в наказание за попытку построить Вавилонскую башню без помощи Божией. Поэтому ничего плохого в самом стремлении к единству и общежитию нет, плохим может быть только идейное основание этого единства — и если этим основанием являются универсальные христианские ценности, а не что-либо иное, то православные неоконы приветствуют это стремление.
Главная универсальная ценность христианской политики — это воцерковление человеческой личности, созданной "по образу и подобию" Личности Господа. В центре христианско-политического мировоззрения — взаимодействие (синергия) Личности Бога и личности человека, а также общение человеческих личностей друг с другом, идеал коего достигается только в Церкви, в церковной жизни. Поэтому Политическое Православие, конечно, учитывает различного рода внешние "безличные" детерминанты человеческой истории — социальные, экономические, геополитические, этнополитические и т.д., но оно всегда будет противиться подмене Личности безличным, поэтому оно против всех форм обезличивающего тоталитаризма — включая либерально-западнический.
Эта позиция выглядит новой для многих наших православных патриотов, но в действительности она лишь возвращает нас к основам христианского догматического мировоззрения как такового, и эти основы хорошо проверяются в повседневной политической практике. Православный персонализм, православный универсализм, православный экспансионизм — вот три отличительных основы современного русского неоконсерватизма, вот что составляет "соблазн для либералов, для тоталитаристов безумие", перефразируя известные слова апостола Павла (1 Кор, 23).
Какие реальные практические выводы можно сделать из этой позиции в отношении сегодняшней российской политики?
Во-первых, необходимо сделать взаимодействие Церкви и государства необратимым в соответствии с концепцией Симфонии Властей, например, учредить особый конкордат между Патриархом и Президентом, возможны и иные формы, но главное — обеспечить Церкви сотрудничество с государством на регулярной основе, а не в связи с симпатиями конкретного главы государства.
Во-вторых, необходимо системное формирование активного клерикального лобби во всех сферах общественного влияния — от институтов власти и СМИ до научных и культурных центров, обеспечивающего Церкви необходимое влияние и блокирующего любые антицерковные тенденции.
В-третьих, Политическое Православие вовсе не должно воплощаться в одной-единственной политической партии, оно должно быть принципиально надпартийным движением, имеющим своих представителей в самых разных партиях. В этом плане идеальной представляется византийская по своему происхождению двухпартийная система, которая успешно задействована в англо-американской политической традиции. Двухпартийная система позволяет сохранять баланс разновекторных политических сил и тенденций, избегая крайностей многопартийного хаоса и однопартийной диктатуры. Именно эта система должна была бы установиться в современной России за счет баланса "Единой России" и "Справедливой России".
В-четвертых, православно-политический проект — это в первую очередь проект интенсивного и экстенсивного Православного Просвещения, которое в контексте исторических терминов можно было бы назвать консервативным "Контрпросвещением" (в аналогии с католической "Контрреформацией"). Каждый человек "как образ и подобие" Господа должен постоянно стремиться к Истине, должен наследовать лучшие достижения интеллектуальной культуры человечества, должен быть активным и ответственным гражданином катехонического государства. Поэтому Политическое Православие выступает категорически против всякого обскурантизма, всяческой социальной апатии, и против той политики массовой дебилизации населения, которую все пятнадцать лет проводят либеральные СМИ и их соратники в Министерстве культуры и Министерстве образования. Задачей №1 на этом пути является введение в средней школе светского гуманитарного курса "Основы православной культуры", и именно вокруг этой задачи сегодня мобилизованы все православно-политические силы.
В-пятых, Политическое Православие категорически отрицает любые идеологии дехристианизации России и всего поствизантийского мира, идущие как с секулярного Запада, так и с иноверного Востока. Идеология Третьего Рима равноудалена от любых изводов идеологии либерального западничества Третьего Карфагена и тоталитарного азиопства Третьего Сарая, а следовательно, необходимо постоянное разоблачение этих позиций, и Россия должна пройти между ними, как между Бегемотом и Левиафаном.
В-шестых, как геополитическая основа православной цивилизации Россия должна развернуть свое влияние по всей планете, и уж по меньшей мере — в пространстве всей Северной Евразии. Сверхцелью этого влияние является интеграция всего православного мира вокруг России, формирование единого православно-политического блока. Этот проект абсолютно реален, потому что Россия несет в православном мире столичные функции, а ее геополитический вес многократно превышает возможности всех остальных стран восточно-христианского мира вместе взятых. Россия действительно либо будет великой сверхдержавой, либо ее не будет вообще, поэтому вопрос о восстановлении естественных исторических границ Российской Империи остается в силе. По меньшей мере, абсолютным императивом внешней политики России должно быть воссоединение самих русских территорий — Украины и Белоруссии, и это должно произойти независимо от всего остального.
Так Политическое Православие разворачивается перед нами как целостная и многообразная программа неоконсервативных преобразований российской политики на христианских церковных основаниях, укорененная в традиции и устремленная в будущее.