КАК ЖИВЁШЬ, СТРАНА?

№45 (729) от 7 ноября 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Александр Лысков
КАК ЖИВЁШЬ, СТРАНА?

Мы продолжаем серию прямых репортажей о том, как в условиях непрерывного и стремительного роста цен выживают те, кого принято называть "простыми россиянами": военнослужащие, другие "бюджетники", крестьяне, пенсионеры, студенты, — девять десятых граждан России. В прошлом номере речь шла о людях, избравших своей профессией защиту страны. Сегодня нашему корреспонденту о своем житье-бытье рассказывают крестьяне Владимирской области.
Если даже подмосковные городки представляют из себя далекую, глухую провинцию, то владимирская деревня, впрочем, как и любая другая, благодаря своей исторической самодостаточности, своей земледельческой сути вообще является отдельным миром, другой планетой.В то время, как в Москве чиновники отчитываются перед президентом страны за выполнение нацпроекта по селу, деревня Мордасово празднует день "Русского сарафана". Великолепное зрелище. С утра дождило, а к началу действа вдруг разведрило, и денек простоял замечательный.
В центре деревни — длинная ширма. Гармонист похаживает, рассыпает попурри. А из-за ширмы выходят на травянистый подиум в дефиле женщины, мужчины, дети — все в русских самодельных костюмах. Вышагивают, показываясь. Потом обязательно споют частушку собственного сочинения и минуту-две отплясывают или, на худой конец, вальсируют.
Деревня не унывает. Заводилы здесь — обитатели родовых поместий, расселившиеся на пустовавших было землях. А победители — местные. Один из лучших сарафанов — у Матрены Федоровны Пронькиной. Ей приз и овации. Тогда, в августе, я отметил ее среди прочих ладных, красивых женщин этой местности. И вот в последние теплые деньки осени снова приехал в те края. Хотелось поглядеть и на будничную сторону жизни "красных сарафанов". Проводником моим был давний знакомый из родового поместья "Родное". Наметили мы с ним посетить три семьи. Предварительно он немного рассказал о них.
— Матрена Федоровна Пронькина со своим семейством тридцать лет назад переехала сюда из Мордвы. Держат овец, корову. У нее крепкое хозяйство. Дети. Дочка Надя в феврале должна родить. Муж работает в соседней деревне, в котельной. А Матрена Федоровна — в школе, техническим работником. Дом держится на ней. Встает с первыми петухами. И ложится позже всех. У нее самые вкусные в округе молоко, сметана. Продукцию ее расхватывают подчистую, потому что делает она ее с любовью. Матрена Федоровна не только на "Русском сарафане", но и во всех других наших праздниках участвует. Правда, "Праздник сарафана" особенно удался. Видеозапись показали жителям деревни. Это для них стал еще один праздник. Впервые смотрели себя "по телевизору". В следующий раз, договорились, будут меньше сидеть в кадре, а больше двигаться, плясать. Такие выводы критические сделали из своего актерского дебюта.
Вообще, люди здесь все хорошие, говорил мне провожатый. Их можно условно поделить на две части. Одни много работают. Другие больше созерцатели по природе. Отсюда и разница в достатке. Но те и другие по-своему интересны. Один из Пронькиных делает прекрасные срубы. В очередь за его продукцией стоят. Дрова заготовляют и развозят. Полностью обеспечены, независимы. И обходятся без кредитов, без нацпроектов.
Другие живут не так широко, по принципу: день прошел и хорошо! Довольствуются случайными заработками, ездят в Покров на шоколадную фабрику подрабатывать. Кто-то в Москву охранниками.
Тут и мне невозможно было не поделаться впечатлениями с моим проводником об этих владимирских охранниках. Целый поезд — стражников. Все — самый сок, сорокалетние, налитые. Лица неповторимые. Сразу видно, что русские состоят из десятков племен. Да все это бесконечно перемешивается. Посмотришь — вот оно воинство настоящее, вот это армия. А не из мальчишек хлипких. Пока что владимирское княжество служит московскому. Посылает своих дружинников на прокорм в столицу. Настанет лихой час — выставят и на рубежи. За такими народу надежно.
Далее мы говорили с моим провожатым об осени, о грибах, которых во Владимирской области сейчас пруд пруди. Кажется, можно собирать, не вылезая из машины. Вон они мелькают, и все белые. Проводник мой — коренной москвич во многих поколениях, и вот "захотелось на землю". Купил домик. Зажил по-сельски. "Что-то потянуло". Прижился в деревеньке среди потомственных земледельцев. Познакомил меня с ними, развел по домам.
ОДНУ «ВОЛГУ» КУПИЛ, А ЧТО ДАЛЬШЕ?..
Застаю хозяина за работой. Ставит новые рамы в окна. Перед морозами — самое время. У него бензопила легкая, импортная . Наличники переделывает под нужный размер.
— Рамы, как ни вымеряй, а точно в старые проемы не встанут. Каждую доводить пришлось. Дому тридцать лет, ну и рамам столько же. Нижние бревна наполовину сгнили, пришлось выпиливать и заменять на бетонные блоки. Партнёр тут мне хорошо помог.
Думаю, ничего себе лексика у мужика — партнёр. Не товарищ, не сосед, не кореш, а — партнёр. Но оказывается, марка бензопилы такая.
— Это вам не шестнадцатикилограммовая "Урал", — продолжает хозяин. — В лесу с ним уломаешься, бывало. По снегу бредешь от дерева к дереву, так этот "Урал" сперва вперед на шаг кинешь. Потом уж сам ступишь. А "Партнер", если дрова пилить, так одной рукой удержишь.
Вспомнились "ельцинские" лесозаготовки. "Валили четыреста кубов, а выход показывался двести. Остальное куда-то налево уплывало, в Москву. Им ( начальникам) деньги приходили, а нам — ничего. Так и с приватизацией. Еще остались леса и земля. Приватизируют лес — после этого конец. Дело сделано. Возврата нет.
Еще пятимся в разговоре по времени.
— При советской власти мы очень хорошо жили. У Ивана, брата, на книжке было советскими пятьдесят тысяч. Это три новые "Волги". Да и у меня имелось.
— А зачем копили-то? — спрашиваю.
— А куда было деньги-то девать?
— "Волги" бы и покупали.
— Так ведь ее тогда так просто и не возьмешь. Ну, одну "Волгу" купил, а дальше что? А ведь у нас с братом тогда еще было по трое детей. Рассчитывали квартиры им купить со временем. Излишне доверились власти. Все пропало. Директор совхоза уже при Горбачеве предлагал за восемь тысяч трактор "скворечник" — такой мощный "Беларусь". Чего-то не врубился я тогда. Зачем, думаю? А теперь сколько он стоит! Такую технику теперь мне уже не осилить.
А Я ПУХОВЫЕ ПЛАТКИ ВЯЗАЛА...
Тут на крыльцо выходит Матрена Федоровна. Просит зайти в дом. Садимся в просторной, чистой, прибранной кухне за столик у окна. Сейчас, думаю, они тут вдвоем с хозяином живут. А сколько за эти тридцать лет здесь детских голосов звучало, росли ребятки, в люди выходили и вот — тихо в доме. Немного грустно от таких мыслей. Но хозяева далеко не сентиментальны. Оба полны сил, голоса задорные, молодые. Дом устроенный. Компьютер вижу, хороший телевизор. За окном в гараже — та самая "Волга". И трактор, пусть не "скворечник", но мощный, полноценный.
— Всё нажито своим горбом, — рассказывает Матрена Федоровна. — Никто не помогал. Ни его родители, ни мои. С родины, из Мордовии, мы сперва подались в Воронежскую область. Пока дети были маленькие, школы поблизости не требовалось, мы там хорошо денег подзаработали. Купили "Москвич" и еще у нас деньги остались на "Волгу". Как заработали? Муж был передовым чабаном в области. А я вязала пуховые платки. Продавала в Мордовию. В год получалось по восемнадцать платков. Вручную. С деревянной старинной прялки. До двух часов ночи вязала, а в шесть уже подъем. К мужу в помощницы. Ухаживала за ягнятами.
Для платков сами держали специальных пуховых коз. Двадцать лет подряд они у нас не переводились . Нарушила только в этом году. Почему? Да цена на платки упала. Раньше я косынку продавала за пятьдесят рублей. Помню, на эти деньги могла купить мешок песку, да и на хлеб хватало. Косынка получалась за два дня. А за неделю-то уж вывязывала большой платок. Да еще скотину держали. Да гусей. Все привезли сюда из Воронежской области. Грузовик дали бесплатно. Отсюда на нем отправили лес, а обратно привезли все хозяйство. Бартер. Мужа брат с семьей поселился через стенку. Коз пасли по очереди. День мы, день - брат. Держали коз по двенадцать голов. Сена требовалось на зиму пять тонн. Сами заготовляли. Совсем недавно ведь еще я косынку пуховую продавала за шестьсот рублей, а платок за тысячу двести. А потом…Вот у меня внутренняя валюта — не бутылка водки, а мешок сахарного песка. Так, если раньше я мешок песка могла купить за косыночку, то теперь — за платок. Вот почему невыгодно стало. Да и возраст уже не тот. Силы, скорость не те.
Почему, спрашиваете, разруха на селе пошла? А по-моему, так все началось из-за биржи, как мы ее называем, из-за пособий по безработице. Я в школе получала 14 тысяч, по тем деньгам и пособие по безработице было таким же. Надо мной люди посмеивались: "Чего это ты, Матрена, горбатиться в школе, когда те же деньги дают просто так. А я им отвечала: "Подают вам год, два, а потом что делать будете? Ведь привыкнете без работы жить. Пропадете. Подачки человека портят".
Я работу не бросила. Да еще завела трех дойных коров. Стала продавать молоко. Картошки до сих пор сажаем по сорок соток. На продажу. Все своим горбом. Безо всякой помощи. Ничего не "прихватизируем". А вот у нас воруют. Корову, телку стельную и теленка увели из сарая. И никто не ответил! Я сама по следам нашла. Знала кто. И в магазине мне сказали, что вдруг у этих людей деньги появились, хотя нигде не работают. Пятисотки меняют одну за другой. Но никто мне не помог их на чистую воду вывести. Ну это так, к слову…А что касается семейной экономики, так ведь мы еще соленья, варенья заготовляем по сто, сто двадцать банок. Продаем по пятьдесят рублей за банку.
Мы совершенно самостоятельно живем. От государства даже детских пособий не получали. Только на заработок и что продадим.
Трое детей у нас. Последней дочке девятнадцать лет. Старшая работает в нашей ильинской школе преподавателем. Сын закончил сельскохозяйственный техникум. По специальности еще успел немного поработать. Но совхоз развалился. А тоже семью завел, двоих детей надо кормить. Теперь он во Владимире у хозяина делает полиэтиленовые пакеты. А младшая дочь учится в медучилище.
— Матрена Федоровна, — спрашиваю. — Теперь вы — владимирская. Наверное, уже навсегда. А почему родину малую в свое время оставили? Свою Мордовию.
— Тогда там трудно было свое жилье заиметь, квартиру получить. И платили мало в совхозе. Решили ехать, где можно подзаработать. Так вот и оторвались. Бываем там, навещаем родные места. И язык свой не забываем. Разговариваем дома с мужем по-мордовски. А с детьми уже только по-русски. Чтобы они в школе не ошибались, чтобы им легче было тут вживаться.
— Скажите, пожалуйста, по-мордовски что-нибудь вроде: "У меня хороший дом. Я очень довольна своей жизнью".
— Нуберь цеберь кутеле. Цеберь жизни це. Поняли?
— Ничего не понял. Но главное звучание послушать. Мордва вышла от финно-угорских народов. И осела на Владимирщине. Такая вот история у вас. А что же в будущем? Дом еще крепкий. За отопление, канализацию, водоснабжение платить в домоуправление не нужно. Вот вижу газовую плиту. Баллон. Ну, — за электричество?
— Баллон — четыреста рублей. Зимой хватает на два месяца. Электричество стараемся экономить. Только на крайний случай. Но сто рублей в месяц все равно надо отдать. А вот дрова дорогие. Две с половиной тысячи за пять кубов. В год надо десять кубов. Значит, пять тысяч отдай.
— Эти затраты сделаешь, и все? Живи без забот?
— Ну что вы! Сколько же еще надо! И хлеб покупной. Не выращиваем ведь, не молотим, не веем, не мелем. Одежду ведь тоже сами не делаем.
— Хозяйство ваше теперь хотя и не на пределе, но уже без серьезных накоплений. Не чувствуете тревоги за будущее? Или надеетесь на добрых, благодарных детей?
— Особой тревоги пока не чувствуем. Силы есть. Дети рядом. Друг другу помогаем. Мы — им, они — нам. Поженились как раз в самую разруху. Нигде зарплаты не платят. Мы картошку продавали — им мебель купили.
— То есть кредитовали молодые семьи. А вот сейчас по нацпроектам можно и у государства брать кредиты. Хоть сто тысяч. Это вас не соблазняет?
— Я кредиты не люблю. Мы за всю жизнь в кредит ничего не брали и брать не собираемся. Пускай и кредитную карточку имеем. К этому делу приценивались. Но слишком большой процент берут. А нам такая "помощь" не нужна. Мы такие, что нас государство просто не замечает. Вот я двадцать семь лет проработала в школе техничкой на одном месте. Вроде бы положено звание "Ветеран труда". А никто и не заикается.
— Надо намекнуть директору школы.
— Выпрашивать ничего не хочу.
В разговор вступает хозяин дома Николай Алексеевич.
— Все равно прибавки к пенсии тебе не будет. Как и я — получишь максимальную и точка.
— А сколько вы рассчитываете получить? — спрашиваю.
— Чтобы было 180 рублей советских! — уверенно говорит Николай Алексеевич. — Я в совхозе получал по 350 рублей в месяц. Значит, пенсии должны дать шесть тысяч новыми.
— И не мечтай! — останавливает его Матрена Федоровна. — Хотя бы три тысячи вышло. Нам хватит. Лишнего не пьем. Вкусного не едим.
— Откуда же у вас такая жизнестойкость?
— Да такие родились. Сошлись с Николаем еще молодыми. Мне шестнадцать лет было. И как-то сразу захотелось жить не хуже людей. Чтобы не срамиться нищетой. Работали. В семнадцать я первого родила. Потом в двадцать. А последнего — в тридцать шесть. Ведь как надо? Ребенка для мужа. Для себя. И для государства. Трое детей чтобы было минимум. И потом жить достойно, не на смех людям. Старость чтобы не дряхлая была. А как ноги отказывать начнут — в дом престарелых, чтобы никому в тягость не стать…
С пожеланиями здоровья на долгие годы я покинул дом-крепость. И перешел в другой. Соседский и родственный. Здесь живёт второй Пронькин — Иван с супругой.
ВСЮ КАПУСТУ, ВЕСЬ УРОЖАЙ — В ОВРАГ!..
Здесь мы разговорились о повышении цен на продукты в городах. И я получил вполне определенный ответ, отличающийся от множества московских газетных версий основательностью и простотой.
— Почему цены повышаются? Да потому что нам невыгодно становится выращивать что-то на продажу, — сказала хозяйка. — Мясо перекупщикам отдаем за пятьдесят рублей, молоко за три. А вот если бы от государства заготовительные пункты открыть, чтобы посредники не наживались, а нам бы выходила хорошая цена — сразу рынок затоварился бы нашей продукцией и цена пошла вниз.
— Вот вы опять на государство надеетесь, — говорю я. — А почему вам самим не организовать такой приемный пункт.
— Ну что вы! Ведь надо же не только собрать молоко, но и через все санитарные контроли пройти, через бруцеллезно-сепаратный пункт. Да и как это мы повезем сами?
— А так. Есть в округе пятьдесят, сто коров. Ваш супруг Иван объезжает всех хозяев, которые недовольны перекупочными ценами, и говорит, что со следующей недели он будет у вас покупать в два раза дороже.
— Поди попробуй! — подает голос Иван.
— Да что же такого тут страшного? — удивляюсь.
— Деньги большие там крутятся. Сначала стращать начнут. А потом и прибьют. Вон по телевизору показывают, как в Москве кооператоров наших избивают на рынках. Да к тому же мы люди деревенские. Сколько там бумаг надо всяких выправить, по конторам ходить...
— Вот мы собрали картошку. Много. На продажу, — продолжает хозяйка. — Сто, сто двадцать мешков. Привозим мы эти мешки во Владимир. Нас с улыбками встречают, вежливо. И говорят: "Мы у вас с превеликим удовольствием по два рубля за килограмм возьмем". Хоть стой, хоть падай. Сами-то ведь они продают по восемь. Не стоит такая морока наших трудов. Мы машину нанимали, грузили эти сто мешков, возили. Прокляли все на свете. Чтобы еще раз поехали — ни за что.
— Наш сосед в прошлом году вырастил капусту, — включается хозяин. — Натуральная, кочан к кочану как на подбор. С перекупщиком договорился — по два рубля за килограмм. Дешево, конечно, ну да ничего не поделаешь. По рукам ударили. Погрузил, повез. А перекупщик заявляет: теперь могу только по рублю за килограмм. Ну, тогда сосед привез эту капусту обратно и вывалил в овраг.
— Что же делать? Войну начинать с перекупщиками? Стеньку Разина искать? Заградотряды устанавливать?
— Бог с вами! Ничего этого не надо. Да откройте же вы приемные пункты в каждом большом селе. И пусть там сидят люди от государства. В Газпроме, вон, пятьдесят один процент акций государственные. Пусть и в скупке продуктов будет так. Чтобы государство контролировало. Так и напишите. Наказ сельского человека. В нацпроектах почему-то об этом ничего не слыхать. Хотя уже два года прошло. Спросили бы нас, куда деньги вкладывать в деревне, а потом уж проектировали. Наймите государственных служащих на эти деньги. Организуйте приемные пункты.
— Хорошо. Так и напишем. А что еще вас волнует?
— Сколько мужчин у нас за последнее время отравилось тем, что по дешевке продают в шинках. Вон тропинка, видите? Не зарастает который год. Если по ней пойдете, так она вас приведет прямо к складу отравы. Тридцать рублей бутылка. Покупай днем и ночью. Пропивают все, что нажито годами. Принеси, простите за грубость, свое г…, так и за него тебя отоварят. Жалко же, молодежь гибнет, Россия!
— Наживаются на этом бессовестные люди. Ведь в прошлом году Путин вроде бы поднял этот вопрос, ну, чтобы, значит, госмонополию на водку сделать. Так ведь Дума отклонила. Там воротилы этого дела сидят. Карманы набивают на несчастье людей…
СЫНОВЬЯ, МОЖЕТ, ДОМ ПОСТРОЯТ…
В этом доме хоть и приезжие тоже, для деревни не коренные, но — владимирские. Михаил и Татьяна Сметанины-Запрудновы. Беседа тоже о том, как в сельской семье концы с концами сводят.
— Скота не держим. Сын помогает деньгами. Трудно со скотом. Скосить, запрессовать сено — за все это дорого берут. Да и пасти скотину практически негде. У кого она есть — пасется на привязи, одно мучение и скотине, и людям. Пастбища, пасьвы, какие в старой деревне были, все давным-давно прахом пошли. На нашем веку уж к этому возврата не будет. Да и сын сказал: хватит, поработали. Теперь отдыхайте. Моих денег на всех хватит.
— Двадцать лет я дояркой отработала, а пенсию дали всего 1500 рублей. У Михаила столько же. Огородом живем. Ну, да ведь одними овощами сыт не будешь. Надо и сыра купить, и масла, и колбаски. Тоже сахар и соль. Хлеб — опять же в магазин иди. Вот сейчас капусту квасим. Огурцы, помидоры — все давно в погребе. Нет, у нас-то в деревне с такой пенсией еще можно жить, а каково людям в городе! Там ведь за квартиру половину отдай. У нас отопление все-таки не столь дорогое. Дров две машины на зиму хватает. Газ — баллонный…Газопровод вели, да забросили. Теперь и трубы из земли повытаскивали, растащили.
— Да и огородом тоже немало мороки, — сокрушается Михаил. — Того и гляди, соседские овцы, козы потравят. Городьбу капитальную ставить — тоже деньги нужны немалые. Столбы, жерди, тес…Хотя пилорама, вон она, бывшая совхозная. Раньше недорого было доски заказать. А теперь пенсионеру и не подойдешь.
— Когда приватизация была, директор втихаря продал пилораму и сам себе хорошую машину купил. Потом совхоз порушил. По двадцать-тридцать рублей в месяц люди получали. Смех один. Директор был в общем-то хороший. Всегда выслушает внимательно, войдет в положение. Но молодой был, азартный. Утонул в озере. На спор переплыть задумал, да чтобы на том берегу бутылку водки выпить. И на обратном пути, на середине, пошел ко дну. На глазах у рыбаков. Они на лодке быстро подплыли, достали его, но уж поздно.
— Ну а нам от приватизации гектар земли достался. Страховку платим 50 рублей в год. Это по силам. Продавать не хотим. Сыновья, может, дом там построят. Как оно в жизни-то у них повернет. Не угадаешь.
— Иногда и выпьем, конечно. Чего же не выпить. Ведь жизнь у нас— вокруг дома из года в год крутимся. Главное, чтобы отравы не пить. А то тут у нас есть один человек, у него за тридцать рублей пол-литру можно взять. А что в ней?
— Да стеклоочиститель…
Деревня на холме. Еще со всех сторон далеко видать, не огородило дурным лесом. Еще радует глаз округа. Но сердце уже щемит. Старушка-осень с розовым пушком на голове тоже не располагает к оптимизму. Туман. Мгла…И кто из деревенских поведется на эту грусть, кто только посмеет вдохнуть полной грудью эту осеннюю печаль, тот и пропал, у того одна дорога, одна тропинка — к шинку. Только тот, кто наделен сердечной отвагой для одоления будней, силен удачным супружеством и детским почитанием, запрограммирован на бесконечную работу, только тот может достойно провести дни своей жизни на этой земле.