№38 (722) от 19 сентября 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Захар Прилепин
БАБУШКА, ОСЫ, АРБУЗ
Рассказ
Бабушка ела арбуз.
Это было чудесным лакомством августа.
Мы — большая, нежная семья — собирали картошку. Я до сих пор помню этот весёлый звук — удар картофелин о дно ведра. Ведра были дырявые, воду носить в них было нельзя, им оставалось исполнить последнее и главное предназначение — донести картофельные плоды до пузатых мешков, стоявших у самой кромки огорода.
Картофель ссыпался в мешки уже с тихим, гуркающим, сухим звуком. От мешков пахло пылью и сыростью. Они провели целый год в сарае, скомканные.
Мешки тоже были рваные, но не сильно; иногда из тонко порванной боковины вылуплялась маленькая, легкомысленная картофелинка. Когда мешок поднимали, она выпрыгивала на землю, сразу же зарываясь в мягком чернозёме, и больше никто её не вспоминал.
Было солнечно, но солнечный свет уже был полон августом, его медленным и медовым исходом.
Я всё время ловил себя на мысли, что мне хочется встать и долго смотреть на солнечный диск, будто расставаясь с ним на долгое счастливое плаванье. Наверное, мне просто не хотелось работать.
Подумав, я сказал, что едва ли сбор картошки является мужским делом, но меня не поддержали. Против были: моя мать, моя тётка, мои сёстры и даже забежавшая помочь соседка.
Только бабушка вступилась за меня.
— А то мужское! — сказала она, — Когда это мужики в земле ковырялись. Это бабьи заботы. Ложись вон на травку, пока мы собираем. Вон какие мешки таскаешь, надорвешься.
Бабушка говорила всё это с неизменной своей, милой иронией, — и всё равно бабы закричали на неё, замахали руками, говоря наперебой, что только мужчины и должны рыться в земле, некуда их больше приспособить.
Иные, взрослые мужики, между тем, не работали. Дед возился во дворе с косами, подтачивая и подбивая их. Отец ушёл на базар, и обратно, видимо, не торопился. Крестный отец мой — брат отца родного, полеживал возле трактора.
Утром он попытался трактор завести, но что-то неверное сделал механизму, и трактор непоправимо заглох.
Случайный, проходил час спустя, сосед Орхан, беженец с юга, тракторист.
Он был добрый человек и вовсе не понимал шуток.
Крестный относился к соседу крайне благодушно и когда мог, выручал в неприятностях. Разве что стремился при каждом удобном случае Орхана разыграть.
— Орхан, здорово, — поприветствовал крестный проходившего соседа.
— Привет! — сухо сказал Орхан, всегда ожидавший от крестного какой-нибудь выходки.
Крестный изобразил необыкновенную занятость, сделав лицо серьезное и озабоченное:
— Слушай, — сказал он торопливо, — Бабы торопят — а мне ещё свиней надо покормить. Заведи трактор, Орхан? Заведи-заведи, а я сейчас прибегу.
Орхан не успел ответить, как крестный ушлёпал в забубённых тапках во двор. Все, кроме Орхана, сразу приметили, что, сделав круг по двору, крестный припал к тому оконцу в сарае, куда выбрасывают навоз.
Потоптавшись и, не смотря на всю нелепость ситуации — чего б веселому соседу не завести свою машину самому? — Орхан полез в трактор. Спустя минуту трактор взревел, зачихался, и снова смолк.
Крестный уже успел добежать до огорода с вытаращенными глазами:
— Ты чего там сделал, Орхан? А? Ты тракторист или где?
Орхан сделал ещё одну попытку, но на этот раз трактор вообще смолчал.
Орхан испуганно вылез из трактора и сделал вокруг него несколько кругов. Крестный не отставал, и всячески стыдил соседа, требуя, чтоб тот немедля исправил поломку.
— Я ж вчера работал на нем, Орхан! — ругался крестный, — Ты ж видел меня! Что ты там сделал, что он сдох? Давай исправляй!
— У меня обед, а потом опять — работа! — с трудом подбирая русские слова, попытался ускользнуть Орхан, но крестного было уже не отогнать.
— Какая работа? А я что буду делать? Сломал — делай. Это не по-соседски — так поступать, Орхан. У вас на Кавказе разве так поступают с соседями?
Спустя десять минут Орхан лежал под трактором, вздрагивая волосатыми ногами на которые садились мухи. Крестный расположился неподалеку, покуривал, закинув одну руку за голову.
— Какой ты тракторист, Орхан, — говорил крестный негромко, — Да никакой. Ни черта не умеешь. Завел машину, и сразу сломалась она.
— А? — спрашивал Орхан из-под трактора.
Бабы смеялись. Одна бабушка делала вид, что не понимает в чем дело.
Здесь пришёл мой отец с базара и принёс три здоровых арбуза, в каждом из которых можно было, выев мякоть, переплыть небольшой ручей.
О, этот арбузный хруст, раскалённое ледяное нутро, чёрные семена. Никто не в силах был сдержаться, пока отец кромсал роскошный, всхлипывающий плод.
Наспех закончив свои грядки, бабы сошлись к арбузу и застыли в оцепенении.
Только бабушка ловко собирала картошку, разгребая сильными руками землю.
Мать сходила за белым хлебом — арбуз хорошо есть с ароматной мякотью.
— Ба! — позвали сёстры бабушку, — Иди уже!
— Иду-иду, — отозвалась она, но сама доделала свою грядку, сходила с ведром к неполному ещё мешку, и, умело прихватив его края, ссыпала картофель. Всем остальным нужны были помощники в таком нехитром деле: один, скажем, держал мешок, второй пересыпал картошку из ведра — и то иногда картошка падала мимо. А бабушке — нет; она во всём привыкла обходиться одна.
Орхана тоже позвали к арбузу, но он, наконец, завёл трактор и сразу тронулся на работу, так и не заглянув домой. Мать едва нагнала его: сложив в пакет яичек, щедро нарезанной колбасы с хлебом, бутылку с молоком, передала соседу. Я и не заметил, когда она всё это принесла на огород и положила в тенёк под кусток.
Мы ели арбуз, оглядывая друг друга счастливыми глазами: а как ещё можно есть арбуз?
Мать расстелила красивую клеёнку в красных и чёрных цветах, бабушка сидела возле на табуретке, отец стоял.
На ледяной запах арбуза слетелись одна за другой осы и кружили над нами, назойливые и опасные.
Первым не выдержал отец. Осы, верно, были единственным, чего он боялся в жизни. Однажды его, пьяного, ужалили, и он, здоровый, под два метра мужичина, потерял сознание. К вечеру голова его стала огромной и розовой, глаза исчезли в огромных, распухших бровях. Он едва не умер.
— Я лучше пойду покурю, — сказал отец, и спрятался за трактор. Осы полетели за ним, но потом вернулись, недовольные железом и дымом.
— Сразу курить, сразу курить, — сказала мать вслед отцу.
Весело отмахиваясь от ос, за отцом пошёл крестный. По его лицу я угадал, что мужики сейчас опробуют заначку, наверняка где-нибудь спрятанную в железных закоулках трактора.
Жена крестного внимательно смотрела ему в спину, о чём-то догадываясь. Но тут на её лицо села оса, и она отвлеклась, и засуетилась, и стала размахивать платком.
Обиженные осами, ругались сёстры, перебегая с места на место, и пугалась настырных насекомых мать.
Я старался сохранить достоинство, но у меня тоже получалось плохо. Я сдувал присевших на арбуз ос, осы ненадолго отцеплялись, делали раздраженный круг и почти падали мне на голову.
Одна бабушка сидела недвижимо, медленно поднимала поданный ей красный серп арбуза, и, улыбаясь, надкусывала сочное и ломкое. Осы ползали по её рукам, переползали на лицо, но она не замечала. Осы садились на арбуз, но когда бабушка откусывала мякоть, они переползали дальше, прямо из-под зубов её и губ, в последнее мгновение перед укусом.
— Бабушка, у тебя же осы! — смотрел я на неё с восхищением.
— А?
— Осы на тебе!
— Ну так, им сладко, — и бабушка смеялась и вправду только что заметив ос.
— Как же ты не боишься, они же могут укусить?
— Зачем им меня кусать?
Бабушка поднимала красивую руку с ломтём арбуза, по руке переползали две или три осы и ещё две сидели на корке, питаясь стекающей сладостью.
Она откусила арбуз и ещё одна оса, сидевшая на щеке, легко и без обиды взлетела, сделала кружок, и осела куда-то в травку, к объеденным коркам.
Все разнервничались и быстро разошлись. Бабушка тихо сидела одна.
Утром брошенные арбузные корки смотрятся неряшливо, белая изнанка их становится серой и по ней, вместо ос, ползают мухи.
Так смотрелась вчерашняя моя деревня: будто кто-то вычерпал из неё медовую мякоть августа, и осталась серость, и последние мухи на ней.
Все умерли. Кто не умер, того убили. Кого не убили, тот добил себя сам.
Сестер несколько раз ударило об углы и расшвыряло далеко.
Осталась бабушка и Орхан с русской женой, которая пила и за то Орхан её ежедневно бил.
Огороды, которые, казалось, ещё недавно бурлили под землёй живым соком, стихли и обросли неведомой травой. Не громыхала бодрая картошка о дно ведра.
Мы въехали на моей белой "Волге" в деревню, мы двигались в поднятой нами пыли, странные и непривычные здесь, словно на Луне.
Бабушка даже не всплеснула, а вздрогнула усталыми руками, встала нам навстречу, сморгнула слезу, улыбнулась.
Она впервые видела мою жену. Они сразу заговорили как две женщины, а я молчал и трогал стены.
— Бабий труд не заметен, — сказала бабушка жене.
"Бабий труд незаметен", — повторил я себе, и вышел на улицу с сигаретой.
Вот это построил дед: забор, сарай, крыльцо, дом.
Картины в доме нарисовал отец: на них — дед, дом, луг, сад.
Расколотое на несколько частей, но ещё живое бабушкино сердце — вот упорный мужицкий труд...
Полностью читайте в газете «День литературы», 2007, №9
1.0x
