АПОСТРОФ

№31 (715) от 1 августа 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Михаил Рябинин
АПОСТРОФ

Михаил ЕЛИЗАРОВ. Библиотекарь. — М.: Ad Marginem, 2007.

"Остался дом за дымкою степною,
не скоро я вернусь к нему обратно.
Ты только будь, пожалуйста, со мною,
товарищ Правда, товарищ Правда…"

Сюжет повествования развивается вокруг сакрального семикнижия безвестного советского писателя Громова. Обычные писульки о заводах, целине, сталинском фарфоре и т.д., несут в себе "программу-субрезидента", которая "не поддается обнаружению на внешнем художественном уровне, поскольку он (резидент) распылен по всему информационному полю программы", но речь не об "ослином" нейролингвистическом программировании. Книги становятся материализовавшейся метафизикой бытия, предметами культа. Так как "в мире не существует средств и технологий, позволяющих превратить продукт двухтысячного года в продукт, выпущенный в тысяча девятьсот семьдесят седьмом". Иначе говоря, подделать такую книгу невозможно.
Книги — Памяти, Ярости, Радости, Силы, Терпения, Власти и Смысла, — после прочтения "вставляют" по темам, словно наркотики. Вокруг раритетов образуются тайные ячейки мистически-военного типа. Наиболее значительные называются "библиотеками", те, которые формируются вокруг одного экземпляра — "читальнями". Во главе каждой стоит "библиотекарь". Цель этих организаций — собрать все книги Громова воедино и, главное, — найти Книгу Смысла, попавшую в свое время под трактора хрущевских цензоров.
После развала СССР книги Громова пошли на макулатуру, в мусор, а редкие экземпляры сохранились в различных асоциальных местах: колониях, домах престарелых и т.д. Соответственно и личный состав "библиотек" набран из числа всевозможных изгоев и аутсайдеров. Вот они и "рубятся" между собой за обладание бесценными эмоциями. И рубятся не по-детски.
По аналогии "Библиотекаря" можно назвать Книгой Скорби. Скорби о дне сегодняшнем, — о нашем общем безумии, о ренегатстве, ставшем нормой, о крови, ставшей обычными чернилами, заполняющими страницы фатального дневника нашей жестокости. Скорби по вышвырнутому на помойку прошлому, фиктивному настоящему и невозможному будущему. Автор видит историю как наслоение субъективного вымысла на объективную реальность. Причем одно без другого, — как море без воды.
Мы все растем в одной образно-смысловой реальности, окруженные одними и теми же символами, но результаты дешифровки, как и галлюцинации, у каждого из нас свои. Свои радости и печали, свои предпочтения и раздражители. И смысл — один на всех, но у каждого уникальный. Но это не религиозная книга, — ее, в духе времени, можно назвать пострелигиозной.
"Ты никогда не задумывался, почему апостолы предали Учителя, а затем без страха умерли мученической смертью? Вначале они должны были верить и не смогли, а после Его воскресения они не верили, а знали. Это большая разница. Я тоже не призываю тебя верить мне. Очень скоро ты, если захочешь, будешь знать…"
"Библиотекарь" также о том, что может случиться, когда людям "нечего терять, кроме своих цепей". А в России двум третям населения нечего терять. Пока еще цепляются просто "за жизнь", но это — до обретения смысла. Не хотелось бы, чтобы книга стала пророческой, но бес нашего развития стремится именно к этому: "Отряды смерти рассыпались по этажам. Напрасно медсестры думали спастись, запираясь на ключ в палатах. Кувалда вышибала дверь, и в брешь, толкаясь и рыча, лезли старухи. Они валили женщин на пол и, не имея холодного оружия, рвали руками, грызли вставными челюстями, сняв с костыля резиновый набалдашник, смягчающий удары, били деревянным основанием в лицо, грудь, живот… В мужском отделении десяток старух с подушками бегали от койки к койке и душили парализованных стариков. Ходячих, по приказу Горн, сбивали в кучу и гнали на ножи. Старики покорно шли, как бараны, не предпринимая попыток спастись".
Книга написана могучим, уже подзабытым, русским языком. Такие метафоры, как: "грозовая туча, черная, словно печень", или: "реактивные сопла скрипок", — здесь правило. На каждой странице поджидают внятные лингвистические сюрпризы: "клич советского скальда", "паучьи лапы географических трещин"… Почему-то вспоминаются фильмы Алексея Германа — тоже пострелигиозные.
"Библиотекарь" — эмигрантская литература. Потому что серьезные художники в России уже несколько десятков лет — чужаки. Поэтому главная тема 20 века, — "одиночества и свободы"; пожизненного заточения, без внешних признаков тюрьмы, — остается такой актуальной. Не всем, как апостолу Петру, удается найти компромисс, — да некоторые и не ищут.
Сказать, что "Библиотекарь" мне понравился — не сказать ничего. Это не то, что должно "нравиться". Я скорее обрадовался тому, насколько сильна русская литературная традиция и тому, что не зря всегда так любил родной язык. Ловите момент причастности, появление шедевра — это всегда чудо.