ИМПЕРСКИЙ БЕСПОКОЕЦ

№31 (715) от 1 августа 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Владимир Бондаренко — Павел Крусанов
ИМПЕРСКИЙ БЕСПОКОЕЦ

Владимир Бондаренко. У меня сложилось ощущение, что в каждом новом романе вы опровергаете себя предыдущего. Как ваша героиня Лиза из романа "Ночь внутри", которая, впав в безумие, каждый день открывает заново жизнь. Но и в своих вариантах пути всё-таки я вижу отчетливо стремление понять себя и свою страну через историю, через уже прошедшее, которое предсказывает наше будущее. Вы и впрямь имперский беспокойник. Зачем вы пишете? Сегодня стало модно утверждать, что писатель сочиняет лишь для себя самого, ему нет дела ни до читателя, ни до мира. Меня это удивляет, если ты пишешь лишь для себя самого, для собственного удовольствия, пиши себе на здоровье и никому не показывай. Если же ты несешь рукопись в издательство, или хотя бы запускаешь в Интернет, значит, хочешь сказать кому-то что-то важное, хочешь заявить о себе. Кому и что вы хотите сказать?
Павел Крусанов. Признаться честно, прежде, лет десять назад, я с долей лукавства тоже утверждал, что литература — это такая форма организации досуга, можно себе в удовольствие лепить из пластилина города, можно из спичек Кижи складывать, а можно писать романы. Но в самом акте писания есть большая доля дерзости. Казалось бы, всё уже сказано, и в этой ситуации приходит новый автор и говорит, я вам сообщу нечто иное. Это важный волевой акт. Проследить за результатом этого акта, узнать, какой соблазн ты внес в мир своим словом, это, безусловно, автору интересно. Интересно и следить за эволюцией собственного соблазна, за влиянием твоих текстов, вброшенных в мир. Литература — это не игра, а попытка обустроить близлежащее пространство таким образом, как тебе это угодно.
В.Б. Ваши книги, и прежде всего "Укус ангела", вызвали большой интерес в обществе. Читатели разделились на сторонников и противников. Одни видят крусановское прославление сильной личности, другие в тех же текстах видят блистательную провокацию. Кто же вы — пересмешник и пародист, или же фундаменталист? Книги реально влияют на события в обществе даже независимо от воли автора? Чувствуете ли вы себя ответственным за свои тексты? Может ли и сегодня литература, культура в целом преобразовать общество, повлиять на человека, направить на другой путь развития?
П.К. Безусловно. Конечно, фраза классиков о том, что всему лучшему в себе мы обязаны книгам, верна хотя бы в том, что через литературу мы отличаем пошлость от подлинности. Литература помогает увидеть пошлость. Что же касается влияния на строй мысли, на собственные воззрения, это сложнее. Литература, безусловно, влияет, но краткосрочно. Под влиянием конкретной книги человек находится достаточно короткое время. Но за тот промежуток времени, пока человек находится под обаянием той или иной хорошей книги, он может сотворить массу хороших дел. Краткосрочно действующее просветление.
В.Б. Значит, необходимо увеличить количество этих краткосрочных просветлений. От противного: наркоман каждый день принимает дозу и краткосрочное погружение становится долгосрочным, до самой его гибели. А если человек будет постоянно читать хорошие книги, значит, и здесь воздействие их станет постоянным. Я уверен, люди должны читать, и читать постоянно. Без чтения нет образной мысли, всё общество тупеет и оскотинивается. Сумма краткосрочных озарений преображает общество.
П.К. Если чтение не разрушает личность, а способствует её укреплению, организации чувства прекрасного в человеке, литература безусловно способна влиять на человека, а через человека и на весь окружающий мир.
В.Б. Вы назвали себя группой "питерских фундаменталистов". Павел Крусанов, Александр Секацкий и другие… Название вызывающее по нашим временам, даже провокационное. Что вы вкладывали в это понятие? Что такое лично для вас "питерский фундаментализм" и зачем он вам нужен?
П.К. Мы стараемся отстаивать фундаментальные ценности культуры. Мы стремимся в первую очередь к тому, чтобы наши собственные книги становились частью личного опыта читателя. Только пройдя через читателя, лаская и раня его, книга может стать частью его жизненного опыта. Это и есть первый признак хорошей литературы. Если книга способна стать частью личного опыта читателя. Вот такой культурный фундаментализм мы и утверждаем.
В.Б. Сегодня, на мой взгляд, ваша группа "питерских фундаменталистов" определяет во многом литературную жизнь Питера, заметна и на всероссийском пространстве. Но не пришла ли пора вам всем расставаться, не изжил ли себя принцип вашей группы? Так когда-то собирались и футуристы, акмеисты, обериуты, затем эстрадная поэзия, исповедальная проза, тихая лирика, проза сорокалетних. Вместе стенкой пробивали завесу молчания и равнодушия, затем со временем каждый уходил в свой писательский угол. У вас еще не настало время искания углов? Тяга друг к другу остается? Проводите еще шумные коллективные акции?
П.К. Вы совершенно правы, "Питерские фундаменталисты" — это наиболее заметное литературное объединение после "Серапионовых братьев", это безусловно. Что касается устойчивости этой группы, мы стали общаться друг с другом задолго до нашего объединения на основе сердечной симпатии, близости друг к другу. Не только как к писателям, но и как к людям. Эти отношения длятся, и я уверен, будут длиться дальше. Мы встречаемся, в мае у нас было последнее совместное выступление, называлось "Оборона Петербурга". На Петербург сейчас идет массированное коммерческое наступление со всех сторон. Петербург хотят разрушить так же, как уже разрушили Москву. Сделать совершенно неузнаваемым для петербуржцев городом. Мы поднимаем общественность, стараемся обороняться от всех атак. У каждого из нас есть в Питере любимые скверики, бульвары, дома. Тот же магазин "Букинист" на Литейном был одним из культурных символов Петербурга, его знало не одно поколение питерцев. Там теперь магазин "Адидас".
В.Б. Кстати, недалеко от "Букиниста" в скверике в мои питерские шестидесятые годы собирались по вечерам все книжники , все библиофилы, обменивались книгами, информацией, потом шли рядышком в "Сайгон". Кстати, тоже один из культурных символов Питера. Не понимаю даже рестораторов и торгашей, да на культовом бренде "Сайгона" можно было такие доходы получать, мол, здесь сидел Довлатов, а это любимый столик Бродского, тут Курехин поломал гитару, а там дрался Олег Григорьев.
Не хуже парижской "Ротонды" вышло бы. Туда же ездят сотни тысяч посмотреть: здесь сидел Пикассо, здесь Модильяни рисовал. "Сайгон" стал бы не менее известен во всем мире. В конце концов — выгодный проект. И надо же, вместо "Сайгона" — безликий пошлый ресторан … Уничтожают Пулковскую обсерваторию. О ней же весь мир знает. Один из культовых символов Петербурга. И кому она помешала? Какое дикое бескультурье всей властной структуры? Не знаете, как сложится её судьба?
П.К. Пока она еще стоит. Что будет дальше, не знаю. Разговоров много. Это не только символ Петербурга. Извините, пожалуйста, по Пулковскому меридиану считается российское время, и когда диктор говорит: московское время 12 часов, это не московское время, это пулковское время, утвержденное законодательно. Без Пулковской обсерватории и время у нас будет какое-то другое. Ходят слухи о застройке Семеновского плаца. Переделывают Марсово поле. Власти города сегодня создавая эти пошлые буржуазные сооружения, говорят, мы хотим, чтобы было как в Европе, мы хотим улучшить город. Но в Европе трехсотлетние деревья никто не посмеет вырубить. Там хранят традиции, там кафе сотни лет стоит на одном и том же месте, а уж древние камни охраняются как национальные достояния. А у нас легко сносится в самом центре города всё старое и возводится нечто безобразно новое. У нас снесли Дом Культуры Пятилетки — культовое питерское строение. Неужели так много в нашем городе таких зданий? А если построят этот газовый небоскреб, весь профиль Петербурга, будет нарушен.
Мы собираемся учредить медаль "За оборону Петербурга" и будем вручать её всем активным и реальным защитникам города. Не понимаю, откуда такая тяга к разрушению. Как к советской власти ни относись, но тогда в советское время было и много хорошего построено. То, что уже вошло в историческую и культурную память Петербурга трогать нельзя.
В.Б. Вы сказали, что в советское время было немало хорошего построено. Что бы вы взяли в будущее из советской эпохи? Что вами высоко ценимо?
П.К. Как в любой общеизвестной империи у нас было ощущение уверенности. Советская империя давала своим гражданам это ощущение уверенности на всём огромном пространстве. Куда бы ни забрасывала судьба человека, от Камчатки до Калининграда, он везде чувствовал себя дома. Про негатив много говорилось, не будем повторяться, но перспектива роста для человека в Советском Союзе была. Ситуация стабильности давала человеку в жизни возможность заниматься своим любимым делом, не выживать, а находить работу по душе. Не надо думать ежедневно о постоянных переменах. О том, что будет завтра и послезавтра. Внезапных перемен в нормальной империи быть не должно. Если это здоровая стабильность, а не стагнация, то в такой империи развивается всё. Это чувство уверенности и стабильности сейчас, конечно, потеряно для граждан современной России.
В.Б. Я считаю, что сама природа Петербурга — имперская природа, тут и "Невы державное теченье, береговой её гранит", тут и четкая структура города, в отличие от стихийно развивающейся Москвы, тут и памятники творцам империи, от Медного всадника до памятника Александру Третьему. Всё это воспитывает любого жителя в природном имперском духе. Я недавно был в Лондоне, там то же самое. Любой лондонец до сих пор поневоле, силою городского притяжения — имперец. Вот потому и любая питерская команда, пришедшая к власти в стране, независимо от идеологии будет развивать имперскую структуру государства. Уверен, не возбуди определенные силы так называемое "ленинградское дело", и возможный преемник Сталина Вознесенский повел бы страну по имперскому системному пути, не было бы хрущевских самодурств. Питерская команда нынешнего президента Путина, при всех зигзагах политики, всё-таки тоже держит имперское направление. Как вы относитесь к моему утверждению, что питерский — значит, имперский?
П.К. Безусловно, это так. И так должно быть всегда. Сам Петербург ни что иное, как проявление имперской воли. Мы прекрасно знаем по чьей воле, с какими жертвами, и как быстро на месте болот появился громадный стройный город. И не просто город, а столица великой империи. Сама идея Петербурга — имперская уже по замыслу. И всё, что из неё исходит, тоже должно быть имперским.
В.Б. Значит, и вы — питерские писатели, по определению — имперские писатели?
П.К. За всех говорить не буду, разные люди здесь живут, и чужие духу города. Но мы — питерские фундаменталисты, безусловно имперские писатели.
В.Б. Как вы понимаете империю? Что для вас обозначает российская империя? Территориальные размеры, непрерывная экспансия, множество языков и народов, стройная государственная система?
П.К. Европа сейчас представлена служебными государствами, существующими на основе общественного договора. Мы — граждане, вас выбираем, за это вы нам создаете такие-то условия жизни. Империя, безусловно, совсем другая структура. Империя всегда существует помимо чисто целесообразных задач. У империи всегда есть сверхзадача, которая часто просто и не решаемая. Эта сверхзадача может формулироваться по-разному. Для империи Чингизхана это был зов к последнему морю. В средневековой Европе это был путь к гробу Господню. Для Византии это был православный вызов. Для романовской России такой сверхзадачей частично был Константинополь с его проливами. И ради такой утопии граждане империи и её властители готовы к жертве. Служебное государство не готово к жертве. Это главное отличие любой империи от договорного государства.
В.Б. Империи существуют и во всех ваших романах. Какую книгу вы считаете самой дорогой для себя? Или она еще не написана?
П.К. Вы правы, самая дорогая это та, которая еще не написана. То, что в прошлом, уже сделано, их уже писать не надо. Та, что пишется, сейчас всегда для писателя наиболее интересна. Но из всего написанного уже для себя мне больше мил роман "Бом-бом". В нем много воздуха, много пространства, много и света и тьмы. Роман "Укус ангела" гораздо жестче организован, чем "Бом-бом", куда я позволил и воздуху войти, чтобы читателю легче было дышать и существовать в пространстве романа.
В.Б. И что же за новый роман вы сейчас пишете? Что ждет читателя? Какая фантасмагория, какие притчи?
П.К. Текст сам часто строит себя. И тот примерный план, который поначалу задумываешь, летит к черту. Поскольку написано еще половина романа, всё может поменяться.
В.Б. Что такое литература — великая ересь, когда любой художник спорит с Богом, создавая свои параллельные миры. Или же это возможная перспектива жизни людской, такой футурологический проект ?
П.К. Литература существовала, как вы знаете, и до христианства, сам автор, когда начинал творить миф, он ни с кем не соперничал в ситуации, к примеру, языческой, лишь обогащая количество миров и мифов. Но и в нашей христианской ситуации я не вижу у писателей соперничества с Всевышним. Я не ощущаю богоборчества в себе, когда пишу свои романы.
В.Б. Вы сами верите в Бога?
П.К. Да, конечно, я верующий православный человек. Писать надо так, чтобы не преумножать земную скорбь. Это верно. Это будет по-христиански. Я и стараюсь со своими книгами существовать в православном мире. Стараюсь передавать радостное восприятие мира. Искусство как таковое, в том числе и литература, происходит от избытка чувства прекрасного в человеке. Без ощущения чувства прекрасного, без ощущения радости мира писателю трудно что-нибудь сказать. Без искусства и без литературы мира никогда не существовало, даже в самых примитивных сообществах жило свое искусство. Творились свои мифы. Человек всегда найдет чем и как это искусство из себя добыть. Жаль только, что сейчас появилось много суррогата в искусстве, подмена ценностей. Этот суррогат и подается с экранов телевидения как современное искусство. Эта подмена очень опасна. Ибо человек так устроен, что он всегда будет воспринимать культуру. Только какую? Когда человеку вместо культуры подсовывают суррогат, и человек это спокойно поглощает он как бы опускается на несколько ступенек вниз в своем развитии. Культура — это война соблазнов. Давайте же, наконец, эту войну выиграем.
В.Б. Влияет ли на самого писателя и его книги его собственная жизнь? Скажем, детство вы провели в Египте, юность в рок-компаниях с Курёхиным и Науменко, учились на биологическом факультете пединститута, как это повлияло на ваши книги? Или ваша литература идет помимо вашей жизни? Иные утверждают, что писатель существует вне времени и пространства. Вне своей нации и своей родины. Я думаю, любое искусство национально, любой писатель, любой творец о чем бы он ни писал, в какое бы прошлое или будущее ни заглядывал, неизбежно творит в рамках своего национального менталитета, тем он и интересен всему миру. У Джойса свой дублинский мир, у Маркеса латиноамериканская стихия, у вас — русская действительность, как бы далеко вы от неё ни отталкивались.
П.К. Национальная культура — спасение для человека. Национальная культура, как правило, в своих лучших образцах несёт примеры подлинности. Это источник, из которого постоянно подпитывается художник. Кстати, и авангард черпает свои находки из кладезей национальной культуры. Кандинский — от иконы, Хлебников — от русских сказок и былин. Обращение к своему национальному позволяет культуре развиваться дальше.
В.Б. А чем характеризуется русскость в искусстве? Что свойственно русскому в отличие, скажем, от немца или француза?
П.К. Русскую литературу отличает от европейской, по-моему, внутренняя пластичность. Англо-язычная литература очень сильно структурирована. Они всегда строго следуют жанру, они не знают, как иначе. В России напротив, еще Толстой когда-то говорил, что каждое заметное произведение в русской литературе являет собой пример отступления от жанра. Читая наших классиков, лишь убеждаешься в этом. Достоевский садится писать детектив, а выходит у него нечто совершенно другое. Неумение работать в жанре и спасительно для русской литературы.
В.Б. Вы оптимист или пессимист по восприятию мира?
П.К. Оптимист наверное, подчас даже воинствующий.
В.Б. Исходя из вашего воинственного оптимизма, как вы смотрите на будущее России?
П.К. Мне кажется, сегодняшняя Россия еще не вполне достойна своих граждан. Когда-нибудь она станет достойна своих граждан, и это будет замечательная и великая страна.
Империя, безжалостная к своим врагам, и нежная и заботливая к своим гражданам.
В.Б. Ваше отношение к современной русской литературе. Есть ли она? Кого из сверстников вы цените ? Есть ли кризис в современной литературе?
П.К. Литературу русскую хоронят уже лет двести. Об этом писали Василий Розанов, Виктор Шкловский. Предвещали одну лишь литературу фактов, газетную литературу. Этих людей нет. А литература продолжается. Её хоронить незачем. Она переживет своих могильщиков.
В.Б. Но я бы обратил внимание на явное пророчество наших лефовцев о литературе факта. Или как мы её сейчас по иностранному называем "нонфикшн". Они это наступление "нонфикшн" предвидели еще в самом начале ХХ века. Впрочем, за любым "нонфикшн" следует уже художественное осмысление и обобщение. Ждет это и нас.
П.К. Из авторов, которых ценю и читаю. Конечно, прежде всего это книги петербургских фундаменталистов. Мне приятно с ними во всех отношениях. Читать их книжки, сидеть с ними за столом, ходить с ними в баню. Сергей Носов очень нравится мне как автор. С невероятным чувством юмора человек. Александр Секацкий, мыслитель, идеолог. Его провокативность мысли, парадоксализм мысли меня всегда поражают. С удовольствием всегда читаю Илью Бояшова, который стал ныне лауреатом "Национального бестселлера".Есть и эстетическая и мировоззренческая близость с ним, хотя формально он и не входит в наш фундаменталистский кружок, в наше закрытое общество, там у нас очень строгие правила.(Отрезание фаланги пальца и так далее…) Но по духу он нам очень близок, что заметно и по его текстам.
В.Б. Илья Бояшов по сути стал первым питерцем, на седьмой раз дорвавшимся до питерской премии. Казалось бы, всё ваше, всё схвачено, но то отдаете премию Проханову, то Быкову, то Пелевину, то Юзефовичу. Как-то не со временем в ладу живете, никакой коррупции, никакого местничества. Почему питерцам так трудно прорваться на столичную арену? Я не говорю о провинциалах. Что за москвоцентричность в нашей литературе поселилась?
П.К. Нам мешала определенная инерция сознания. Российские граждане всё, что происходит в Москве, воспринимают, как общезначимое. А скажем, происходящее в Петербурге не так важно. Мы преодолеваем с трудом эту инерцию. Дух дышит , где хочет. Человек может жить во Владивостоке или Мурманске и по электронной почте пересылать свои романы в Москву. Эта граница размывается. И то, что победил питерский автор на "Национальном бестселлере", хороший симптом преодоления москвоцентричности в литературе. Автор может жить где угодно. Столица — в голове.
Если продолжить ряд интересных мне авторов, независимо от их политической ориентации. Это Александр Проханов, которого всегда с интересом читаю. Знакомлюсь со всем, что пишет Эдуард Лимонов. Слежу за литературными журналами. Всё надо знать, чтобы иметь адекватное представление о культуре вообще. Чтение — моя служебная обязанность. Поскольку я работаю в издательстве. Литература живет самосоздающимися мифами. Я смотрю на литературное пространство, к примеру, на Лимонова, с удивлением замечаю, что Лимонов помимо воли занимает то место, которое занимал Горький в литературе. У него есть свои "Детство, отрочество, юность", написал своевременную книгу "Убийство часового", тоже погрузился в радикальную политику, сидел в тюрьме… Читал с удовольствием Прилепина. Но больно черная атмосфера. Я сделал предложение — прислать новую книгу нам в "Лимбус". Прекрасный роман Александра Кудрявцева. Очень интересный автор из Самары Андрей Темников. Жаль, недавно умер. Андрей Филатов из Москвы.
В.Б. Вы любите читать для души?
П.К. Читать люблю. Но писатель — это испорченный читатель. Он читает по-другому, всегда сравнивает, сопоставляет. Восхищается находками, находится под профессиональным обаянием хорошо сделанной книги.
В.Б. Кого вы цените в русской классике?
П.К. Всех. Но есть и предпочтения. Мандельштама ценю больше, чем Пастернака. Достоевский и Толстой — это две разные вершины. Лескова ценю и наслаждаюсь им.
В.Б. Лесков явно недооценен. По-моему, он такая же глыба, как Достоевский и Толстой. Почему-то его держат во втором ряду.
П.К. Какое мне дело, в каком ряду его держат. Я ценю, и всё. Увлекался прозой начала ХХ века. Ремизов, Замятин, Пильняк. В свое время меня контузил Фолкнер, я им долго болел. Ну а дальше и Маркес, и "Хазарский словарь" Павича — лучшая его книга. Метафорика совершенно фантастическая.
В.Б. Помню, в свое время в Питере, в шестидесятые годы влюбился в маленькие книжки Константина Вагинова. "Бомбочада", "Труды и дни Свистунова", "Козлиная песнь". Может, и не было в них величия замысла, но свое очарование предметным миром, миром человеческих подробностей, ни на кого не похожий автор. И чисто питерский. И мало кому известный.
П.К. Я тоже его люблю. На самом деле, очаровываешься самим текстом. Его Петроградом, его вкусными подробностями жизни.
В.Б. Как вы относитесь к двум питерским знаменитостям Бродскому и Довлатову?
П.К. Довлатов, мне кажется, переоцененный автор. Пойдет на пользу, если его раздутое имя сдуется до нормальной величины. Уже наступает разочарование. Бродский — прекрасный поэт. Его стихи всегда перечитываю.
В.Б. Я сам провинциал. Родом из Петрозаводска, и считаю себя северянином. Но, увы, пока еще москвоцентричность довлеет над всем. Может, питерская команда Путина поможет с ней справиться? Питер постепенно вновь становится второй столицей. Да, из Владивостока может парень прислать хорошую рукопись в Москву. Но в самом Владивостоке нет столичной ауры, увы, провинциальная штукатурка никак не смывается. Нам как воздух нужна культурная децентрализация России. Чтобы десятки крупных центров России смело соперничали со столицей и в медицине, и в науке, и в культуре. Нужен и другой уровень жизни в провинции. Я рад, что в моем Петрозаводске появились и Дмитрий Новиков, и Ирина Мамаева, что они держатся за свой город и не рвутся в Москву. Таких сотни по России. Но выдержат ли они условия провинциальной жизни, выдержат ли зависть местных божков?
П.К. Я согласен с вами, мало кто способен выдержать конкуренцию и выйти на российский рынок. Мало крупных областных издательств. Это проблема всей страны. Я знаю многих ребят из Сибири, из Красноярска, Новосибирска, Барнаула, но они вынуждены искать поддержку в столичных издательствах.
В.Б. Должна ли Россия оставаться литературоцентричной страной? Место книги в обществе? Почему у нас не читает ничего политическая элита?
П.К. Конечно, политики должны читать книги. Искусство — это, как ни относись, тоже часть политики. В нынешние времена лишь национальная культура может изменить обстановку в обществе. Третья мировая война была проиграна потому, что партийное руководство не могло предложить обществу новый культурный соблазн. Сталин это прекрасно понимал. Поэтому и книги читал. И фильмы смотрел.. И мощно поддерживал культуру. Это даже не обязательно должна быть заказная литература. Это должна быть русская культура, которая удивит весь мир. Не обращать на культуру внимание — это явный политический просчет путинского руководства.
В.Б. Что вы любите в жизни? Что цените?
П.К. Детей своих ценю. Два мальчика, старший в университете, младший заканчивает девятый класс. Путешествовать люблю. Но не по Европам, а за рулем по России. Живя в столицах мы родной страны не знаем. Такие неожиданности, такие красоты. Влюбился в Торжок. Просто прекрасный город. Смоленск. Брянск. Я коллекционирую жуков. Вот заодно там и коллекцию собираю. Белоруссия очень понравилась. Поля засеены, дороги прекрасные. Проезжаешь через село: крест на въезде, крест на выезде. Православные люди живут. Лошади с жеребятами. Утки с утятами. Жизнь. У нас в деревнях такого давно уже нет.
В.Б. А что для вас Россия?
П.К. Еще Геродот делил всю Евразию на Европу, Азию и великую Скуфь. Вот мы и есть великая Скуфь. Не европейцы и не азиаты, а великая Скуфь. Третья часть всей Евразии. Ею и будем. Своя особая цивилизация. И нечего что-то еще искать. Цивилизация русского мира.