ПРЕОДОЛЕНИЕ ОККУЛЬТИЗМА

№29 (713) от 18 июля 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Евгений Маликов
ПРЕОДОЛЕНИЕ ОККУЛЬТИЗМА
Арт-Азия: паладины Традиции
Москва благорасположена к москвичам, терпит тех, про кого говорит: "Понаехали", но никогда не признает того, кому и "дома" неплохо. Речь, конечно, не о какой-то иной "Москве", а о символическом пространстве современного искусства, оккупированном Гельманом, Бакштейном, Швыдким.
Поэтому за "файн артом" я отправился в Ханты-Мансийск, где весь июнь директор художественного музея "Фонда поколений" Владимир Назанский кормил северян "хлебом жизни". Так он определил современное искусство.
Я оказался среди тех художников, искусствоведов, кураторов, которые в течение месяца делегировались "с мест" на фестиваль "Большая вода". Летел я туда не без радости. Меня ожидали встречи с людьми знакомыми, уважаемыми мною еще по прежним проектам Владимира Олеговича. Такими, как "Внутренняя Азия", к примеру.
Интересовали меня не москвичи, которых "понаехало" в Югру по "большой воде" немало. Любопытнее были те авторы, которые представляли автохтонный пласт культуры Русской Азии. Те, за которыми прикрепилось наименование "неоархаиков". Ринат Миннебаев из Уфы, Сергей Брюханов из Нижнего Тагила, Владимир Бугаев из Ханты-Мансийска, Сергей Лазарев из Томска, Виктор Савин из Новосибирска. В общем, все, исповедующие евразийский взгляд на геополитику и традиционный на культуру.
Понятие "большая вода" для Севера сродни "дороге жизни" для блокадного Ленинграда. Еще недавно навигация была единственным временем года, позволявшим доставить в Русскую Гиперборею элементарные продукты питания. Стараниями Назанского в этом году к бакалее и гастрономии прибавились продукты "изящных ремесел".
Я не стану останавливаться на тех, кто мог сказать: "Сами мы не местные". Укажу лишь, что среди "временных мигрантов" были три финки со своим фотопроектом, москвичи Леонид Тишков и Анна Тагути, работами присутствовал Владимир Клавихо-Телепнев. Важнее те, кто представлял Урал и Сибирь.
Однажды мне пришлось услышать фразу о том, что мы живем в стране победившего оккультизма. И это верно. Разного рода "мистики" (в том числе и от искусства) уже не один год пытаются найти "всеобщность" на основе поверхностного синкретизма. Проповедуя "интеллектуальный минимализм", они считают, что, собрав внешне сходные фрагменты частных культур, им удастся синтезировать "планетарное искусство". Понятно, что речь идет о движении "нью эйдж", комфортно чувствующем себя всюду, где провозглашается курс на "толерантность" и "интеграцию меньшинств". Тогда как истинная основа всего лежит глубоко под поверхностью частного. И порой единственной точкой смыкания становится система знаков, очищенная от сиюминутного. Или математика, лежащая в основе описания мира.
Найти эту математику, даже неосознанную, неотрефлексированную художником, — вот в чем преодоление оккультизма. Распознать знак в одежде конкретики — из той же оперы.
Абстрактный символ — не есть уход от "правды жизни". Жизнь не только в фиксации эмоционального состояния индивида, не только в выявлении душевно-духовных констант познающего мир субъекта. Жизненным является и постижение самого мира. Мира смыслов и первопричин.
Знак, рассматриваемый под таким углом, перестает быть чем-то оторванным от повседневности. Наоборот, его предчувствие позволяет выявить инвариантность в проявленном, феноменологически познаваемом. Знак превращается в кантовский ноумен, умопостигаемый и реальный. "Ищущий знака" вступает в борьбу с номинализмом и становится тем, кто сам этот "идеальный знак" пытается изобразить видимо, графически.
И это ничуть не абсурдно. Знак — это универсалия, лежащая в основе его имманентного проявления. Знак полностью принадлежит Культуре. Тогда как его частный образ — Искусству. Знак всегда графичен, и в этом смысле предельно жесток. Конкретное для него не менее важно, чем абстрактное наполнение. Цифра остается собой лишь изображенной верно. В то время как смысл числа, спрятанного за ней, не пытается определить даже математика. Семантика — это вообще из области "исчисления высказываний". И осмысляется "цепочка символов" только в Культуре. Именно она закрепляет за знаком (высказыванием) какой-то смысл.
Найти верное значение высказывания — вот задача художника. Преодолеть оккультизм — означает доказать, что найденное значение — единственное. Первосущее там, где еще "нет ни эллина, ни иудея".
Не одна математика доказывает, что Культура в основе универсальна. Сфера эмоционального здесь тоже находит свои доводы. Мы восторгаемся всегда одними и теми же экспрессивными выражениями сущего. Нас привлекает не столько Прекрасная Дама, сколько поворот ее головы, изгиб тела. Общий для всех по воздействию. Инвариантный пластически.
Таким образом, абстрактное не противоречит фигуративному. Оно дополняет "личностное", наделяя последнее элементами "типического". Оно исследует самые общие свойства личности, как топология исследует самые общие свойства поверхностей. Абстрактное в своих лучших исканиях и проявлениях исследует человека в его адамическом состоянии. А природу — в ее структурированности, а не хаотичности. Удивиться непознаваемости мира — еще не подвиг. Подвиг — вступить с ним в диалог, выйти за его пределы и оттуда познать его в красоте и гармонии. Мир хаоса "контемпорари арта" недружелюбен. Наш мир — создан для нас. Неоархаиков.
Мы видим в нем то, что ускользает от "политэкономического" взгляда постмодернистов. Художники нашей Традиции тривиальны менее всего, хотя их продукт может показаться простым. Примеры?
Возьмем узор. Орнамент. Казалось бы, чего проще? Но, если вдуматься, где это вы в природе встречали симметрию? В соразмерном нам мире симметричного до обидного мало. Да, есть правильность в древесном листе. Но нет регулярности в лесе. Камни по почве разбросаны бессистемно. Облака по небу плывут хаотично. Перейти от этого к традиционному орнаменту — интеллектуальный героизм. Даже мистический героизм, требующий от мира правильности. Бог — это соразмерность и норма. Художник с Богом внутри будет структурировать хаос, приводить его выражение в соответствие со своим внутренним Я.
При этом остается загадкой, как же именно входит художник в царство симметрии. Я готов допустить, что обобщение леса как чередования "предметов и цезур" способно привести к тому, что в теории называют трансляционными группами симметрии. К бесконечному орнаменту повторяющихся деталей. Готов, хотя, если честно, постигнуть гений "увидевшего" не могу.
Я способен предположить, что понятие о центральной симметрии могло быть спровоцировано наблюдением за козой, колышком и веревкой. Но понять, как был сделан качественный скачок от козочки, колышка, дерева к "предмету вообще" и "расстоянию как таковому", увы, не способен. Здесь начинается Математика. Это область ее мистерий.
Вот Бугаев. Его узоры можно назвать обоями. То есть, они вполне декоративны. И в этом смысле даже коммерчески были б успешны, реши он поставить на поток их изготовление. Одно "но": художник "спрятал" в них "необработанную натуру". Диалектически соединив хаотичное (фотоизображение воды с лежащим в ней камнем, плеснувшим в волне плавником хариуса, самим гребнем волны) с калейдоскопической четкостью построения "правильного объекта".
Преодоление двойственности — не меньше! Владимир — таежник, охотник и рыболов. Но и художник, поглубже и помасштабнее "комара" Меламида.
Художники Урала и Сибири оказались (вполне, впрочем, для меня ожидаемо) интереснее, например, прославленного Мэтью Барни, один фильм которого был факультативно просмотрен во время лекции, каковых на "Большой воде" случилось немало.
В чем там фокус? Барни верно подметил, что церемониал и ритуальность — основа всякого действия. Даже приготовление крема (фильм о процессе) должно подчиняться жесткому церемониалу в сакрализованном мире. "Предописанность" ритуала определяется его опорой на фигуру культурного героя. В таком символическом пространстве никто не гонится за "новым" — доблестью считается повторение действий героя, "во время оно" совершившего нечто значимое для культуры. Однако Барни делает смелый (хотя и малоумный) шаг в сторону отсутствия культурного героя (как все в постмодернизме, у Барни фильм вертится вокруг отсутствующего центра). Он придумывает "из головы" свой ритуал, профанируя тем самым самое понятие.
А профанация ритуала — шаг в сторону оккультизма. Ведь известно, что оккультные практики синкретизма (каббалистический хасидизм, суфизм, христианский мистицизм, гностические течения) объединяются всего лишь оперативным минимализмом общности. Выдавая на выходе агрегат, но не организм оккультизма.
Думаете, все это пришло бы мне в голову после выставок, курируемых Куликом, Бакштейном или Гельманом? Другие мысли — да, приходят. Не исключено, что не менее важные, но… какие-то более частные, что ли...
Москва "контемпорари арта" нацелена на "мировое искусство", которого в природе не существует. Столица выдает "сухой остаток" философствования на мотивы Делеза-Фуко-Деррида. За "водой жизни" нужно ехать за Урал. Ожидать у Гельмана появления того же Бугаева можно до Второго Пришествия. Разномасштабные фигуры. Не способна пока столица ни вместить, ни осмыслить толком ни "Внутренней Азии", ни иных проектов одного из самых интересных русских кураторов — Владимира Назанского.
Что остается после "Большой воды"? Какое послевкусие?
Осознание тотальности знака и ритуала в Традиции. А также понимание того, что поиски изначальных универсалий, а не частных симпатических подобий — реальное преодоление оккультных практик современности, нацеленных на достижение сиюминутного и вполне приземленного результата.