НО... ЭТОТ СОН...

№21 (705) от 23 мая 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Владимир Бондаренко
НО... ЭТОТ СОН...
О прозе Вадима Воронцова
...Относительно новая тема в современной русской литературе — городской интеллигент, может быть, даже родом из этих мест, приезжает отдохнуть с семьей в разрушающуюся деревню. Увы, но, по сути, он и становится чуть ли не единственным хранителем прежних устоев, сами деревенские погружены в непрекращающуюся круглосуточную пьянку, в разворовывание всего, что плохо лежит.
Это уже в каком-то смысле сторонний наблюдатель, как бы он иногда ни любовался., ни восхищался живописностью своих героев, герой глядит на них уже как бы со стороны, да и не желает он жить их разрушенной жизнью, тем более, не видя и стремления в них как-то изменить свою жизнь.
Такой взгляд на русскую деревню со стороны мы видим и в романе Владимира Личутина "Беглец из Рая", и в повести Петра Краснова "Новомир" — казалось бы, видных представителей прославленной деревенской прозы, но уже смотрящих на нынешнюю деревню совсем иными глазами зорких наблюдателей.
Такой же взгляд на русскую деревню и в книге Вадима Воронцова с длинным названием "Орхидеи у водопада, или Что-то — пронзительное и звенящее", вышедшей в издательстве "Вагриус" в 2006 году, состоящей из одноименной повести и некоего приложения к повествованию: "островных мистерий", ярких зарисовок увиденного автором или героем повести и пережитого им на своей даче на Юршинском острове в Рыбинском море. Конечно же, и повесть, художественно оформленная трагическая история о любви двух героев, крепко держится, как на фундаменте, на всё тех же дачных, островных наблюдениях и зарисовках.
Светлая и радостная жизнь небольшой крепкой любящей семьи. Временами проза Воронцова напоминает традиционную семейную прозу, которую можно длить бесконечно долго, как "Сагу о Форсайтах" Голсуорси, увлекая читателя таким спокойным семейным чтением. Временами проза Воронцова, переходя на изображение мира глазами ребёнка, становится добротной детской прозой — как повести Юрия Коваля или Сергея Иванова. Эта неустановившаяся жанровость повествования, идущая скорее всего от затянувшегося писательского дебюта, самой прозе никак не вредит. Но как бы дает установку на внимательного читателя, умело переключающегося с детских рассуждений на природные зарисовки, с лирических отступлений (своеобразных тургеневских стихов в прозе) на бытовые семейные переживания. И всё это украшено непрерывающейся мечтой автора о счастье.
"Маленькие люди, прыгающие по асфальту, танцующие по лужам и указывающие пальцами на солнце. Они целуются просто так. Они про всё спрашивают. По ночам они выбегают на улицу, царапают мелом мостовую (записывают свои желания , и это одно из желаний — вот так выбегать по ночам). Они так кричат, что грачи умолкают (их всё равно не слышно). Они ищут подснежники, заглядывая под скамейки, и удивляются, когда не находят. Они всему удивляются (поэтому у них такие глаза). Они бегут за кораблями, провожая их до самого колодца, а потом ложатся на решетку и долго смотрят в темноту и ко всему прислушиваются…. Припав к подушке , они сразу засыпают и во сне улыбаются и встают очень рано, всегда вместе с солнцем…" Тут слышна мелодия и Ганса Христиана Андерсена, и Александра Грина. Детская мечта о счастье. Но пронзительный мир детства уходит, исчезает, и вот уже бывший ребенок, а ныне строгий любящий отец стремится сохранить мир своей маленькой семьи. Начинается "Дорога", дорога на свой любимый остров вместе с любимой женой и сынишкой. Жизнь семьи каждый раз как бы начинается сначала. Мы видим её и глазами героя, и глазами его жены....
Перед нами модифицированная деревенская земля, где живут простые, но вполне модифицированные русские люди — совсем по другим законам, нежели жили их предки. Кончился деревенский тысячелетний беловский "Лад", начался сплошной разлад. И посреди этого разлада, на острове живет счастливая городская интеллигентская семья. Они искренне наслаждаются жизнью, находя свое очарование даже в руинах былого деревенского быта. Но долго ли может длиться такая идиллия?
Тему разлада Вадим Воронцов начинает еще с советской поры. Для него уже в идее коммунизма, в советской коллективизации было заложено начало "разрушения крестьянского сознания". Как я понимаю, и сама повесть была написана, хотя бы вчерне, еще в советское время — следы некоего интеллигентского "подполья" остались на её страницах. Конфликт народа и власти никогда не затухает. Ни в советское, ни в перестроечное время, ни сейчас. Автор, обновляя повесть в наши дни, перед её публикацией, определяет свое отрицательное отношение и ко всем разрушительным реформам, которые всё, что было хорошего в советское время, умудрились уничтожить начисто. Вот он, уже в своих "островных мистериях", позабыв о скептическом отношении к советской власти, проговаривается, что на его остров "когда-то пароходы ходили часто, чуть ли не каждые полчаса. Это была пара белоснежных красавцев-пароходов. Исчезли они как-то мигом. На воде ведь след теряется быстро. Вот он и потерялся. Теперь ходит посудина времен не то Ползунова, не то братьев Черепановых…" Так было и по всей России. И в моей родной Карелии в советское время летали в Петрозаводск самолеты из Москвы и из Питера, и из Киева, и совсем из дальних мест, а теперь нет этого аэродрома, как нет и тысяч других. Исчезли и "кукурузники", доставлявшие старух из районных поселков до областных центров. Исчезли и у нас красавцы-теплоходы. Жизнь скукожилась и замерла...
"В моем повествовании всё — правда, чистая правда и одна только правда. Я не меняю не только имен, но даже и отчеств, а дойдет до фамилий, не скрою и их. Я готов поклясться хоть на кресте, хоть на Библии, что всё, о чем повествую — всё это я либо лично видел, либо лично слышал, либо не менее лично вообразил…"
Это поток сознания одинокого героя и одновременно поток действия вокруг него самого и его семьи. Это — одна и та же семейная жизнь, увиденная с разных точек зрения: с точки зрения мужа, с точки зрения жены. Жизнь на переломе эпох. И потому неизбежно, при всей своей индивидуалистичности, ставшая исторической и общественной жизнью, даже если это жизнь трех героев. Это — по сути экзистенциалистская проза, обретающая неожиданно некий соборный размах именно потому, что герой и его семья: жена Наташа и маленький сын, — живут среди людей, среди природы, среди истории, обостренно воспринимая все свои взаимоотношения. Наташа как-то говорит герою: "Для тебя жизнь — это жизнь души, а у души и своя память и своё отношение ко всему. Для тебя всё, что вокруг — на десятом месте: потом, когда-нибудь, после... А на первом, втором и третьем месте, сейчас — впечатление от всего этого, и впечатление именно души, мысль о предмете, о человеке, о картине, да о чем угодно для тебя достоверней самого этого предмета… Мне нравится мир, который ты выстраиваешь, он лучше реального, а главное — добрее…"
Думаю, проза Вадима Воронцова чересчур автобиографична, и потому поневоле прощаю автору излишнюю сентиментальность, уже зная о печальном конце повествования. Жена гибнет нелепо и как-то даже неправдоподобно. Нырнув с обрыва и припечатавшись к камню. Если это пририсованный финал к лирическому повествованию, или сегодняшнее дополнение к неопубликованной прозе конца восьмидесятых, то чересчур картинно и киношно. После добротного детализированного всамделишного существования и героя и героини, которое вполне можно было закончить на любом месте, без всяких проработанных сюжетных концовок, ибо подобная жизнь героев и в философских размышлениях, и в бытовых подробностях, и в страстной полноте чувств, и затем в бунинском замедленном изящном увядании, так могла бы до бесконечности и длится в днях, "наполненных пронзительным звоном и красотой этой самой жизни", совсем не требовалось придумывать картинный кровавый финал. А вот сама жизнь вполне могла подсунуть нечто подобное...
Но, когда по второму разу перечитываешь эту прозу, финальное кровавое пятно на камне уже не дает покоя .
Может быть, зоркого дачного наблюдателя победил поэт? И на место точных, но чересчур безукоризненных и интеллигентски безоблачных наблюдений и размышлений, пришли горькие строчки поэта, переживающего за участь своей России:

Поля бурьяна…
И простор…
И снова этот вечный стон.
И этот жуткий, страшный сон…
Моя несчастная страна…
Но если это только сон.
То надо вспрянуть ото сна…

И бунтующий поэт, резко не приемлющий распродажу родной страны, от лирического пролога о волшебной дивной стороне переходит к трагическому финалу. И в повествовании, и в своих стихах. Ими и закончу:

Была страна.
И было бабье лето.
Была струя воды за пароходом.
И значит — будет то, что не проходит.
И значит — было то, чего уж нет…
Конечно. Власть была не в масть.
Но и под этой серой властью
Моя страна была прекрасна…
Поляна. Небо. И простор.
И сена стог.
И девы стон.
Но… этот сон…

Полностью читайте в «ДЛ», 2007, №5