ЗАВЕЩАНИЕ

№20 (704) от 16 мая 2007 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Юрий Палагин
ЗАВЕЩАНИЕ

С КОНЧИНОЙ МАТЕРИ САМ СОБОЙ ВОЗНИК ВОПРОС о продаже дома. Живу я далеко: ночь на поезде. Не наездишься. Приспособить дом под обыкновенную "дачу", с нечастыми побывками, по меньшей мере нереально. В мое отсутствие над ним жестоко надругаются: побьют окна, выставят рамы, "обчистят" и, что еще хуже, сожгут.
Надо продать. Но кому, в чьи руки — вопрос отнюдь не праздный. Главное было не в том, чтобы продать "покруче". Дело в другом, в моей сердечной тайне: этот дом, или, как его называли покупатели, "гнилушка", был мне очень дорог. Он был для меня живым существом, с огромными, тоскующими глазами вместо окон, с дымящейся (словно пар изо рта) кирпичной трубой. И не только это. Неизъяснимо чудесное в нем лично для меня заключалось в следующем: именно с момента вселения нашей семьи в этот дом и началось его воскрешение из небытия…
Самый старый человек в той деревеньке, с поэтическим названием Вязань, "все помнил и все знал" про этот дом. По его рассказам, до революции в нем проживала прислуга помещика. А во время немецкой оккупации дом приспособили под "пищеблок" для свиней и собак. Об этом напоминали массивные, наружные и внутренние, двери с металлическими запорами и крючками, пробоями и штырями: по-немецки — на века!
Позже приспособили его под пристанище для временно проживающих. Контингент этих "временщиков" был разнообразным. Не только забулдыги на "птичьих правах" обживали эти углы, но и "долгожители" — социальный статус позволял им задерживаться здесь надолго. Если первые жили одним днем, то вторые обустраивались капитально, обзаводились хозяйством. Этих, вторых, можно отнести к разряду оседлых, имея в виду не сам факт их привязанности к конкретному, а их склонность к поддержанию порядка, организованности, гармонии с окружающей средой. Однако и они мигрировали. Переселялись в пятиэтажки, находящиеся на балансе местной птицефабрики.
При покупке нашей семьей этого дома "оценочная" комиссия выявила ряд серьезных изъянов: крыша просела от сгнивших стропил, полы, столярные изделия, двери и окна, печи и все четыре стены требовали замены. Сквозь широкие щели просачивался тлетворный дух из подпола. Там по ночам возились какие-то твари.
"Временщиков" пришлось выселять. Озлобленные, гонимые инстинктом страха, они стали мстить и срубили под корень вишневые деревца.... Когда сдирала старые, выцветшие обои с уцелевших перегородок, то натыкалась на режуще и колющие предметы, коварно, затейливо, загнанные под обои. Там были гвозди, иглы, кусочки бритвы, стекла. Как сейчас, я вижу руки матери в ссадинах, порезах, бинтах.
Многих изумляло фанатичное упорство матери, с которым она билась за обладание "гнилушкой" и сотками прилегающей земли. Устроилась бы, советовали ей, на "птичнике", глядишь, через пару-другую лет — квартирка в пятиэтажке. И чего ради уперлась в этот людьми и Богом забытый клочок земли на самой кромке необъятной речной поймы?
На все упреки и советы у нее был один ответ: короткий жест рукой, отсекающий любые поползновения на ее решимость, — заиметь собственный двор!
Эта тяга к чему-то непременно своему с соответствующими атрибутами хозяйского двора проистекала, как я понял позднее, от ее крестьянской "жилки".
Вскоре на этом, ставшем уже "родным", собственном участке появились сарайчики для всякой "живности" и даже хлев для коровы. Чтобы свести концы с концами и вернуть долги, мать устроилась в столовую при заводе железобетонных конструкций . Мимо нашего участка вела дорога в ангар, где не гасли высверки и всполохи от сварочных работ…
Кто-нибудь из рабочих нет-нет да свернет, кинет доску, брус через забор: благо, пилорама вблизи. Иной "водила" самосвала "поделится" щебенкой, раствором, песком. Незримая нить взаимопонимания между моей матерью и этими людьми свилась вовсе не за счет ее кулинарных расчетов, хотя и этого нельзя отрицать. "Рабочий человек должен сытно поесть”, — неустанно твердила она. Скрытый нерв этих, как теперь модно выражаться, межличностных отношений тянется к социальным корням. Труженики завода были в основном тоже выходцами из ближних и дальних деревень. Им была понятна бесконечная возня матери на огороде и хлопоты по хозяйству.
Эти люди доверяли ей свои душевные тайны. Приходили просто так или с жалобами на свою "болесть". С определенной целью, а может, по наитию, мать разбила отдельную грядку, которая благоухала многоцветьем луговых трав и растений, по ее мнению лечебных. Она делала из них отвары и верила в их целебную силу. По своему разумению "заговаривала" ушибы, вывихи, ломоту в костях, испуги и разные абсцессы. И ей верили. В благодарность люди помогли ей перебрать "стояк" в светлой комнате. Расширили оконные рамы. Объявился печник и сложил настоящую "русскую печь" в прихожей.
Я никогда не уезжал от матери с пустыми руками — всегда с увесистым чемоданом и рюкзаком. Осень — сезон забоя скота. Мать зовет на свежанину, отведать "мочанку" со шкварками и блинами, "кровянки" и прочей снеди. И что удивительно, "клочок" земли не расширялся, зато отряд "едоков" прирастал с каждым годом: внуки, правнуки… Какие-то родственники вдруг объявились, и никто не был в обиде.
Так как я жил в Москве, то мне приходилось, не по обязанности, а на правах родства, встречать мою "родню" на Белорусском вокзале и переправлять ручную кладь с копченостями, с топленым салом, колбасами, с "вином" домашнего приготовления — на Ярославский, Казанский, Курский вокзалы.
Когда картофельный голод ощутимо прокатился по всей стране, мать собрала целый контейнер этого драгоценного продукта и отправила в Краснодар…
ЖЕЛАЮЩИХ КУПИТЬ МАТЕРИНСКИЙ ДОМоказалось больше, чем я предполагал. Не только сам дом с участком, но "место" притягивало своей красотой.
Меня возмущало, когда "покупатели", будто сговорившись, начинали с наружного осмотра. Бесцеремонно, сосредоточенно и молчаливо они проверяли крепость дома одним и тем же приемом: ударяли в разных "точках" тыльной стороной обуви по доскам обшивки фундамента. Мне было не по себе, мне казалось, будто они пинают мою покойную родительницу. И после этого "осмотра" называли пену, якобы достойную, этому "гнилью". Тут я становился ворчливым, настаивая на своей "немыслимо" завышенной цене.
Мои родные сестры, братья и их взрослые дети наотрез отказались принимать участие в этом, не хотели "связываться".
"Берите, — уговаривал я их. — Технический паспорт оформлен. Примите от меня завещание, и я со спокойной душой уеду отсюда". Хотелось сказать, как мать, в свое время тоже уговаривавшая меня принять наследство: "И тогда я умру с легким сердцем".
Но они не видели для себя никакой пользы от этой "гнилушки". Каждый занят своим "бизнесом". Оба правнука совмещают учебу с работой по ремонту компьютеров. Правнучки и внучка успешно распространяют косметику от компании "Марикей". Самый любимый внук уже полковник, и у него своя дача, которую охраняет кавказская овчарка. У всех машины, квартиры, дачи и надежные источники существования, своя "психология" не сельских тружеников, а "цивилизованных людей". И переделывать ее не имеет смысла.
И я тоже не собирался доживать свой век в этом доме. Но уехать с концами и пустить все на самотек казалось кощунством по отношении к памяти о матери и просто неблагодарностью.
Выход, казалось мне, был найден. Проживают там по соседству две семьи. У каждой — свой знак качества, свой "брэнд". Одни "дальнобойщики", другие "молочники". Первые — так вообще в пяти метрах напротив калитки. Живут в приземистом бараке из кирпича. Всякий раз, гостя у матери, я невольно прикипал душой к этой семье. Меня восхищало упорство, с каким они выбивались из нужды. Вот появилась у них "фура", пусть "бэушная", зато "своя". Стали раскручивать свой "бизнес". Смело, напористо начали заключать договора с различного рода фирмами на поставку продуктов из Белоруссии в Россию и обратно. Хозяин иной раз по неделе пропадал в командировках. А по возвращении ремонтировал фуру и в лютый холод, и в зной, — то верхом сидел на ней, то под ней.
Себя они называли "мелкими предпринимателями". Скоро обзавелись фирменной одеждой, иномаркой. И "фура" теперь у них будто только что с конвейера сошла: "обули" ее в новую резину, переставили мотор, покрасили. Сами все чаще стали улыбаться, были со всеми приветливы. Бизнес у них процветал!
Мне эти "дальнобойщики" годились. Я их хорошо знал. Когда хозяйка, Светлана, еще ходила в "учетчицах" в колхозе, а Димка работал строителем, они были частыми гостями у матери, помогали ей по хозяйству: копались на огороде, свиньям комбикорма где-то "доставали". Мать называла их "детки мои". Чем не наследники?
А может, уступить дом "молочникам"? Но они не местные, приехали погостить у родственников и, очарованные видом поймы, задержались, решили строиться. Временное их место проживания находилось в полусотне шагов, по правую руку от моего дома. Нельзя было не заметить, как тянулись эти "новенькие'' к земле. Пологий спуск в сторону поймы они вспахали, огородили, посеяли кормовую траву. Год спустя по этому "клину" гуляла скотина.
Злые, завистливые обзывали их "куркулями". Они были уже пенсионеры, бездетные. Но чьи-то дети вдруг, словно стая птиц, стали слетаться на тот "клин", пили молоко из алюминиевых кружек, оглашали радостными возгласам пойму, бренчали на гитарах, пели. С наступлением темноты голоса затихали. Все укладывлись под навес, на душистое сено. Это была фантазия "молочника", уверявшего любопытных, мол, детям полезен чистый воздух.
Привозили их в солнечные дни на "'уазике". Никто толком не знал, чьи эти дети, откуда они. Потом выяснилось, что они дальние родственники "куркулей".
Еще при жизни матери я заметил, как сужается пространство между "клином" и моим домом. В один из моих приездов я обнаружил, что прилегающий к дому пустырь, заросший кустами дикого шиповника, был вручную вскопан и огорожен сеткой "рабица".
Теперь "молочник" ходил за мной по пятам и уговаривал меня продать ему дом вместе с сарайчиками, банькой и погребом. Он меня так "достал", что я сгоряча , чтобы пресечь его поползновения, назвал "дальнобойщиков" истинными владельцами моего "поместья".
НАДО СКАЗАТЬ, ЧТО В ПРОДАЖЕ ДОМА Я ИМЕЛ некоторую корысть. Хотелось хотя бы изредка, раз в год, наведываться в родное "пространство", посидеть под яблонями, ощутить землю босыми ногами. Кто из будущих хозяев мог мне позволить это?
Я не произносил вслух слово "завещание". Тем не менее, оно как бы отделилось от меня и стало само собой разумеющейся реальностью. И Светлана, словно подслушав мои планы, не захотела утаивать свой давний замысел и повела разговор таким образом, будто вопрос о присоединении земельного участка к ее "предприятию" уже бесповоротно и окончательно решен! Она заговорила, глядя по сторонам: "Я снесу все эти убогие сарайчики, спилю под корень эти старые яблони. Утрамбую землю, залью битумом. Будет отличная автостоянка! А дом приспособлю под механическую мастерскую".
Признаюсь, это было для меня неприятно. Оправдывая "бессердечие" женщины, я вспоминал, что она росла сиротой, закалила себя в борьбе за выживание, за продолжение своего рода. Обзавелась "фурами". Ее можно было уважать.
Я сочувствовал семье "дальнобойщиков", но мог ли я допустить, чтобы этот "клочок" земли, выстраданный матерью, был "утрамбован" и закатан в асфальт?
Время шло, а дело не двигалось. Пора было возвращаться в Москву. А я знал, что как только уеду, дом тут же оккупируют, объявят "своим", загонят "фуру" на участок. Тогда освободить свое "владение" от "захватчиков" будет практически невозможно. Мне скажут, что я здесь не прописан, а им тут жить, детей кормит надо!
"Дальнобойщики" не теряли надежды на захват участка и убеждали меня, что в доме проводка гнилая, что может загореться. Это было враньем: еще при жизни матери электрики заменили старую проводку на новую. Зачем же врать?
И наоборот, вспомнился один рассказ матери, касающийся "молочников". "До того ослабела, что не могу подняться. Сижу между грядками и плачу от бессилия. Кричу, зову на помощь — никого. Не помню, сколь там просидела. Уже и сил не было кричать. И знаешь, кто прибежал? Детки "молочников"! Подняли меня, проводили в дом, принесли воды"…
Потом вспомнился разговор с "молочником". Как-то он "мечтал": "Я бы построил на вашем участке двухэтажный особняк с итальянскими окнами. Наша Аннушка учится на пианино. Дашенька на флейте. Мишенька на кларнете. Коленька у нас будущий художник. А Василек, этот молчун, будет экономистом... Способные ребята"…
Образ этого человека никак не вязался с тем, который внушала соседка-конкурентка: "Он же подмешивает в молоко воду и везет продавать. Он разбил прошлой зимой окно в вашем доме, чтобы ваша мать заболела и умерла... Хотите знать правду, кто перебил ногу вашей собаке? Это его работа!"
…Уже вечерело. Еще немного, и по дальним берегам поймы начнут зажигаться огни в избах. Затем они сольются в неровную светящуюся гирлянду. Мне было очень одиноко, зябко. Впереди были долгая тоскливая ночь. Так хотелось человеческого общения. И вдруг хлопнула калитка. Словно кто-то услышал мой внутренний стон. Какой-то очень чуткий, близкий мне человек.
Я оглянулся и увидел "молочника". Он шел мне навстречу.
Я пригласил его в дом и попросил принять завещание от меня и от моей матери.