№46 (678) от 15 ноября 2006 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Владимир Бондаренко
КОЛДУНЬЯ С ЕВАНГЕЛЬСКИМИ СТИХАМИ
Пожалуй, в нашем поколении у Татьяны Ребровой был один из самых ярких взлетов в самом начале её поэтической судьбы. В шестидесятые годы, еще совсем юной поэтессой начинала вместе со смогистами — Ленечкой Губановым, Владимиром Алейниковым, Юрием Кублановским, Аленой Басиловой… Сообща, веселой поэтической ватагой хотели "лишить социализм девственности", не получилось, кого-то отлучили от печати надолго, кого-то навсегда. Татьяна Реброва отлежалась в тишине, погрузилась в языческую Русь, поскиталась по старинным городкам, затем поступила в Литературный институт. Вот там-то её и заприметил любитель русской старины, поэт и прозаик Владимир Солоухин. Оценил её любовь к мистическому граду Китежу.
Ой да приголубь меня, покуда
Я с тобой. Уж катится сюда
С требованьем жертвы или чуда
Блещущая мрачная вода.
Это было как бы второе рождение поэтессы. "Передо мной на столе лежит рукопись молодой, начинающей поэтессы Татьяны Ребровой… "Молодой и начинающей", потому что книг пока нет, а без книг, сколько бы ни проходило лет, всё равно будешь ходить в молодых, начинающих. А между тем Татьяна Реброва окончила Литературный институт, училась у такого опытного и вдумчивого педагога, каким является известный критик и литературовед Ал. Михайлов. Кроме того, она много ездила, видела, много пережила…" Солоухин решил опередить события, подтолкнуть лениво тянущийся литературный процесс и, используя свой немалый авторитет, решил написать да не рецензию, а большую статью, на рукопись книги, и опубликовать её не где-нибудь, а в "Литературке", тогдашней законодательнице литературных мод. Я помню, как радовались одни и ревновали другие после появления в "Литературной газете" статьи Владимира Солоухина "Рябиновые бусы" Татьяны Ребровой", написанной ещё по рукописи первой её книги. Это было необычно и неожиданно. На другой день поэтесса проснулась знаменитой. Посыпались предложения и просьбы из газет и журналов. К тому же, и поэзия молодой Ребровой была для господствующего в то время в семидесятые годы стихотворного потока и необычно раскованной, чувственной, откровенно женской, в чем-то плотской ("Миру приворотный привкус грусти / Придает щепотка женских чар…"), и неприкрыто национальной, вызывающе русской. ( "Выращу березу, как затеплю / Перед ликом Родины свечу…") Она как-то легко нарушила сразу два официозных постулата и с чарующей улыбкой не замечала негодующих критиков.
Тёмное платье и чёрный платок,
Яркие розы горят по сатину.
Я на отцовской могиле цветок
Точно такой же вчера посадила.
Ты меня спеть как-нибудь попроси.
Что ты целуешь мне пальцы и слёзы.
Ты ли не знал, как чисты на Руси
Женщины, мужество, хлеб и берёзы?..
Могут сказать, что поэтессе повезло, первая известность пришла благодаря покровительству и дружбе авторитетного писателя. Конечно, повезло. Но не было бы ярких стихов, не было бы завораживающих строк, не помогла бы никакая поддержка, стихи говорили сами за себя. Значит, также повезло и самому Солоухину... Татьяна Реброва писала, как колдовала, ведьмовала, пророчествовала.
Не хочу, чтоб в душе вашей ужас
Полыхал перед миром, какой,
Смертным сердцем своим поднатужась,
Полюбила за смысл колдовской…
Этой своей ворожбой, энергетикой стиха, чувственностью на грани истеризма Татьяна Реброва явно пошла путем Марины Цветаевой, но, если говорить о цветаевском влиянии, наверное, надо говорить скорее о влиянии жизненной судьбы, о трагической женской доле, а не о творческом воздействии. Главным Поэтом для Ребровой всегда оставался Александр Блок. От Блока идет и историзм ребровской поэзии.
Светят звёзды над родимым кровом,
Тучи рваные как дым быстры,
Будто бы на поле Куликовом
Наше войско развело костры.
Впрочем, также интуитивно её языческие образы соединялись с христианством, со своими поисками Бога, с поклонениями разрушенным храмам. Уже самая первая её книжка "Китежанка", вышедшая в 1982 году в издательстве "Современник", была заполнена и явными и скрытыми обращениями к Богу.
Я платьев и платков своих сатин
Рябиновыми гроздьями расшила.
Чтоб церковка в глуши твоих картин
С ней рядом постоять мне разрешила.
Остается удивляться, как в издательстве "Современник" в глухие брежневские времена выходили такие богоискательские книжки, и какие духовные мотивы определяли поэзию самых ярких молодых поэтов семидесятых годов. Многим к семидесятым годам казалось, что навсегда уже из поэзии вытравлено национальное, христианское начало, уничтожены все: и внешние, и внутренние, — атрибуты. Но приходило новое поколение, и уже на генном уровне проступало то природное инакомыслие, которое даже не осмысливалось сознательно, не выдумывалось, как в диссидентстве, в пику властям и господствующей идеологии. Но тем мощнее оно было, и неистребимее.
И я на себе убиенных
Тащила к разбитым церквам.
Со щепок икон сокровенных
Сам Бог подпевал соловьям.
Так что можно сказать, она изначально, еще до знакомства с Владимиром Солоухиным, была близка ему многими темами своих стихов. И надо отметить сегодня, уже пройдя десятилетия: в отличие от иных дежурных статей, написанных о Татьяне Ребровой не менее именитыми литераторами, статья Солоухина верно обозначила все основные мотивы творчества молодой поэтессы. "Сила земли, её плотскость (но всё же и её одухотворенность) проявляются не только в незабудках и васильках, но и в тяжести и ощутимости плодов земных… Да, Татьяна Реброва умеет сказать точно, ярко и поэтично… Это, конечно, золото самой высшей пробы. Можно выписать и такую, жутковатую, но живописно-выпуклую, потрясающую по своей художественной выразительности строфу:
Пьет водку на кладбищенской скамейке.
Закусывая чёрствым пирогом,
Старуха в полинялой телогрейке
С яичной скорлупой под сапогом...
Уже к 1980-му году поэтесса пережила свой первый круг жизни и творчества. Владимир Солоухин нашел не начинающую поэтессу, но трагического поэта, заброшенного в угол эпохи со своими ранними стихами и тем ужасом, который Реброва успела пережить и испытать в семидесятых. Если бы не он, не было бы и китежанки в рябиновых бусах. Его статья в "Литературке" в мае 1980 года была спасением погибающего поэта. Заметили её и многие батюшки в деревенских приходах. Если можно писать о церкви и о Боге, — писали они поэтессе, — значит меняется отношение к религии?! Её спрашивали: может быть начинается возрождение церкви и Руси? Если бы поэтесса знала? Да и сколько раз на веку у нас бывает начинающихся возрождений и церкви и Руси? Вот и сейчас, то ли мы присутствуем при новом возрождении, то ли опять случайный проблеск, и где та новая романтическая поэтесса, которая возвестит нам этот новый восход?
Всё стихло от флага до храма:
Ведь снова решала судьбу
И вечной их славы, и вечного срама
Славянка с морщинкой на лбу...
Яркий взлет и шумная известность, череда литературных вечеров сменяются затишьем, неспешной работой и над собой, и над новыми стихами, обретается новая стабильность в жизни, и их поздний дружный и крепкий союз с поэтом Юрием Гусинским даёт Ребровой совсем иное качество стиха. Вырастает заметно и мастерство, приходит знание и русской, и мировой поэзии. Татьяна Реброва погружается в мировую культуру, её стихи уже перекликаются со стихами известных мировых поэтов, казалось, третий круг жизни дарит ей желанный покой. Можно не спеша наслаждаться стихами восточных поэтов и находить отклики на их поэтические медитации. Читает она у китайского поэта средневековья Ли Цин Чжао: "Лежу на кровати, на луну гляжу / Сквозь шёлковую сетку на окне", и возникает её уже чисто ребровский страстный, драматичный отклик:
Сколько же людей высокую луну
Видели в окне
И на полу
Озеро голу-
Боватое!
Мучает же не меня одну
Сердце виноватое…
Она и в этот свой спокойный период напрашивается на неспокойствие и драму, как бы выпрашивает у судьбы более тяжкой доли. В её поэтическом театре нет спокойных ролей со счастливым концом. Что-то же требовало от неё отбирать в истории в свою поэзию лишь трагические, взвихренные судьбы.
Что цвет и нрав меняет вдруг и за
Мгновение до смерти,
Яд конфетки.
Как знак отличья Медичи…
Вот она и дождалась своего знака отличия. Внезапно и скоропостижно умер её друг, её спаситель, её муж, хороший русский поэт Юрий Гусинский, с которым когда-то мы вместе работали в "Литературной России". Она вновь лишилась не только близкого человека, но и самой себя, исчезла, превратилась в ничто.
Тебя должны живой водой
Обрызгать и меня
Вновь посадить с тобой в одной
Кофтёнке на коня…
Я с детства знаю роль, и весь
Театр битком набит.
Ты только здесь, ты только здесь,
Ты только здесь убит.
Юрий Гусинский воистину был выстрадан поэтессой, и она была просто уверена, что без её разрешения он никогда не покинет этот свет, скорее она себя считала рядом с ним мертвой женщиной с изломанной судьбой. Она закляла его в своих стихах от всех болезней, но клятвы и заклятья не помогли, то ли ослабела её колдовская сила, то ли силы загробного притяжения были на этот раз сильнее...
Это уже совсем иная, не менее прекрасная и сильная поэтесса. Чудный замысел оборвался где-то в первой половине пути. Предстояла совсем другая жизнь и другое творчество. Рождалась другая поэтесса. Из пережитых катастроф, из громадного информационного потока, из энергетики времени выкристаллизовывалось совсем иное видение мира, соврем иное отношение к поэзии, расправляющейся с окружающим её пространством, как с ведьмой инквизитор. Впрочем, иногда ведьмой в руках инквизитора оказывалась она сама. Даже в полном одиночестве она остаётся прежде всего Женщиной, и её поэзия — это поэзия вечной жественности, вечного взаимодействия Инь и Янь.
Вечная женственность — вот суть загвоздки.
Вот чьих сияющих атомов блёстки
Сбить парадоксами с толку, чуть-чуть
Переиначить и нежно спихнуть
С тех, что не в моде орбит, и готова
Вмиг трансформация Бога и Слова
В вечного беса…
Пожалуй, в нашем поколении из ярких поэтов лишь Татьяна Реброва непонятно почему выпала в перестроечное время из всех поэтических обойм, её не замечают ни критики в своих обзорах, ни многочисленные жюри многочисленных литературных премий, ни издатели элитарных поэтических книжных серий. Изредка, раз в два-три года её новые стихи, такие же ассоциативные, изукрашенные словесным узором, совмещающие игру и молитву воедино, появляются то в "Дне литературы", то в "Литературной газете", то в одном из журналов. И… падают куда-то в бездну. На другую подобную подборку обязательно набросится то Лев Данилкин, то Данила Давыдов, то Наталья Иванова. Татьяну Реброву предпочитают не замечать. Она писала о своем любимом герое перестроечного времени — об Александре Проханове: "Белый парус его рубахи / На Летучем Голландце истории". Но ведь и её белый парус уже не изымешь из русской поэзии. От чего же такая пустота вокруг неё? Неужто и впрямь наколдовала себе своё поэтическое зеро? Ведь и Олеся Николаева, и Ольга Седакова, и ушедшая Татьяна Бек в эти годы писали не больше стихов, но они-то всегда и заслуженно были замечаемы. Я проверил её имя и по Яндексу и по Рамблеру, нашел лишь несколько ссылок на мои статьи и статьи нашего общего друга Александра Боброва. Больше ни-че-го. Жизнь и судьба у Татьяны Ребровой были всегда разделены, но если в молодости несмотря на все жизненные драмы, её поэтический успех был несомненен, то на нынешнем завершающем витке её жизнь и её судьба слились воедино в своей ставке на зеро.
Этто еще что такое?
Думает бог, на меня неприкаянно глядя.
Экий смешной лягушонок. — Сплошная улыбка.
Чья-то уловка ты, но не ошибка.
Что за стрелу, коронёнку на темя приладя,
Держишь и радуешься:
Се Жених, мол, грядет. Се Жених —
Стих евангельский в русском болотце
У язычницы-оборотня…
И притих.
Дым сплетен, высь космоса, непостижимость мифа, — всё уходит в никуда, в пустоту, пожираемое временем, и тонкая нить между поэтессой и её путеводной звездой перерезается ножом пошлости бессмертной и бесплодной. Остается талант и её театр, в котором и ныне творит свои чудесные поэтические образы русская чаровница Татьяна Реброва, колдунья с евангельскими стихами в русском болотце.
Полностью публикуется в «ДЛ», 2006, №11
1.0x
