КАНКАН КНЯЖНЫ МИССИ

№30 (662) от 26 июля 2006 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Елена Антонова
КАНКАН КНЯЖНЫ МИССИ
О новых спектаклях Театра-студии Олега Табакова
Понятие справедливости уходит из нашей жизни. Если в приватных отношениях правда и совесть порой еще котируются, то в общественных — о них забыли и думать. Это — не ново под луной: "нет правды на земле!", но этим хотя бы не похвалялись. Теперь же умением находить неправые возможности бравируют, да при этом еще и улыбаются удовлетворенно-ласковой улыбкой Чеширского кота, маячащей перед вами и после того, как ее хозяин удалится. Что-что, а улыбка у Олега Табакова неподражаема. Да и как не быть довольным, если в его распоряжении — четыре сцены в центре Москвы: три — в МХТ имени Чехова, одна — в Театре-студии п/р О.Табакова ("Табакерке" грозят построить еще и новое здание!). Если в Театре-студии уже сейчас есть музей Табакова, где зрители, пришедшие на спектакль, могут лицезреть его в четырех ипостасях: учителя, режиссера, актера и... просто человека, не понаслышке знающего о радостях жизни. Там же, в полу, бронзовеет под стеклом слепок его артистических рук, поверху и понизу которого запечатлено его имя на латыни и по-русски, а над лестницей, ведущий в зрительный зал, улыбка мэтра сияет переливающимися огнями. В оптимизм баловня Талии вносят лепту и его коллеги по цеху, дающие ему при нужде "свои" сценические площадки: приятие Табакова того стоит. И все это мэтр кладет к стопам "Табакерки". "Ну, как не порадеть родному" дитяти? Потому-то, задумав посмотреть подряд три выборных спектакля "Табакерки", я побывала в трех разных театрах: родовом гнезде у Чистых прудов на улице Чаплыгина, Театре имени Пушкина на Тверском бульваре и на Малой сцене МХТ в Камергерском переулке.
Спектакли, о которых пойдет речь, можно считать знаковыми: по ним четко видно направление пути театра, критика и зрители не обошли их своим вниманием. Это — две постановки Миндаугаса Карбаускиса: "Когда я умирала", сценическая версия режиссера по роману Уильяма Фолкнера, и "Похождение", "составленное по поэме Н.В.Гоголя "Мертвые души", а также "Воскресение. Супер", "пьеса Братьев Пресняковых по Л.Н.Толстому" (закавыченные слова взяты из программок спектаклей). Замечу, что Карбаускис не пожелал раскрыть инкогнито автора "Похождений", а филологи (!) из столицы Урала Братья Пресняковы, "осовременив" великого Льва, позволили тиснуть свое имя в два раза более крупным шрифтом, чем имя всемирно известного сочинителя "Воскресения". Что можно сказать на это? Только одно — "Супер!"
Спектакль "Когда я умирала" поставлен по одному из романов Уильяма Фолкнера, повествующих о людях придуманного, но близко ему знакомого округа Йокнапатофа, Миссисипи, который был написан сразу вслед за романом "Шум и ярость". Шекспировский Макбет, умирая, прорычал: "жизнь — это рассказ, рассказанный кретином, полный шума и ярости, но ничего не значащий". Ключевые слова этого мрачного всхлипа Фолкнер не только сделал заглавием первого романа о маленьком клочке родной земли, размером всего в 2400 квадратных миль, но, создавая остальные книги цикла, постоянно помнил о них. Помнил для того, чтобы поспорить с ними, доказать, что человек может преодолеть мрак отчаяния. Экспрессивный, с виду ничего не значащий поток словоизлияний его героев, мешаясь с их смутными ощущениями и авторскими ремарками, в целом рождает такую объемную, хотя и чуть затуманенную картину мира, что чудится, что ты только что видел все это. Книги Фолкнера можно сравнить с размытой по краям голограммой, дающей многомерную, и оттого более полную картину, чем четкая фотография. Кажется, Карбаускис ощущал то же, когда писал сценическую версию романа "As I Lay Dying" и работал над постановкой. Спектаклем движет любовь к Фолкнеру и его нескладным героям. Потому-то и оказался он фолкнеровским по стилю и духу. Оттого и артисты "Табакерки", обычно склонные к утрировке, прямолинейному решению задач спектакля, здесь не переступают границ. Оттого и нескладный рассказ о том, как Анс Бандрен с тремя сыновьями и дочерью ожидал смерти своей жены Адди, и потом, выполняя данное ей обещание, вез гроб с ее телом через разлившуюся от дождей реку, распутицу, пыль и жару в город Джефферсон, чтобы ее похоронить, получился пронзительно человечным и теплым. Самой же живой и обаятельной даже после смерти стала в спектакле та, из-за которой и заварился весь этот сыр-бор, — Адди. Это — заслуга режиссера и актрисы Евдокии Германовой, прописавших роль с пастельной тонкостью. Остается добавить, работа режиссера спектакля оценена "Золотой маской".
Когда после этого смотришь "Похождение", не можешь не удивляться, что спектакли сотворены одним режиссером. Конечно, литературная основа спектаклей существенно разнится. Иное все: народ, традиции, время и место действия, манера сочинителей. Но на то и театр, чтобы, не отступая от правды, уметь показать инакое. Да и русская культура не должна бы казаться Карбаускису более далекой, чем американская. Учился он в Москве, в Российской академии театрального искусства, закончив одну за другой мастерские Петра Фоменко и Сергея Женовача. Работает здесь же: постоянно ставит спектакли в "Табакерке", ассистент в мастерской Женовача, одного из самых талантливых современных наших режиссеров. Почему же видит Россию и русских не как хорошо знающий и благодарный им человек, а как посторонний, которого крепко надули, и который потому воспринимает всё происходящее здесь иронично и свысока?
До "Похождения" более или менее интересные режиссерские работы Карбаускиса не касались русской действительности, а вот пришлось — и вышло именно "похождение". Для такого спектакля лучше названия не сыскать. Не зря говорят: "Если Господь решит наказать, Он поначалу лишает разума". Здесь все делается походя. Походя, но не без скрытой издевки, дают крупным планом неизбывную русскую грязь, к которой жители губернского города так привыкли, что, не думая, суют ногу в туфле или ботинке в мокроступ и идут себе по делам дальше. Походя, вершатся разные подлые, смешные и странные дела, вроде покупки-продажи мертвых душ. И Чичиков здесь — не умный и хитрый мошенник, а так, "фитюлька", мыльный пузырь, пустота. В исполнении Сергея Безрукова, который артистизм воспринимает лишь как внешнюю позу, как лицедейство, Чичиков так неинтересен и внутренне пуст, что становится забавно, как такое замысловатое дельце, как покупка мертвых душ, могло прийти в его стерильную голову. Да и типажи гоголевских помещиков, вот уже почти два столетия повергающие в изумление своей вездесущностью, здесь всего лишь плоские и пошловатые тени. Даже большой артист МХТ Борис Плотников не смог придать ни объемности, ни внутренней полноты тому образу Собакевича, который измыслил Карбаускис. Единственным лицом, кто артистично воплотил гоголевский тип провинциальной дамы, была актриса МХТ Ольга Барнет. Изображавший Плюшкина Олег Табаков, внешне сыграл самого себя, а внутренне — хитрого плута, довольного собой, что, опять же, близко ему, но не гоголевскому Плюшкину. Так же, походя, нас спешат уверить, что все русские подлецы — сплошь патриоты. И, наконец, под занавес, режиссер не может не позволить себе "пройтись" по хрестоматийно известному символу Руси — неведомо куда несущейся, поэтичной Птице-тройке. На заднике сцены раздвигаются ворота и три живые клячи, склонив головы в корыто, покорно жуют овес да огрызки яблок, предлагаемых им. Вот и все. Но как все эти проходы и намеки убоги и скучны. Здесь и речи нет ни о каком празднике театра, так же и об игре актеров "Табакерки". Скука, господа, для театра — самая страшная вещь! А все оттого, что неприязнь и сарказм непродуктивны. Они не могут заменить любовь, движущая сила которой творит чудеса.
Говорить о поставленном по пьесе Братьев Пресняковых петербургским режиссером Юрием Бутусовым спектакле, говоря по правде, не хочется совсем. Но что делать, отрицательный результат — тоже результат, как в науке, так и в искусстве. Важно сделать из него выводы. То, что Братья так обошлись с Львом Николаевичем Толстым — факт их личной биографии. В конце концов, Фаддей Булгарин, шельмуя Пушкина, тем вошел в историю литературы. Но то, что пьесу, как указано в программке, заказал Московский театр п\р О.Табакова, который потом принял ее к постановке, это, если хотите, политика, путь, который избрал для себя театр. Этот китчевый спектакль состряпан так, что молодежь, которая о романе Толстого узнает лишь из пьесы, смеется в самых патетических местах, тем самым получая не только превратный взгляд на историю, культуру и нравственные ценности русского общества пореформенной России, но научаясь не отличать добра от зла. Ведь Толстой писал только тогда, когда считал это нужным России, когда хотел привлечь внимание к какому-то важному вопросу. Подчеркивая это, он сказал: "Тургенев — литератор…Пушкин был тоже им. Лермонтов и я — не литераторы". Так что же, все проблемы, которые, мучаясь, поднимал в последнем крупном своем романе Толстой, для нас пустой звук? Перелицовка классики как раз и страшна выхолащиванием смысла. Если публика хохочет над хохмочками Петросяна или Галкина, ничего страшного нет. Люди знали, куда идут, и ведут себя соответственно. Когда же Толстого преподносят так, что вроде и антураж соответствует концу XIX века, и фабула — та же, а княжна Мисси Корчагина прыгает на длинный стол, накрытый чем-то белым, за которым только что восседали люди из "высшего" общества, и, срывая с себя блузку, задирает перед потенциальным женихом, князем Нехлюдовым, ноги, это — профанация не только стиля, но и сути того времени. Подобных кунштюков в спектакле так же много, как примитивной лжи и попыток хоть чем-то придать остроту действу. Зато от мотивации Толстого не остается ровным счетом ничего. Потому и дальнейший разбор спектакля ни к чему привести не может.
Не слишком веселые эти заметки хочется завершить словами писателя, по роману которого был создан единственно цельный спектакль из тех, о которых шла речь. "Человек бессмертен не потому, что он один среди всех живых существ имеет неистощимый голос, но потому, что своим характером, душою он способен на сострадание, жертвы и непреклонность". Эти слова лауреата Нобелевской премии Уильяма Фолкнера перекликаются с творчеством обоих наших великих писателей, Гоголя и Толстого, которые, верю, еще найдут в театре достойных интерпретаторов своих сочинений.