Александр ПРОХАНОВ. Андрей Ильич, в любой истории есть загадочная феноменология, но в русской — особенно. Присутствует ощущение синусоиды, через которую проходит наше историческое время. Происходят взлёты государственности — с расцветом искусств, ремесел, экспансией вовне, а потом — провалы и истребление почти до основ всего наработанного: пространства, идеологии, даже населения. Затем — пауза, остановка, и опять восстание из праха в новом обличии, в новых, почти неузнаваемых формах… Что это за феноменология, которая заставляет русскую историю, а с ней и русскую цивилизацию пульсировать таким образом?
Андрей ФУРСОВ. Думаю, Александр Андреевич, что на самом деле таким образом развиваются практически все крупные исторические системы или цивилизации. Например, своя синусоида взлётов и подъёмов у китайской цивилизации. Практически любая крупная и сложная социальная система, которая просуществовала шесть-семь веков, испытывала два-три подъёма и столько же спадов. Только у каждой конкретной исторической системы — свой механизм подъёмов и спадов. Сегодняшняя капиталистическая система тоже развивается по синусоиде, циклически. Это и экономические циклы (например, кондратьевские), и циклы гегемонии. В истории капиталистической системы было три гегемона: Голландия (пик: 1620-е — 1670-е годы), Великобритания (1815-1873 годы), США (с 1945 года). А между периодами гегемонии — периоды соперничества, наиболее острой формой которых были мировые войны.
В русской "синусоиде", если пользоваться вашим термином, было три структурных подъёма — Московское самодержавие, Петербургское самодержавие и исторический коммунизм, т.е. СССР. Структурные подъёмы отделены друг от друга провалами — смутами: конец XVI—начало XVII века.; ряду "смутных" характеристик соответствовала эпоха петровских реформ, которые купировали надвигавшуюся смуту, измотав население; это период конца XIX — начала ХХ века, и, естественно, наше "время негодяев", стартовавшее в 1980-е годы.
А.П. А на что похожа сегодняшняя Россия? Какие исторические параллели просматриваете? Как оцениваете новую, нарождающуюся формацию?
А.Ф. РФ напоминает пореформенную Россию 1861-1917 годов. Дело в том, что исторически в России низкий, если пользоваться марксистским термином, уровень прибавочного продукта. Он не позволяет формирование на местной основе социальных групп (классов) западоидного типа (будь то феодалы или уже тем более капиталисты). Последнее возможно лишь в том случае, если помимо прибавочного верхи начинают присваивать и часть необходимого продукта. Однако подобного рода "социальное оборзение" чревато. Во-первых, восстаниями; во-вторых, острым конфликтом внутри самих господствующих групп, поскольку в условиях "социального оборзения" объектом эксплуатации объективно оказываются не только низы, но и нижняя половина господствующих групп, в которых тоже нарастает поляризация со всеми вытекающими последствиями — борьба всех против всех, включая распад страны.
В связи с этим одной из главных функций русской власти всегда было ограничение эксплуататорских аппетитов верхов. Отсюда поддержка центральной власти, центроверха со стороны населения нижних и средних сегментов господствующих групп в борьбе с "боярством", как бы оно ни называлось. Не потому что все эти группы любили власть — часто она была "отвратительна, как руки брадобрея" (О. Мандельштам), а потому что понимали или чувствовали, что эта власть единственное (кроме бунта) средство, способное дать укорот алчной верхушке. И власть, понимая свой интерес, соответствовала.
В нашей истории, однако, было два случая, когда власть отходила от этого "русского правила" и, вступая в союз с верхушкой господствующих групп, смешиваясь с ними (хотя и не до конца), начинала эксплуатировать, а то и просто грабить население, отнимая даже необходимое. Эти два случая — период 1861-1917 годов (по инерции некоторые его черты сохранились до 1929 года, пока не "прихлопнули" НЭП) и период, начавшийся с конца 1980-х годов законами об индивидуальной трудовой деятельности и о предприятии, которые стали основой превращения части номенклатуры из статусной группы в класс собственников. Оба периода характеризовались разбуханием чиновничьего аппарата и олигархизацией самой власти. Кстати, олигархизация русской власти в условиях капиталистической системы — это всегда ориентация на сырьевую модель включения в мировую систему. Первопроходец здесь — Александр II, линия от него чётко прочерчивается к Горбачёву и Ельцину; я не хочу оскорблять Александра II этим сравнением, а просто фиксирую типологическое сходство.
А.П. Не слишком ли вы "модернизируете" прошлое, перенося недавние реалии на ситуацию вековой давности?
А.Ф. Ни в коем случае. Разумеется, позднекоммунистическая и послекоммунистическая олигархизация власти отличается и от позднесамодержавной и раннесоветской нэповской — разные эпохи плюс глобализация. Однако типологически с точки зрения развития самой власти мы имеем один и тот же процесс. Кстати, на олигархизацию самодержавия в конце XIX века, подчёркивая бесстыдные формы этого процесса, прямо указывали в начале ХХ века, например, отец "чёрного барона" Врангеля Н.Е. Врангель в своих воспоминаниях. У нас говорили о первой чеченской войне, как войне в интересах нескольких олигархов. А как и почему вспыхнула русско-японская в 1904 году? В чьих интересах?
А.П. Когда мы смотрим на эту "русскую синусоиду", идущую от ослепительных взлётов к кромешности, исследуем эти роковые тенденции в нашей истории, что важнее: предощущение неизбежного взлёта или ощущение, что за этим взлётом последуют очередные ниспадение и крах? Что доминирует? Где находится нулевая, срединная ось синусоиды? Как определить, что мы наблюдаем сейчас: безнадёжный минус, завершающую точку, или же "синусоида истории" начинает свой медленный подьем? Западная цивилизация не разрушалась тотально. А Россия…
А.Ф. Почему вы называете "роковым" системное развитие? Ни одна система вообще, включая биосферу, не может постоянно развиваться по восходящей, рано или поздно она идёт вниз, и либо преодолевает его, либо погибает. Что касается западной системы, в том виде, в каком она оформилась в XVI-XVII веках, то она только сейчас подходит к роковому для неё моменту — к системному, а не структурному кризису.
А.П. Не кажется ли вам, что Россия, которая сейчас проходит фазу жёсткого кризиса, имеет больше шансов успешно его преодолеть, чем внешне благополучный Запад благодаря каким-то особенностям российского социума, обусловленным нашей историей? В чём заключаются скрытые плюсы, которые, если их раскрыть, могут быть эффективно использованы для нового подъёма?
А.Ф. О скрытых плюсах в нынешней ситуации можно рассуждать скорее теоретически и бросая ретроспективный взгляд. До сих пор из каждой русской смуты Россию вытаскивала новая форма русской власти, создаваемая народом или опиравшаяся на него — будь то в начале XVII или начале ХХ века. Народ, точнее, наиболее активные его слои, создавал новую форму власти, которая, откристаллизовавшись в процессе внутренней борьбы, начинала давить — в целостных интересах — и сам народ, и верхи, и внешнего врага.
Успех этой "давиловки" и "рубиловки" в значительной степени обусловлен уникальным характером русской власти, которая, во-первых, выступает как субъект сама по себе, т.е. как автосубъект; а во-вторых, носит надзаконный, экстралегальный характер.
Де-факто главный орган нашей страны, в котором всё и решается, — Администрация Президента, её нередко сравнивают с ЦК КПСС. В Конституции что-нибудь говорится про этот орган? Вот так и проявляется специфика русской власти, неполитической по своей сути и которой избыточные политизация и юридизация несут угрозу.
Что говорилось в советской Конституции о КПСС? В Конституции 1977 года появилась статья, согласно которой КПСС — руководящая и направляющая сила советского общества. Однако это декларация, а не формулировка, фиксирующая статус юридического лица. По советскому гражданскому праву та или иная организация существовала, если её разрешило государство. Советское государство разрешило все организации, кроме одной — КПСС, которая сама "разрешила" это государство и без которой это государство рухнуло. Власть КПСС — апофеоз надзаконности, что сами коммунисты очень хорошо понимали, достаточно двух примеров — фраза Хрущёва "Мы над законом или закон над нами?", брошенная во время суда над Файбишенко и Рокотовым, и секретная записка В.И.Ивашко М.С.Горбачёву (документ №15703, август 1990 года) по поводу юридической незащищённости имущества КПСС.
Наконец, самодержавие. Если "западный абсолютизм" был ограничен законом, а "восточный деспотизм" — ритуалом и традицией, то русское самодержавие родилось как принципиально неограниченная власть — собственно, это и было условием возвращения Ивана IV из Александровой слободы на московский трон в январе 1565 года. Хотя и после этого дел хватало — перефразируя Мюллера из "Семнадцати мгновений весны", можно сказать, что у грозного царя и "группенфюрера" Скуратова (Малюты, а не Юрия) было много дел "по Москве, Новгороду и окрестностям".
Первым реальным ограничением самодержавия стал Акт о престолонаследии Павла I от 5 апреля 1797 года. До этого по логике самодержавия престолонаследие определялось волевым образом. Следующим юридическим по-настоящему ограничением самодержавия стал октябрьский Манифест 1905 года (хотя латентно кое-что происходило и при великолепном Николае I и при его бесталанном сыне), за чем последовала гибель самодержавия. Похоже, юридизированная русская власть — это мёртвая власть. Кстати, это понимали не только самодержцы вроде Ивана IV, но и борьба с самодержавием — Пестель с его "надзаконной блюстительной властью" и Ленин с его партией профессиональных революционеров, превратившейся после Октября по словам самого Ильича в "ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стеснённую… власть". В этом плане — с точки зрения логики русской истории — советский коммунизм это ни в коем случае не отклонение от некой нормы, а совершенно закономерная, и при этом высшая стадия развития русской власти — власть, очистившаяся от собственности.
С середины XVI века в русской истории было четыре долгосрочных структуры: московское царство, петербургское самодержавие, (с оговорками) пореформенная Россия и советский коммунизм. Если взглянуть на господствующие группы этих структур — соответственно боярство, дворянство, чиновничество, номенклатура и её социальная "обслуга", то с точки зрения численности этих персонификаторов власти (а группы эти главным образом создавались властью), т.е. массы власти, вырисовывается следующая регулярность: каждая последующая группа многочисленнее предыдущей, могильщиком которой она в значительной степени являлась. Т.е. власть разбухала, охватывая всё бoльшую часть общества, и СССР в этом плане — апофеоз массовой власти.
А вот по линии собственности — диаметрально противоположная регулярность: каждая последующая господствующая группа обладала меньшей собственностью, чем предшественница. В период между 1779-1861 годами только двадцать-тридцать процентов дворянства (дай Бог, двадцать пять — тридцать пять тысяч семей), которое марксисты и либералы квалифицировали как господствующий класс, имели собственность, позволявшую вести социально приемлемый сословный образ жизни, остальные были "дубровскими"; к тому же из этих двадцати-тридцати процентов половина жила в долг (достаточно вспомнить самого Пушкина), заложив души и имения. В руках пореформенных чиновников как слоя собственности было ещё меньше, ну а советская номенклатура — это вообще господствующий слой без собственности, статусная группа с иерархически-ранжированным потреблением.
Таким образом, логика русской истории от Ивана Грозного до Иосифа Грозного заключается в освобождении власти от собственности; 1917 год — это, как заметил мой учитель В.В. Крылов, революционный акт очищения власти от собственности. Другое дело, что подобное полное очищение могло произойти лишь в условиях капиталистической эпохи с использованием антикапиталистических средств, а применил их принципиально новый исторический субъект — контрвласть, возглавившая народ. Впрочем, с другой стороны, Запад с помощью "чистой" формы русской власти реализовал Большой Левый Проект Модерна (1789 года). В этом плане крушение коммунизма в 1991 году — проблема и "знак на стене" не только русской истории, но и истории капитализма и эпохи Модерна в частности. Но это отдельная тема.
А.П. Как долго, по-вашему, продлится состояние "межсубъектности"? Можно ли зафиксировать в период смуты, в историческом тумане, проблеск нового "субъекта"? Меня интересует именно наше время. Окончательный обвал СССР произошёл в 1991 году. Последний всплеск "советского" случился в октябре 1993-го. Последний трагический протуберанец. Но как и когда зарождается новый государственный "субъект"? Есть ощущение, что мы сейчас живём уже не в состоянии взвеси, а происходит некая кристаллизация. Взращивается новый алмаз русской государственности. Каким инструментом можно зафиксировать это взрастание? Как определить зарождение нового "субъекта" исторического действия?
А.Ф. Более или менее чётко это, как правило, фиксируется только ретроспективно, по прошествии лет. Как говорил Гегель, когда вещь начинается, её ещё нет. Поэтому с точки зрения текущего момента я отдаю предпочтение аналитической интуиции, которая "схватывает" целостно и быстрее. В отношении нынешнего периода я не считаю, что мы вступили в "период кристаллизации". Продолжается смута — третья в нашей истории. Первая началась со смертью Ивана Грозного. Вторая началась в 1870-е годы, окончившись, по сути, только в 1929-1933 годы. Сегодня мы продолжаем жить в процессе разложения исторического коммунизма, и этот процесс, похоже, обладает потенциалом самовоспроизводства. Хотя в историческом плане позднесоветская эпоха подходит к концу — и сама по себе, и как часть мировой эпохи новой "Пересдачи Карт Истории" (Ф. Бродель), начавшейся в 1973-75 годы, нового мирового, а точнее глобального передела, 2008-2012 годы, по-видимому, станут её границей. Однако новый субъект, адекватный новой эпохе, у нас, на мой взгляд, не появился. Я не вижу той социальной группы, где взращивается кристалл, о котором вы говорите. Даже "скелета субъекта" не просматриваю — того, что мог бы "вытащить" Россию из бездны.
А.П. И все-таки, кто? Какие социальные группы, элиты смогут сформировать в России "субъект" истории? Что может подтолкнуть их к этому? Какие внутренние возможности, стимулы, энергии?
А.Ф. Здесь возможны два ответа — революционный и эволюционный. При революционном "повороте" субъект возникает, усиливается и берёт власть внезапно — якобинцы во Франции, большевики в России, (с оговорками) нацисты в Германии, исламские фундаменталисты в Иране.
При эволюционном раскладе новый субъект может появиться тогда, когда трудящееся население преодолеет апатию и начнёт формироваться в новую социальную группу. Для этого нужны время, практика социальной борьбы и экономические условия. Против этого работает целый ряд факторов. Например, поощряемая властями миграция, которая объективно не позволяет откристаллизоваться новой социальной структуре. Однако, решая некие задачи в краткосрочной перспективе, миграционная политика, подобно реформам Столыпина, в среднесрочной перспективе закладывает мощную социальную бомбу.
Некоторые говорят о потенциале среднего класса. Какого среднего класса? — спрошу я. Советский средний класс был по сути сознательно уничтожен ельциноидами в первой половине 1990-х — это была массовая экспроприация в интересах олигархической власти и их западных компаньонов. В 1989 году в Восточной Европе, включая европейскую часть России, за чертой бедности жили 14 млн. человек. А в 1996 году, всего семь лет спустя, уже 169 млн. Событие в истории небывалое: был уничтожен весь средний советский класс и "вырученные" средства были перемещены на Запад. Геоэкономическая операция, которой предшествовало массовое уничтожение среднего класса Латинской Америки в 1980-е с помощью "структурных реформ" МВФ. В 1998 году дефолт нанёс удар по новому, уже постсоветскому среднему классу; ошмётки его оставили в покое — на время, и это время, похоже, подходит к концу, и власть — по Глебу Жеглову — "огорчит его до невозможности".
Нужно сказать, что в последней четверти ХХ века и особенно после крушения СССР во всём мире развернулось наступление глобализирующейся верхушки (её ещё называют "глобалами", "гипербуржуазией", "космократией") прежде всего против среднего класса (с низов уже взять нечего); по сути он — заказан, дело идёт к его ничтоизации. Не случайно на Западе появилась социологическая теория "20:80" (20% — богатые, 80% — бедные и никакого среднего класса). Похоже, в этом плане Россия опять лидер "прогресса".
Но это-то и создаёт некоторую возможность социального ответа. Б.Мур когда-то заметил, что революции рождаются не из победных криков восходящих классов, как это считал Маркс, а из предсмертного рёва тех классов, над которыми вот-вот сомкнутся волны исторического прогресса. Как знать, не станет ли осуждённый на заклание мировой средний класс могильщиком капитализма?
Впрочем, есть ещё один источник формирования новой субъектности. Дело в том, что после средних классов — чужих и своих — гипербуржуазия ядра капсистемы примется за буржуазию и квазибуржуазию периферии и полупериферии. Рационально мыслящие верхушки этих зон в недалёкой перспективе объективно окажутся в положении средних классов, т.е. в положении объекта эксплуатации, перераспределения, экспроприации. Иными словами, теоретически новая субъектность может возникнуть как союз тех, кто не захочет покорно класть голову на плаху под топор гипербуржуазии, тем более, что альтернативой этой борьбе может оказаться смерть, по крайней мере, социальная.
Я думаю, что характерной чертой нового субъекта в России, если он возникнет, станет принципиально новое знание о мире. Его создание — необходимое, хотя и недостаточное условие победы. Я ещё раз напомню пример марксистов вообще и большевиков в частности — они создали принципиально новый тип знания, новый концептуально-исторический нарратив, новый язык, без которого не смогли бы победить. Хотя, разумеется, сегодня создать новое знание о мире намного труднее, чем в XIX — начале ХХ века. Нынешний мир — на порядки сложнее. И всё же создание такого знания ("переумнить противника", — как любил говорить А.А. Зиновьев) — необходимое условие появления новой субъектности.
А.П. Но "новое знание" необходимо не только "несчастной" России, но и "великой" Америке. И мы видим, что отсутствие этого "нового знания" не мешает реализовываться "американскому проекту", или "еврейскому проекту", или, допустим, "китайскому проекту".
А.Ф. Пока да. Ну, во-первых, американский проект реализуется благодаря не столько уму, сколько силе. Во-вторых, возможности накопления силы, роста гигантизма не беспредельны. Рано или поздно любая империя перенапрягается и сначала останавливается, как Рим при Траяне, прочерчивает limes, материализованный в виде валов, а затем начинает отступать.
Уже сейчас у США проблемы в Ираке и Афганистане, а с Ираном и Северной Кореей она вообще поделать ничего не может. Сила Америки не в том, что она сильна, а в слабости почти всех остальных. У властно-экономического слоя РФ — две крупные слабости с точки зрения борьбы на мировом уровне. Во-первых, его представители хранят "дукаты" в западных банках, которые враз могут превратиться в Поле Чудес в Стране Дураков. Был у Никсона помощник — Чак Колсон, который говорил: "Если вы взяли кого-то за яйца, остальные части тела придут сами". Счета в западных банках — это яйца.
Во-вторых, у правящего слоя РФ нет собственной теоретической рефлексии по поводу мира и собственной страны. Они пользуются чужими — западными — схемами, часто вчерашней "свежести", услужливо поставляемыми и адаптируемыми так называемыми "экспертами", "политологами" и прочими "детьми" западных грантов и фондов, т.е. живут в мире концептуального секонд-хенда. Вторичность в плане концептуальной рефлексии в мировой большой игре автоматически означает вторые, а то и третьи роли. Большевики в 1920-е годы были слабы, но у них был свой взгляд на мир, своя теория, стратегия на базе этой теории, поэтому СССР и стал сверхдержавой. Собственный, а не заёмный или навязанный концептуальный язык — необходимое условие победы. Нужны свои "фабрики мысли".
А.П. Много говорится о надвигающемся спаде и крахе Запада. Разве наши "глобалы" не чувствуют, что оттуда идёт чума, оттуда идёт ураган, цунами, которые пронесутся по их трубам, по линиям электропередач и шарахнут здесь, в самом центре их корпораций? Разве нет у них ощущения в необходимости "резервной" экономики, "резервной" культуры, "резервного" государства?
А.Ф. Люди, особенно политики и бизнесмены редко живу долгосрочными интересами. Кроме того, далеко не все адекватно понимают механику происходящего в России и в мире. Например, в России в конце XIX — начале ХХ века многие писали о грядущей революции, т.е. её ждали — кто-то со страхом, кто-то с радостью. Но она рванула. Причём почти все действия царской власти по её предотвращению оказались контрпродуктивными, даже действия таких волевых и умных людей, как Столыпин. А это значит, что в условиях системного кризиса почти невозможно действовать реформистским путём — поезд ушёл, и единственным средством оказывается революция, штука весьма страшная, неизбежность которой усугубляется интеллектуальной и волевой неадекватностью властных верхушек в периоды системных кризисов. Примеры тому — Николай I и Горбачёв.
В конце развития социальных систем на верх выталкиваются всё менее и менее адекватные руководители — в этом, помимо прочего, и проявляются кризис и обречённость системы, у неё отказывает иммунитет. Ну разве можно представить в здоровом (советском) обществе таких руководителей как Черненко или Горбачёв плюс Ельцин с их нарастающе неприличным окружением? О "резервных" экономике, государстве и т.д. способны думать люди, обладающие историко-стратегической культурой, которая в русской истории — явление довольно редкое. Пожалуй, лишь в конце XVIII и в 1925-1940-е годы у России была некая стратегия. В другие периоды с этим было плоховато; как писал тот же Н.Е.Врангель о второй половине XIX века: "ни плана, ни последовательности не было. Правительственной политики не существовало, а была лишь политика отдельных случайных людей".
Но это подходит и для значительной части ХХ века. А вот у "необычайно искусных в жизненной борьбе" англосаксов (Е.А.Вандам), как правило, было иначе: план и долгосрочная стратегия. Впрочем, сегодня приходится констатировать снижение в последней четверти ХХ века качества не только советских и постсоветских правящих слоёв, но и западных, которых поддерживают на плаву военная мощь и основанное на эксплуатации остального мира богатство. Но ничто не вечно. Запад движется к системному кризису 2030-40-х годов (а возможно и раньше) и в этих условиях долгосрочная задача — а только такими задачами должен руководствоваться настоящий, т.е. социально и национально ориентированный политический класс — российских верхов заключается в подготовке к этому кризису. Так, чтобы он не утащил нас в воронку исторического Мальстрема, чтобы в условиях воцарившегося на несколько десятилетий хаоса нас не разорвали на части. Сегодня ситуация для нас намного более опасная, чем в феврале 1931 года, когда Сталин сказал, что СССР должен либо пробежать за десять лет то расстояние, которое развитые страны прошли за сотню лет, либо нас сомнут. А задача остаётся актуальной. Тем более, что благополучие и мощь Запада — это в значительной степени лишь видимость.
Мир доживает последние относительно спокойные десятилетия накануне длительного и жестокого кризиса. В начале ХХ века русский кризис и русская коммунистическая революция стали прологом к длительному мировому кризису. Похоже, советский кризис конца ХХ века и антикоммунистическая революция номенклатуры оказываются прологом к новому кризису, который, по-видимому, будет намного более серьёзным, чем "тридцатилетие" 1914-1945 годов, и изменит все основные параметры человеческого бытия в том виде, в каком они сформировались после неолитической революции. Не дать превратить Россию в главный театр войн этого кризиса, сохранить народ, культуру, идентичность, наконец русскую историю — вот первоочередные задачи, которые должен будет решать новый субъект русской истории. Необходимое условие решения — адекватное знание о мире и сила. И, естественно, их волевой персонификатор, готовый к борьбе на смерть — без борьбы нет победы, а побеждает тот, кому нечего терять.
