ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

№14 (646) от 05 апреля 2006 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Владимир Личутин
ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

Господи, сколько писано-переписано об этом времени детского неприхотливого счастия, никаких полок не хватит, чтобы уставить книгами, и общими чертами так похожи воспоминания, будто списываны с одного черновика, с преж времен утраченных исповедальных листов, но как бы явленных на небесах для зоркого взгляда и восторженной души, и каждый раз под писательской художной рукою вроде бы угасшие впечатления вдруг изливаются с какой-то новизною в подробностях, с иным чувствием в мелочах, с иным взором на мать-сыру землю, и оттого картины детства, на первый погляд как бы схожие, однако рознятся по духовной наполненности, интонции и музыке. В сущности мы мало, худо развиваемся внутренне, какими-то скачками, когда припрет и уже невмочь дышать, и если и живет в нас что-то доброе и полезное, то оно оттуда, из детства, и почерпнуть в помощь душе мы можем лишь в той не мелеющей кадце…
…Вот недавно читал роман "Провинция слез" Владимира Пронского о военном лихолетье, русских вдовах-колотухах, их мужестве и самопожертвовании ; Боже мой, как все сходится с моим детством, вроде бы канувшими в пучину лет впечатлениями, но волею писателя вдруг восставшими из небытия; я как бы вновь возвратился в ушедшие годы, вернее сказать, — нагнал ушедший от меня поезд с нажитым грузом, и в душе возникла печальная сумятица, постоянно позывающая к слезам; казалось бы, всё другое на страницах книги: иной воздух, иная музыка грусти (простите за красивость), иные очертания природы, иной уклад, иные песни и побрехоньки, иные воздуха и дали, но в этих безыскусно вызванных из небытия образах, порою выписанных унывно и излишне подробно, я как сквозь прозрачную воду, вижу на дне реки времени черты родного мне исконного русского насельщика, издревле обитавшего и в Сибирях, и на Курщине, и в моем родном Помезенье… Сколько прекрасных черт, какое многообразие натур обнаружил Пронский в крестьянском половодье, где все вроде бы на одно каржавое, изветренное лицо, сшиты на одну грубую колодку, обитают в угрюмом и затхлом военном мире, но как выпирает каждый селянин в своем горе и бедовании из серой массы своими углами, норовом, задатками, обличьем, судьбою. Вот этой пестроты русской деревни, стоящей в основании нации, которую отметил барин Тургенев, к сожалению, не смог разглядеть в свое время Бунин, призатонув- ший в гибельном омуте либерального "ячества". Вот будто бы угодил человек ногою в развилку затонувшего в реке дерева, случайно загнал сапожонок в склизкую рогатину, и порою рвется он наружу из последней силы — так хочется ему глотнуть свежего воздуха, хочется солнца, но, увы, водяной тянет обреченного назад, под глинистый креж.
…Я помню, как народ после войны стремился сохранить в себе доброту, перемогая невольную жесточь, скупость и свару, теребящую сердце, и лишь в этой вседневной милости видел единственную возможность выжить. Исполнялась заповедь: "Кинь добро назад, оно очутится попереди". Окаянные пороки, что ныне немилосердно царюют в России, не извне к нам насланы вселенским колдуном, как думаем мы порою, но они из нашего нутра поскочили наружу, сорвались с цепи из темнички, где были придавлены стыдом и совестью, и сейчас выказали себя во всей дурной бесовской славе. Какая тьма разлилась тут, какая вроде бы непобедимая тьма вокруг! И Божье небо даже плохо видать из-за смрада… И слабые возроптали, осердясь на Бога, но не на себя: "За что нам такое наказание! Господи, за что?!" Но зато теперь мы знаем, сколько в нас беса, знаем его силу и страсть, знаем, с кем придется ратиться на будущих годах. И сейчас его нужно загнать обратно в неволю; но кто добровольно поспешит за решетку? Эта битва изнурительная меж Богом и дьяволом и достанет в ней места всем; чтобы совладать, нужен длинный кнут и железная решимость припереть беса к стенке и загнать назад в крепи, свое стойло, где ему и место… На самом-то деле ничего в человеке особенно и не измельчилось, не изредилось, он остался в прежнем душевном составе, как и в древние времена, и святость та же; просто однажды возгоржались мы в своей силе, поуспокоились, наивные, не досмотрели за бесом, а вязки оказались слабы; и он, спесивый, поскочив из души, залучил обманом, воровски большую власть, стал выхаживаться и кочевряжиться, у него, анчутки, грудь колесом и пригнетенная злодеем совесть временно затаилась, потускнела, ушла в тень… Но не стоит, братцы, паниковать и падать со страхом на колени, безумно бия себя в лоб; ибо всё повторяется, увы, ничего нового не приключается в истории человеческой; подобное уже бывало не раз даже на наших веках...
...Бог ты мой, как нынче снова не сладко отечеству, ловко так подгадали бисовы дети, поймали на повороте русскую кибитку, да и снова в овраг ее. Пока барахтаемся, продирая от снега слепые очи, а уж анчутки-то в карете, попробуй, залучи их назад в крепи. И сколько снова потребуется мужества от народа, чтобы стряхнуть с горбины незваную досаду и выпрямить плечи; но откуда его взять, этого мужества, если сослепу пока не знает русское племя, куда и по какой нужде побрести надо…
Помню, в какой тягости жили после проклятой войны, изворачивались наши матери из кулька да в рогожку. Не нами сказано: "Нужда заставит и камень вместо хлеба ясти". Отцы погибли иль без вести пропали, хорошо если вернулся кто косорукий иль колченогий; казалось бы, всё будущее рухнуло, не на кого опереться в туге и печали, ночами подушка ворочается, мокрая от слез,а утром спозаранку снова ухваты да корчаги, печь да стряпня, да скотина, да колхозная работа, бесконечная ломота да гнетея… Откуда в душе песне взяться, откуда, в какой сердечной скрытне отыскать места для веселья и радости? А ведь плоть-то играет, дает и сердцу погудки и побудки, выговаривает вдовице, де погоди помирать преж времен, "на красную горку под грустную рябину всегда поспеешь". И ведь сыскивались те усторонки, те заветные лавочки, те деревенские сходбища возле пожарного сарая иль древней ветлы, где пелось и плясалось, где горюшко великое как бы делилось на всех и теряло свою окаянную силу.Напляшешься-натопчешься до ломоты в ногах, и тоска-печаль мелеет. И снова мужество заставляло жить дальше, пестовать детей. Казалось бы, своих сирот на конике возле обеденного стола как насыпано, не прокормить воронят. Но глаза шалые отчего-то на сторону глядят, за каждую порточину невольно цепляются, шевелиться велят, и невольно грешная мыслишка скок в голову:"Бабы, не согрешишь, не покаешься… Бог сам велит: "Плодитеся!" Где шестеро по лавкам, там и семый сыщет себе места. Господь всех прокормит!" И частушка с вывертом подвернется к месту-нет : "С печки дедушка упал прямо на бабусю и бабуся родила Сашу и Марусю…" Эх, братцы… И вдруг, как ветром надуло, понесла баба под грудью, затяжелела, — и никто не видал от кого и когда. И в мыслях-то не было, чтобы скинуть, прикопать; но выносить надо и родить… "Узка дверца в рай, но каждое рожденное дитя и пальчиком поможет".
…Помню, в нашем околотке вдруг через дом, как по заказу, поскочили из пузья "военные ребятишки", надутые ветром, "Божьи дети", и не вызывали они ни в ком ни раздражения, ни зла, никто вдовам и девкам ворота дегтем не мазал, сплетнями не пачкал; словно бы весь русский народ, затолкавший немецкого беса обратно в ступу, согласно решил исполнить Христов завет: "Плодитесь и размножайтесь!" Это был новый вызов русского мужества, который никто не смог бы остановить. Ибо бабья плоть и народная душа тогда сочетались в согласный союз.