№14 (646) от 05 апреля 2006 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Максим Замшев
КРАСНЫЕ ФЛАГИ НАД ПАРИЖЕМ
Волнения во Франции глазами очевидца
Париж начинается там, где кончается миф о Париже. Многие русские мечтают побывать в Париже. Чем это объяснить? Трудно сказать. Кто-то упоен французской литературой, кто-то французской историей, кто-то слухами и французским кинематографом, на кого-то в юности неизгладимое впечатление произвели тексты Хемингуэя, песни Эдит Пиаф.
Париж не похож на мечту о Париже, но он не хуже этой мечты. Рискну предположить, что обывателю Париж придётся не по вкусу. Город скорее элегантен, чем ярок; он невзрачен в глазах чужака, он не по карману расчётливому скупцу.
Я люблю Париж. За пряный воздух, за серую элегантность домов, за небыстрое течение Сены с Востока на Запад. Прилетая в этот город, всегда хочется позвенеть его тончайшим невидимым стеклом — а стекло это прежде было в Париже повсюду. Звонкое, весёлое стекло. Оно — суть города, главная его тайна. И вот в марте 2006 года это стекло стало трескаться и сочиться кровью, а осколки его разрезали пространство криками протестующих студентов.
Собираясь в Париж, я, честно говоря, относился скептически к попыткам представить мартовские студенческие митинги чуть ли не новой французской революцией. Слишком уж рафинированным и слабым виделось мне европейское самосознание, слишком уж игрушечными казались мне сами европейцы. У них бунт? Да никогда! Скорей всего, американцы опять что-то хотят от Франции, как во время приведших к отставке де Голля студенческих волнений 1968 года, и действуют привычным лицемерным путём. Ведь нынешней премьер Франции де Вильпен известен своими антиамериканскими высказываниями, и именно он — главная мишень митингующих. Такие мои неумелые попытки анализа самому же мне показались несостоятельными уже после первого дня пребывания в Париже, где мы с поэтом Дмитрием Дариным представляли журнал "Российский колокол" в рамках ежегодного парижского книжного салона.
Хотя на первый взгляд по прилёту всё в Париже для русского путешественника оставалась по-прежнему. Тот же длинный, неуклюжий аэропорт Шарля де Голля, те же не притязательные окраины с жутковатыми домами-бараками, те же хлопотливые туристы с огромными чемоданами. Но уже по дороге в город ощущение менялось.
Путь из аэропорта неизменно лежит через Сен-Дени, раньше знаменитое только своим красавцем-футбольным стадионом, а ныне ставшее легендарным из-за не забытых ещё волнений. Те волнения некоторые называли этническими. Хотя, поверьте, этнического в них было мало. Вряд ли можно говорить всерьёз об этом в городе, являющем собой перекрёсток мира, в городе, куда ведут дороги со всего земного шара. Да и можно ли говорить об этом в нынешней Европе, давно проглотившей американскую наживку об объединении, в Европе, имеющей футбольную сборную Франции с минимумом этнических французов в составе и английский клуб "Арсенал", где в заявке на матч частенько вообще не найдёшь ни одной английской фамилии; в Европе, где Германию жестоко наказали за прошлые имперские амбиции и закатали в политический асфальт? Дешевая информационная версия разных агентств о том, что, мол в Сен-Дени эмигранты из стран "третьего мира" обижались на то, что их вычеркивают из жизни, не выдерживает никакой критики. Они просто боятся сознаться, что капитализм дал течь, что этот мировой "Титаник" идёт ко дну со всеми своими завиральными идеями, и на нём нет музыкантов, способных исполнить даже "собачий" вальс. Всё это в последнее время мог почувствовать, проезжая по Сен-Дени, русский человек, почувствовать памятью генов, безошибочным своим пассионарным чутьём. Здесь уже не увидишь подожженных машин и разбитых витрин. Но от русского взгляда Парижу не скрыть ничего. Он стал левым городом. Ощущается это по чуть более торопливым шагам обывателей, по настороженному прищуру полицейских, по непривычной пустынности улиц, по грустным сторожевым псам.
Для русского Париж начинается с Сен-Дени и никогда не кончается
Площадь Денфёр-Рошфор, невдалеке от которой я остановился, — одна из самых спокойных в Париже. Символ благополучия — гордая скульптура льва в центре. Пересекая площадь, впитываешь город сердцем, вернее, не город, а его изломанную сеть улиц, испытываешь счастье от того, что лицезреешь могучие дома-корабли аристократических кварталов.
Быстро дохожу до Люксембургского сада, потом на улицу Сен-Жак. Люблю это место, там свет особый. Всё-таки улица на месте старой римской дороги, построенной в те времена, когда фраза "все пути ведут в Рим" не была банальностью. Вот уже видна знакомая зелёная башенка Сорбонны. Но что такое? Чья-то тяжёлая рука ложится мне на плечо. Полицейский. Глаза злые, лицо вежливое. По-английски не говорит. Пройти не даёт. Где же легкий звон парижского стекла? Что-то не то. Отхожу на почтительное расстояние и начинаю осматриваться. Все подходы к площади Сорбонны перекрыты. Но через щели что-то рассмотреть можно. Вся площадь разбита в буквальном смысле. Такое ощущение, что здесь были настоящие бои. Почему власти не приведут площадь в порядок — загадка. Может быть, хотят добиться устрашающего эффекта? Все, мол, должны знать и бояться.
Вечером того же дня общаюсь с соотечественниками, своими парижскими друзьями. Одни из них, назовём его В.А., горячится:
— Кончено, закон о труде несправедливый. Он против здравого смысла и морали. Я полностью со студентами, всей душой. Я — человек левых взглядов. Левее меня здесь только стенка.
К слову сказать, В.А. уехал в своё время из СССР по диссидентским соображениям. Парадоксы истории или мировая тенденция?
Меня В.А. строго предупреждает:
— Увидите митинги — обходите стороной. Кто-нибудь кинет в полицейского чем-нибудь, а заберут вас. Скажут потом: приехали из России и прочее..
На следующий день причины того, что во Франции неспокойно, косвенным образом открываются. На книжном салоне в разговоре с сотрудницей издательства "Галимар" выясняется следующее:
— Вы любите Россию?
— Очень. О, вы русский. Первый класс.
— Книги русские любите читать?
— Люблю.
— А что читаете?
— Улицкую.
Я не могу сдержать раздражения:
— А что ещё?
— Ничего. А что порекомендуете?
— Лесков.
— Сейчас запишу. Что-то не слыхала о таком. А ещё?
— Бунин.
— А, слышала, но не читала.
Думаете, у них есть точное представление об английской, итальянской или какой-нибудь другой великой культуре и литературе? Сомнительно. Перевёрнутый мир с перевёрнутыми ценностями. Когда человека долго заставляют смотреть в перевернутое зеркало, он может начать ходить на голове около площади Сорбонны. И закон о труде только повод. Последний клапан, как выражался классик марксизма-ленинизма. Вряд ли здесь замешаны американцы. Скорее, объективный ход истории.
На следующий день меня уже самого тянет к площади Сорбонны. Изображая из себя праздного иностранца, расспрашиваю у парижан, почему нельзя пройти по улице Сен-Жак. Они качают головой будто бы укоризненно, но толком ничего не говорят. Отправляюсь в студенческое кафе на улице Суфло. Один из его посетителей оказывается русским студентом.
— Объясните мне, что всё-таки происходит в Париже?
— Неужели же это непонятно. Проклятые капиталисты обнаглели совершенно. Для них люди — мусор. По новому закону все мы, молодые, становимся разменной картой работодателя.
— Ну и сколько вы намереваетесь митинговать?
— Пока закон не отменят.
— Много студентов недовольных. Недовольны все. Некоторые трусят. Полицейских боятся. Здесь полицейские — звери. Чуть посмотришь не так, сразу вяжут.
Возвращаюсь к себе, на Денфёр-Рошфор. Замечаю, что в вагоне метро не по-парижски многолюдно. Думаю: неужели волнения докатились до моего тихого аристократического квартала? И, правда, докатились. На площади Денфёр-Рошфор многотысячный студенческий митинг. Из метро манифестанты выходят организованно, повинуясь сигналу старшего. Я вместе с ними. Скульптурный лев на площади уже облеплен юными телами, площадь полна народу. Всё похоже, признаться, не на митинг протеста, а на праздник. Я даже засомневался: не проходит ли в Париже параллельно с митингами протеста какой-нибудь карнавал. Помимо музыки из толпы раздаётся свист. Вспоминаю слова своего недавнего собеседника из кафе, и возникает мысль: полиция! Сразу устремляюсь на свист, но полиции никакой не обнаруживаю. Средних лет мужчина в самом центре митинга продаёт свистки и периодически посвистывает, привлекая к себе внимание. Тьфу! Настроение портится. Вот тебе и левый город! Бросаю последний взгляд окрест площади… Нет. Не всё так бутафорски. С окраины Парижа к площади приближается огромная колонна с красными флагами. На полотнищах отчётливо виден серп и молот — прямо, как у нас на первомайском шествии оппозиции. Вскоре люди с красными советскими флагами заполняют большую часть площади, а один из них взбирается прямо на льва. Советский флаг ласкает парижский ветер, сильными порывами рвёт полотнище, а я вспоминаю, что читал где-то, как в послевоенном Париже могли выгнать из кафе человека, не уважительно отзывающегося о Сартре и о Сталине. Помнит ли об этом нынешняя бунтующая молодёжь? Раздумьё моё прерывает вихрастый парнишка, сующий мне в руки полулистовку-полугазету. Эдакая парижская "Искра" на двух сторонах формата А3. В газете проклинается правое правительство, почти в каждом абзаце призывы уйти в отставку премьер-министра де Вильпена и министра внутренних дел (второго человека в правительственной иерархии Франции) Саркози. Остаюсь на митинге до конца. На этот раз всё заканчивается мирно.
Вечером на встрече с читателями в центре РСХД, что на улице Оливье де Сэр, тема волнений всплывает вновь. Приятный юноша, аспирант Сорбонны и любитель Бродского выказывается оригинально:
— Понимаете, во Франции несколько лет назад отменили ежегодные карнавалы. Они проходили как раз в это время. Вот и сейчас это карнавал.
— А что же Ширак? Как он ко всему относится?
— А он обедает за 2000 евро каждый день. Ему уже всё равно. Он своё уже взял. Третьего срока президентства во Франции нет.
В разговор вступает пожилой эмигрант, живущий в Париже уже тридцать лет.
— А я резко против студентов. Они отстаивают право на плохую работу. Кто ж уволит хорошего работника? Они измучили работодателей. Ничего не делают и уволить их нельзя.
В ночных новостях львиная доля времени отдаётся волнениям в Белоруссии и выборам на Украине. Евросоюз осуждает Лукашенко и жалеет Ющенко. Из парижских новостей показывают только острое лицо премьера Вильпена, пытающегося вести переговоры с профсоюзными лидерами. Вильпен настроен отстаивать закон до конца, и лицо его выглядит на телеэкране весьма решительно. Каково ему сейчас, одному из лидеров правой партии, сыну аристократа и любимцу президента Ширака? Думал ли он в 1968 году, когда в возрасте 15 лет единственным из своего колледжа поддержал восставших студентов, что в его жизни будет такой поворот? И думал ли Саркози, ещё совсем недавно озвучивавший самые жёсткие меры по отношению к восставшим пригородам, что ему придётся в целях политической борьбы требовать от Вильпена пойти на уступки студентам?
Всё смешалось в парижском доме. Политические интересы, старение капитализма, бунт молодёжи, интересы профсоюзов. Март 2006 года уже вошёл в историю. Чем всё это кончится — не знает никто. Но я знаю одно. Я видел красные флаги над Парижем.
Париж — Москва
1.0x
