«МНЕ БУДУТ НАСЛАЖДЕНЬЯ...»

№13 (645) от 28 марта 2006 г. Web zavtra.ru Выпускается с 1993 года.
Редактор — А. Проханов.
Обновляется по средам.
Елена Антонова
«МНЕ БУДУТ НАСЛАЖДЕНЬЯ...»

Театр (от греческого theatron — место зрелищ), чье зарождение связано с обрядовыми играми, карнавальными празднествами, испокон осужден был чутко слышать и отражать стремления и чувства людей улицы — наше с вами состояние и настроение. Он — весьма точное зеркало общественного сознания. И потому анализ сегодняшнего состояния театра дает надежду, что на смену утере духовных ориентиров, падению нравов и прочим душевным нестроениям, ставшим следствием развала страны, идет активизация работы духа по переосмыслению материального и культурного наследства, доставшегося нам от предков. Свидетельством тому — оживившийся интерес к отечественному театру, подогреваемый тем, что всё большее число театральных трупп предлагает постановки, способные давать радость не только удоволением чувства прекрасного, но и работой ума.
Спектакли эти отличает не эпатаж и ерничанье, не "смелость" показа интимных сторон жизни, не гротескное "осовременивание" старых текстов и не любование своим несравненным Я, но желание понять автора, где-то подчеркнуть его аргументацию, где-то не согласиться с ним. В большинстве своем они создаются для камерных сцен, что усиливает иллюзию сопричастности, повышает сопереживание зрителей. Живое действо становится не просто развлечением, которое посмотрел и забыл, но побуждает вести мысленный диалог с его создателями и после занавеса. Театр возвращается к своей изначальной роли — быть школой жизни. Как пример, можно назвать спектакли Марины Брусникиной на Малой и Новой сценах МХТ имени Чехова, моноспектакли Виктора Никитина по прозе Гоголя и Достоевского на сцене Театра на Перовской, его же неоднозначное истолкование роли Фомы Опискина в постановке "Село Степанчиково и его обитатели" по Достоевскому. Как правило, это — режиссерские работы, реже — плод талантливого и умного лицедейства актеров.
Когда речь заходит о своеобразии, даже парадоксальности спектаклей, задуманных, чтобы обратить внимание на некие вопросы, поставленные временем, несущих к тому же не малую примесь интеллектуальной забавы, на ум в первую очередь приходит Театр ОКОЛО дома Станиславского, живущий уже 20 лет под руководством Юрия Николаевича Погребничко. Театр этот нетривиален во всем, начиная с названия. Взаимоотношения между артистами и взаимодействие с публикой, пренебрежение к меркантильности и приязнь к аскетическим постановочным атрибутам при сильном акценте на костюме героев пьесы, где всё работает на раскрытие замысла, — вот составляющие его внешней непохожести. Инакость же внутренняя выражается в приверженности к смешению жанров и стилей, высокого и низкого, в пристрастии к особой пластике постановок, стихам и пению, в исповедальности, а главное, любви к человеку и его грешной жизни на этой прекрасной, но трудной для нашего бытия земле.
Каждой своей постановкой Погребничко не устает говорить об этом. Вот и последняя его премьера, взявшая за основу одну из сюжетных линий романа Достоевского "Бесы", самоубийство "русского дворянина — семинариста и гражданина цивилизованного мира" Алексея Ниловича Кириллова, посвящена той же теме в ее предельном выражении. Спектакль с подзаголовком "расследование одного странного самоубийства" сухо, по-бюрократически, как бы в масштабе реального времени, начинает вникать в детали дела, принятого к производству Следственной конторой города N. Ведут дело трое — Первый, Второй и Третий сотрудники конторы. Фразы, отстукиваемые на ремингтоне незримым секретарем, тут же появляются на заднике сцены — побеленной кирпичной стене. Всё привычно, скучно, тоскливо. Для порядка должен быть проведен следственный эксперимент, ход которого раз и навсегда отлажен. Сотрудники конторы играют роли действующих лиц дела. И тут возникают неожиданности и парадоксы, на которые так богата жизнь, а тем более театр Погребничко.
Всё, связанное в "Бесах" с сюжетной линией Кириллова, с его идеей абсолютной свободы, подвергается в постановке доскональному разбору. Смысл идеи, детально продуманной во время учебы за границей и сведенной к нескольким тщательно отшлифованным тезисам, повторяется разными действующими лицами, на время становящимися Кирилловым и как бы пробующими его мысли на вкус, не раз и не два. И хотя каждый раз их слова точно повторяют текст, написанный Достоевским, наше отношение к ним меняется от того, при каких обстоятельствах и что за человек произносит их. "Бог необходим, а потому должен быть… Но я знаю, что его нет и не может быть… Неужели ты не понимаешь, что из-за этого одного только можно застрелить себя? Я всегда был удивлен, что все остаются в живых". "Атрибут божества моего — своеволие. Это всё, чем я могу в главном пункте показать непокорность и новую страшную свободу мою… Кто убьет себя, чтобы страх убить, тот тотчас Бог станет… Тогда новая жизнь, новый человек, всё новое". Такова квинтэссенция его рассуждений, приведшая к самоубийству.
Погребничко заставляет всех действующих в спектакле лиц: трех следователей, двух дворников, даже двух женских сотрудников конторы, — примерять на себя мысли и чувства персонажей расследуемой истории: отца и сына Верховенских, Липутина, Кириллова. Одной из самых западающих в душу сцен стала беседа двух немолодых людей, названных в программке дворниками. Один из них (Погребничко) честно пытается ощутить себя ренегатом и провокатором Петром Верховенским, ведущим дело к тому, чтобы напарник никак не мог избежать самоубийства. Другой (Левинский) пробует себя в роли его протагониста, выбирающего смерть ради торжества абсолютной свободы. И тут в Кириллове, которому давно уже "всё всё равно", вдруг просыпается живой человек с его эмоциями и презрением к подлости. Оказывается, ему далеко небезразлична мысль, что он умрет, а мерзавец Верховенский, обронивший мимоходом: "Вы веруете, пожалуй, еще больше попа", останется жить. И вот — развязка. В пустой комнате, между шкафом и стеной, пытаясь вжаться в них и стать невидимым, стоит Кириллов с револьвером в руке и сам себе бормочет: "Сейчас… Сейчас… Сейчас… Сейчас…", пока, наконец, его содрогающееся от животного страха Я сумеет справиться с собой и заставит дрожащий палец нажать на курок, чтобы прекратить это невыносимое страдание.
Так волен был закончить свою жизнь гражданин цивилизованного мира Алексей Кириллов, но так не может закончиться спектакль Погребничко. А потому на сцене появляется гитарист с Четвертым и Пятым сотрудниками конторы вместе. Эти сотрудники женского пола еще в первом действии между будничных дел своих несколько странным образом тоже примеряли на себя чувства героев, проводимого конторой расследования. Одетые в нечто среднее между грубым больничным халатом и арестантским земляного цвета суконным пальто, из-под которого кое-где проглядывает исподняя рубашка с обветшалыми кружевами, они, скорее всего, являются теми призреваемыми конторой тихими сумасшедшими из заключенных, которых держат тут для уборки. В этом случае их горящие глаза, бессмысленно робкие улыбки, странные кувырки и ужимки из первого действия — так же, как танцы, пение и чтение стихов из второго — получают оправдание даже с точки зрения прагматически мыслящего человека. Хотя высший смысл присутствия их на сцене в том, что человечность этих парий общества, их желание дарить окружающим радость, сильнее и низости Петра Верховенского, и страшного нигилизма Алексея Кириллова. В том, чтобы солнечность стихов Пушкина, свет песен Аполлона Григорьева, ставших народными, танцев под цыганские напевы, упоенно исполняемые ими, стали противовесом сумеркам мира Достоевского. Тогда, даже в спектакле "про смерть", торжествует жизнь и человечность. Заканчивается спектакль Пушкиным. Так же хочу сделать и я.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья…