ПСИХОМОН

| | | | |
Евгений Левшин
ПСИХОМОН
Коллизии института судебной психиатрии
Разбирая замысловатый механизм российского государственного устройства, невозможно не обратить внимание на одну диковинную штуку, не имеющую аналогов в мире. Сам механизм в связи с революционными или контрреволюционными (как кому нравится) преобразованиями меняется до неузнаваемости. Целые блоки и агрегаты, работающие и неработающие, выбрасываются, а новые, так же работающие и неработающие, вставляются. И только эта хреновина остается неизменной, в том же самом виде, что и в пресловутые 70 лет советской власти. Нет, это не РАО ЕЭС. Это отечественная судебная психиатрия.
"Ну вот, щас опять начнется! Санитары — садисты, неправильные уколы, неустроенность быта шизофреников. Этого всего мы еще от Новодворской наслушались и начитались!" Попытаюсь все-таки заинтриговать любознательного читателя. Данная статья есть попытка, и буду безмерно рад, если она будет поддержана другими сведущими людьми, показать не трудности шизофренического быта, а то, как устроена, как работает и чем при этом руководствуется наша судебно-психиатрическая наука, и почему, при всех общественно-экономических катаклизмах, она остается неизменной и одинаково ценной для любой власти. А описание жизни гениев в психиатрических застенках — это для тех, кто там был. Я не был и не берусь за это благородное дело.
Первое мое столкновение с психиатрами было курьезным. Молоденький дембель Погранвойск, я проходил медкомиссию для поступления на работу в милицию. Оставалось пройти только один кабинет с надписью "Психиатр". Захожу. Сидит строгая старушка лет семидесяти. Указывает на стул. Из старого стула торчит гвоздь. Сажусь на самый край, чтобы не получить ранения. "Вы сидите на самом краю стула. Это говорит о вашей неуверенности", — заявляет специалист. Как умею вежливо, объясняю про гвоздь. "Вы излишне конфликтны. Я вас не пропускаю. Привезите-ка мне справочку с медсанчасти с последнего вашего места службы". А это, между прочим, был Отдельный Арктический погранотряд. Только месяца через два у меня на руках оказалась требуемая отечественной психиатрией бумажка. Со второго раза психиатра я прошел, хотя опять не без труда. Старушка справки не дождалась, и вместо нее прием вела молодая симпатичная женщина, которую смутило только то, что я совсем не пил. (Водился по молодости за мной такой грех, но я исправился.) Ей казалось, что этот странный факт является следствием какого-то заболевания, которое я пытаюсь скрыть. По сей день рассказываю друзьям и знакомым, что при поступлении в органы у меня были трудности с психиатрией. Многие вспоминают нечто подобное. Одна знакомая из этих же органов, поддавшись новомодным веяниям, решила проконсультироваться у специалиста. Вошла в кабинет и села на стул, "излишне" прислонившись к спинке — спина болела после давнего ДТП. Получила обвинение в самоуверенности и развязности.
Не могу признать, что именно эти "вопиющие факты" породили мое предвзятое отношение к нашей психиатрии, но, бесспорно, при общении с этими специалистами нужен глаз да глаз. Также, впрочем, как при общении с любыми узкими специалистами. Например, один врач с мировым именем как-то заявил, что жизнь и смерть человека находятся в его прямой кишке. По-своему он, может быть, и прав, но мы — простые обыватели — должны помнить, что в прямой кишке, кроме жизни и смерти, может находиться еще много чего.
Так вот. Любому школьнику известно, что только суд может признать человека виновным в совершении преступления. Для решения этого вопроса существует единая судебная система, действующая по единым правилам, т.е. в соответствии с уголовно-процессуальным законодательством и сложившейся в обществе практикой как позитивной, так и негативной. Далее нюансы: только суд может решить вопрос о вменяемости подсудимого, т.е. определить: был ли человек психически болен на момент совершения преступления или нет, и может ли он нести ответственность за содеянное. В нашей стране суд решает этот вопрос на основании т.н. судебно-психиатрической экспертизы, которая еще до приговора "рекомендует" суду признать подсудимого вменяемым или невменяемым относительно конкретного преступления. Почему слово "рекомендует" у меня в кавычках, поясню ниже. Можно начать с того, что судебных психиатров вообще не интересует вопрос о том, совершил ли подсудимый то преступление, которое ему инкриминируется. То есть экспертиза может "рекомендовать" суду признать человека вменяемым или невменяемым при том, что того вообще не было на месте преступления либо не было самого преступления. Одно это обстоятельство показывает, сколь мала может быть степень достоверности этих экспертиз и насколько при этом велика степень влияния судебно-психиатрической экспертизы на решение суда по уголовному делу и соответственно на судьбу проходящих по делу лиц. Строго по закону суд вправе признать недостоверной любую экспертизу, тем более судебно-психиатрическую, где нет неоспоримых технических деталей, как, скажем, в дактилоскопии или баллистике. Однако на практике суд идет на это крайне редко, в единичных случаях. Причин этому, на мой взгляд, две. Во-первых, судьи в нашей стране, к сожалению, по своим понятиям мало чем отличаются от обычных чиновников, а первое правило чиновника гласит: не осложняй жизнь другим, и другие не будут осложнять жизнь тебе. Любой чиновничий аппарат, в том числе и судейский, не любит нестандартных ситуаций. Они создают излишние хлопоты. Во-вторых, люди, сведущие в государственных делах, знают, что психиатрия у нас всегда была, есть и, видимо, еще долго будет теневым, но очень мощным рычагом власти. Становиться под этот рычаг — себе дороже. Вот и получается, что решение по многим уголовным делам принимает не только и не столько суд, сколько "люди в белых халатах", келейно, без прокуроров и адвокатов, оградившись от любой критики непробиваемым щитом, на котором выгравирован девиз: "Не суйтесь не в свое дело. Вы не специалисты!"
Так случилось, что мне за свою практику не единожды приходилось стучаться в этот щит, доказывая, что даже "неспециалист" имеет право утверждать, что дважды два — четыре.
Вот обстоятельства совершенно стандартного уголовного дела. Лихач на иномарке не справился с управлением, перевернулся, в машине погибла молодая девушка. Обвиняемый водитель сначала признавался, каялся. Потом его защита и родственники находят "выход" на судебную психиатрию. Обвиняемый меняет показания, заявляя, что на самом деле не помнит, как произошло дорожно-транспортное происшествие, так как потерял сознание за несколько секунд до него. Находятся свидетели, рассказавшие, что за год до аварии, отдыхая на море, наш гонщик ни с того ни с сего вдруг упал в обморок. Назначается судебно-психиатрическая экспертиза. Результат — какой требовался: и не виноват и здоров. Я было попытался возмутиться, а мне говорят: "Вы не специалист, ничего не понимаете, и мы, психиатры, не обязаны вас посвящать в тайны нашей сложной профессии". А суд и возмущаться не стал. Утвердил "рекомендацию" специалистов. И преступник не то что ходит на свободе, а просто на ней ездит. С прежней скоростью. Подобных уголовных дел тысячи по всей стране.
Мне могут возразить, что ведь бывают действительно сложные случаи, когда без специалистов в области психиатрии не обойтись. Да, это так. Только нужно понимать, что будучи пристегнутой к судебной и вообще правоохранной системе, судебная психиатрия приобретает все соответствующие пороки этой системы.
Вот пара сложных случаев. Во второй половине 80-х годов в одном из подмосковных городов работала группа воров под руководством гражданки Э. Грабили в основном тех, кто не вдруг-то побежит в милицию: торгашей и т. п. Заявлялись в квартиру с поддельными милицейскими удостоверениями, показывали "постановления" о производстве обыска, приглашали понятых, писали протоколы, "изымали" все ценное и уходили. Несколько эпизодов было доказано. Однако Э. так ни разу и не была осуждена. Психиатры выставили ей диагноз — шизофрения, и соответствующая экспертиза всякий раз приходила к выводу, что Э. невменяема, т.е. она планировала и проводила указанные криминальные комбинации, не отдавая себе отчет в своих действиях и не руководя ими, что, впрочем, не мешало ей успешно руководить вменяемыми подельниками. Отмахиваться от подобных случаев, успокаивая себя предположением, что специалистам видней — значит признавать невменяемым самого себя. Быть неспециалистом не то же самое, что быть дураком. Один старый опер о таких случаях говорил: "Псих причиняет вред себе. А если кто-то причиняет вред окружающим и тащится от этого, то он просто преступник". Может, это несколько примитивно, но, по сути, на мой взгляд, очень верно. Ведь преступник биологически ничем от правопослушного гражданина не отличается. Злодей также может страдать от гриппа, аппендицита, радикулита, геморроя. Почему бы вору не быть шизофреником, если его преступная деятельность — сама по себе, а заболевание — само по себе? Но, по мнению наших экспертов-психиатров, это совершенно невозможно. Диагноз — шизофрения — равнозначен освобождению от уголовной ответственности. Осмелюсь предположить, что за этим нет никакого научного факта. На самом деле — это принцип, концепция, определяющая деятельность нашей официальной судебной психиатрии, обслуживающей политический режим. Наши судебные психиатры не только не отвечают на вопрос о том, повлияло ли психическое заболевание на совершение лицом конкретных противоправных и иных действий, или эти действия совершены по причинам, не имеющим отношения к заболеванию, они даже не признают правомерность такого вопроса. Ведь если суд, прокурор, следователь получат право задавать такой вопрос, то придется прикрыть магазинчик по продаже "белых билетов", и наоборот, одно лишь наличие психического заболевания не позволит никому автоматически шельмовать умных, а то и гениальных людей, опошлять их творческую или общественную деятельность. Этот момент нашими психиатрами оберегается особенно тщательно. Я как-то, будучи следователем, попытался по аналогичному делу задать подобный вопрос специалистам из института им. Сербского. Тогда меня пригласила в кабинет начальница какого-то тамошнего отделения и сообщила, что я есть безграмотный следователь, задающий неправильные вопросы. Не ограничившись этим, впечатлительные психиатры даже звонили моему начальству, прося не присылать больше следователей с такими вопросами.
Второй сложный случай дает основание задаться вопросом: всегда ли сами судебные психиатры понимают тот предмет, которым занимаются?
В начале 90-х годов расследовал несложное само по себе дело. На станции Щербинка Московской области трое местных бездельников от скуки зарезали хорошего человека. Всех троих поймали и посадили в следственный изолятор. У одного из обвиняемых, назовем его условно, по созвучию фамилий Ковалевым, оказалась справочка о том, что лет за десять до описываемых событий он встал на учет в психдиспансер с диагнозом шизофрения. Все бы ничего, да беда в том, что этот шизофреник оказался самым умным среди всех обвиняемых и фактически возглавил защиту по этому делу. Некоторые его записки подельникам, переправляемые в изоляторе по камерам, были перехвачены. В них он подробнейшим образом описывал, что должен говорить каждый из них, проявляя при этом, я бы сказал, утонченное для обывателя знание криминалистики. Показания прорабатывались с прицелом на будущий результат расследования. Например, дактилоскопические экспертизы еще не были проведены, а у него уже были готовы показания соучастников на случай, если бы на похищенных часах потерпевшего были обнаружены следы его рук. Дальше — больше. Почувствовав, что переписка контролируется следователем, Ковалев затеял со мной двойную игру, составляя тексты записок таким образом, чтобы их можно было, в случае изъятия, использовать как доказательство его невиновности. Это был самый сильный в интеллектуальном смысле противник за всю мою следственную практику. Как наш читатель догадался, проведенная в институте им. Сербского судебно-психиатрическая экспертиза дала указание суду признать Ковалева, как страдающего шизофренией, невменяемым и не нуждающимся в принудительном лечении, поскольку он, зарезавший человека, не представляет-де общественной опасности. Однако дело попадает к опытнейшему на то время судье Московского областного суда Лебедевой Сталь Николаевне, если я правильно помню. И она признает данную экспертизу недостоверной! Но признать Ковалева виновным в убийстве суд по закону сразу не может и назначает повторную экспертизу в институте психиатрии в Ленинграде. Прием известный. Ленинградская и Московская школы судебной психиатрии почему-то не дружат между собой и нередко "из принципа" дают противоположные заключения. Так случилось и на этот раз. Ленинградскими психиатрами выставленный Ковалеву диагноз — шизофрения — был поставлен под сомнение. Имея два взаимоисключающих вывода специалистов, суд возвращает мне дело на доследование с заданием: выпотрошить всю "медицинскую биографию" Ковалева, включая документы о детском энурезе. Чем закончилось это расследование — не суть важно. Важно другое: я нашел того врача, который первым заподозрил у Ковалева шизофрению. Это был пожилой психиатр с большой практикой и неподдельными признаками интеллигентности. Мы долго говорили о трудностях нашей жизни. Вопреки моему ожиданию, он очень внимательно, с пониманием выслушал историю моих мытарств по этому делу. В конце разговора я его спросил: "Скажите мне лично, без протокола, я никак это в деле использовать не буду: Ковалев болен или нет?" Врач встал, подошел к окну своего кабинета и долго смотрел на падающий крупными хлопьями снег. Несколько минут молчания показались мне скорее торжественными, чем тягостными. Наконец, психиатр повернулся и произнес фразу, которую мне никогда не забыть:
— Да кто ж его знает!
Не считаю необходимым тратить свое с читателем время, а также бумагу на комментарий.
Не собираюсь также показывать свою отсталость и заявляю читающим газету специалистам: мне известно, что в соответствии с новым уголовно-процессуальным законодательством народился новый термин: ограниченная вменяемость. То есть теперь, теоретически, появилась возможность привлечения к уголовной ответственности бандитов с некоторыми психическими недостатками. Но это ровным счетом ничего не меняет, ибо фактически, как и прежде, признает человека вменяемым, в т.ч. и "ограниченно", институт им. Сербского и другие подобные организации, а суды обязаны просто переписывать в приговор их решения.
Только не надо думать, что судебная психиатрия занимается исключительно тем, что помогает злодеям избежать заслуженного наказания. Бывает и наоборот: "помогает" лишиться свободы невиновным. Я уже упоминал о странном, на первый взгляд, алогизме: присутствие человека на месте преступления, также как и факт самого преступления, еще в судебном порядке не установлен, а судебные психиатры уже дают заключение о психическом отношении человека "к содеянному". Надо жить в нашей стране и болтаться в отечественных правоохранных структурах, чтобы понимать смысл данного парадокса. Дело в том, что у нас виновность гражданина, попавшего в поле зрения силовых ведомств, предполагается изначально, сколько бы не декларировалось иное. Презумпция виновности выражается в народе простыми лозунгами: "У нас ни за что не сажают", "нет дыма без огня", "наказания без преступления не бывает", "Путин с Грызловым наводят порядок", и т.д. и т.п. Поэтому, не надо сомневаться в том, что человек, на которого положили глаз органы обвинения, действительно является преступником. В уголовно-правовой науке данный принцип ведения следствия, при котором признавшихся сжигают быстро, а не признавшихся — медленно, при полном исключении оправданных, иногда называют инквизиционным процессом. Вряд ли святая инквизиция была его изобретателем, однако, недавно почивший понтифик посчитал нужным при всем мире покаяться за такую практику. Наша власть, впрочем, и общество тоже, до такого покаяния еще не доросли. Если, конечно, не считать дежурных телепокаятелей. Недавно по ящику один творческий интеллигент из тех, кто живет "в этой стране", через десятые руки поведал рассказ о том, как в тридцатых годах этапированному академику Лихачеву кто-то из конвоиров бросил его чемодан слишком резко и расквасил тому нос. Ужас-то какой! Ваш покорный слуга тоже слышал в женском следственном изоляторе рассказ о том, как в этом году во время перевозки партии заключенных женщин на одном из "этапов" был подан вагон из расчета три человека на место. Незадолго до этого, в этом же вагоне, таким же образом, перевозились люди, и он был весь загажен. Женщины отказались туда заходить. Тогда конвой попросту забил их в вагон прикладами. При чем здесь психиатрия? Да при том, что в условиях скотского отношения государства к человеку никто из наших, захвативших власть правоохранников, не париться теми вопросами, которые я здесь разбираю. Как именно принцип определения вменяемости до суда, в совокупности с презумпцией виновности, позволяет следственным и судейским чиновникам ездить по людям — пара конкретных примеров.
Муж-алкоголик систематически лупит жену и, иногда, довольно сильно. В приступе пьяной ревности хватается за нож и угрожает убить. "Нежные" отношения длятся из года в год. Как бывает в большинстве таких случаев, уйти женщине некуда. Однажды, не выдержав ругани, побоев и угроз, жена выбегает на кухню, открывает окно и намеревается спрыгнуть с четвертого этажа. Благоверный подзуживает: "Давай, прыгай!" Но тут женщина, видимо, из чувства противоречия, передумала. Это мужу не понравилось, и он подходит к ней, высказывая намерение помочь ее первоначальному желанию. Завязывается борьба, в ходе которой жена хватает со стола кухонный нож и отправляет муженька на месяц в реанимацию. В отношении женщины возбуждается уголовное дело, и она обвиняется в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью. При изложенных обстоятельствах, у обвиняемой и ее адвоката были неплохие шансы доказать факт необходимой обороны, или, хотя бы, превышения ее пределов, что было бы уже гораздо легче. Тем более, что в квартире находился ее несовершеннолетний двоюродный брат, который давал показания в ее пользу. Но вот беда: лет за пятнадцать до этого она лечилась в психиатрической больнице, где ей был выставлен диагноз — шизофрения. С этим диагнозом она долгие годы работала, если я правильно помню, бухгалтером, и никто про этот диагноз не знал. На следствии она давала четкие, взвешенные показания. В общении никаких отклонений от нормы не замечалось. Тем не менее, факт этот следствием был установлен, и проведенная судебно-психиатрическая экспертиза попросту применила известную уже нам формулу: шизофрения — невменяемый. Забыл сказать, что согласно ныне действующему демократизированному (так и тянет сказать — демонизированному) законодательству, человек с таким диагнозом, процессуально, т.е. с точки зрения следствия и суда, превращается в животное. Его больше никто ни о чем не спрашивает, данные им ранее показания доказательствами не считаются, и, что самое главное, он не вызывается в суд. То есть, судья, устанавливающий факт преступления и определяющий человека в психбольницу без срока, даже не обязан этого человека видеть! Так и случилось на этот раз. В полном соответствии с принципами инквизиционного процесса, показания двоюродного брата подсудимой судом не были приняты во внимание, т.к. тот, очевидно, выгораживал свою родственницу, а вот показания "потерпевшего" суд положил в основу приговора, т.к. они у суда сомнений не вызвали. Все ходатайства адвоката о вызове в суд его подзащитной, или хотя бы об оглашении в суде ее показаний, были судом отвергнуты как незаконные. Теперь эта женщина мается по психушкам, а ее муженек припеваючи живет в отдельной квартире. И, что самое страшное, все абсолютно законно!
Поддерживая свои родные органы обвинения, судебная психиатрия и себя не забывает. В одном из подмосковных поселков родственники с остервенением делят маленькую дачу. В милицию поступает заявление, что собственник дачи — 84-х летний старик — зверски избил остальных претендентов на недвижимость. Услужливая милиция возбуждает уголовное дело и назначает долгожителю судебно-психиатрическую экспертизу. Последняя не только "рекомендует" суду признать его невменяемым, но что особенно важно, приходит к выводу, что этот немощный старик, который себя, извините, обслуживает с трудом, представляет повышенную опасность для общества и нуждается в принудительном лечении в психиатрической больнице. Разумеется, суд беспрекословно выполнил все рекомендации специалистов и внял просьбам жертв старческого террора, определив дедушку в психушку без срока, даже не пожелав лично взглянуть на этого геронтологического монстра и подивиться его мускулатуре и кулачищам. Но замечательно не это, а то, что дамочка, которая теперь получила возможность пользоваться вожделенной дачей, является главным бухгалтером той самой областной психиатрической больницы, специалисты которой и провели указанную экспертизу. А чтобы меня не обвинили в клевете на отечественную науку, официально обещаю, что всегда готов сообщить в установленном порядке все действительные номера уголовных дел и фамилии их фигурантов, если это будет кому-нибудь из прокуроров и прочих специалистов интересно.
Печальный опыт хождения по государственным кабинетам заставляет вывести несложную формулу: чем более закрытым является учреждение, тем больше там бардака. Российская судебная психиатрия представляет из себя, по сути, силовую структуру, поскольку решает вопросы об ограничении прав граждан и лишении их свободы. В этой структуре есть свои суды (экспертизы), тюрьмы (больницы), надзиратели (санитары), беспредела которых боятся даже матерые уголовники, предпочитая сидеть на обычной зоне. Но, в отличие от официальных силовых и правоохранных ведомств, процесс принятия решений в этом "психиатрическом омоне" обществом не контролируется абсолютно. Здесь нет законов, и не так много науки, как обычно декларируется, а есть только интересы политического режима и собственные корпоративные интересы. Здесь приговоры не подлежат обжалованию. Человек, названный психбольным, никогда не докажет обратное, а преступник, которому психиатрия помогла избежать наказания, может больше ни о чем не беспокоиться: диагноза шизофрения хватит ему на всю жизнь, в тюрьму он никогда и ни за какие преступления не сядет.
А как там за бугром? Такой же бардак, или чего лучше придумали? За все страны и континенты не скажу, но в большинстве цивилизованных стран, где страх судебной ошибки сильнее тупости и лености, вопрос о наличии психического заболевания у человека, обвиняемого в преступлении, инициируется только, или главным образом самим обвиняемым и его адвокатами. Ибо только они могут определить: выгодно ли им доказывать, что преступление совершено на фоне психического расстройства, или наоборот: обвиняемый ясно и четко осознавал ситуацию, а потому его показания с этой стороны не могут подвергаться сомнению. Разумно это или нет, для вменяемого человека — вопрос простой. Но есть другая сторона дела, которая не позволит в обозримом будущем ввести в нашей стране такую практику. Ведь если так ставить вопрос, то судебная психиатрия в ее настоящем виде, т.е. в виде правоохранного ведомства, работающего совместно с силовыми министерствами и судом, становится вообще не нужной. Достаточно будет независимых от государства частнопрактикующих психиатров общей направленности, которых, при необходимости, можно будет привлекать в дело по ходатайству защиты, за небольшую плату. А ликвидация такого важного инструмента власти, дающего такие широкие возможности для законообразного произвола, возможна лишь при кардинальном изменении самой власти, либо, что, в сущности, то же самое — нашего отношения к ней.
А читателю хотелось бы посоветовать: при общении с психиатрами сидите на стуле прямо, сдвинув коленки.