| | | | |
Влад Стаковский
ИРАКСКИЙ ДНЕВНИК
Попасть сегодня в Ирак, если ты не состоишь в "пуле" аккредитованных американцами журналистов, почти невозможно. Но аккредитованный журналист сегодня мало что увидит. США жёстко цензурируют информацию, и любого журналиста, посмевшего выразить точку зрения, отличную от официальной, американской, лишают аккредитации и выставляют из Ирака тут же. Поэтому журналистам, пытающимся узнать правду о том, что происходит в Ираке, приходится пробираться в эту оккупированную США страну нелегально…
ДЕЗЕРТИР
Патрик — так он представился — по-американски улыбчив и деловит. Когда Ясир — мой Вергилий в иракском походе — сказал, что приведёт ко мне американского дезертира, я ожидал увидеть урюмого, затравленного и отчаявшегося человека — таким обычно показывали дезертиров в советских фильмах и немецкой кинохронике. Но вместо небритого детины в мятой, нестиранной форме, в комнату ввели крепкого, улыбчивого рыжего парня в модных "драных" джинсах и белой футболке. Он крепко и радостно пожал мне руку: "Рашен? Гууд! Ай лав Рашен, ай лав Поланд, ай лав Юкрейниа, — я мучительно пытаюсь понять, что значит последнее слово, и вдруг догадываюсь — Украина!
Патрик берёт со стола запотевшую бутылку с пивом и плюхается в кресло. Он явно наслаждается вниманием к своей персоне и пытается вести себя, как кинозвезда. Отхлёбывает пиво и вытягивает ноги.
— О`кей, о чём ты хотел меня спросить?
— Почему ты оставил часть и ушёл к арабам?
По лицу Патрика пробегает лёгкая тень:
— Послушай, русский, я хочу, чтобы ты меня понял. В том, что я сделал, нет никакой политики. Мне плевать на права человека, ООН и войну палестинцев против евреев. Я просто не хочу больше мешать то дерьмо, которое здесь заварил Буш вместе со своими черномазыми обезьянами Кондолизой и Пауэлом.
Когда я собирался сюда, мне говорили, что мы будем выполнять почётную миссию — защищать мир в Ираке и нести арабам свет нашей высокой культуры. Это всё дерьмо! Никакой мир мы тут не защищаем. За ворота баз мы нос не высовываем. Сидим там, как в тюрьмах. Каждый выезд на патрулирование — хоть памперсы одевай. И каждый день доклады: там-то подорвался на фугасе бронетранспортёр, там-то упал вертолёт — предположительно сбит, там-то убит снайпером солдат. За шесть месяцев мой батальон потерял шесть человек убитыми и двух, которые убили сами себя. Нервы не выдержали. Больше двадцати человек вывезли тяжелораненными. И во имя чего?
Я видел, как новая иракская служба безопасности обращается с пленными боевиками. Это хуже, чем немецкое гестапо и ваше кагэбэ. Это просто "экадроны смерти". Когда мы провели очередную зачистку окраины Фаллуджи, то часть пленных и подозрительных передали иракцам. Их было больше сорока человек. И ни один, слышишь, ни один из них не доехал до тюрьмы. Они их просто всех расстреляли. Вывезли в пустыню и в каком-то старом рву расстреляли. Наш патруль на следующий день наткнулся. И никто не стал разбираться. Старшему патруля сказали: забудьте всё, что увидели, и не вмешивайтесь в дела иракской администрации. Может, у них просто не было грузовиков, чтобы вывезти арестованных.
Вот так…
Поверь, что сегодня пленные боевики молятся, чтобы их отвезли в американскую тюрьму. Абу-Грейб по сравнению с иракской тюрьмой для боевиков — это курорт. А ведь это мы создали их спецслужбу.
Всё это бессмысленно. Ничего, кроме ненависти, я здесь не увидел. Все вокруг просто ждут, когда мы наконец уберёмся отсюда, и тогда местный режим не протянет и месяца. Кроме того, что мы ещё лет на пятьдесят вперёд посеяли среди арабов ненависть к себе — мы ничего не получили. Если Буш думает, что он взял под контроль иракскую нефть, — он просто идиот. Пусть разок выедет с патрулём в город — тогда в его голове, может быть, что-нибудь прояснится. Я ушёл просто потому, что больше не хочу участвовать в этом идиотизме.
— Как ты смог уйти? Ты не боялся, что тебя убьют?
— Конечно, боялся. Но я не первый, кто ушёл. Мой товарищ, с которым мы вместе проходили учебный лагерь, ушёл ещё весной. Он попал сюда в прошлой смене. В "зелёной зоне" работает много иракцев. И среди них есть те, кто связан с боевиками. Вот он с таким и познакомился. Тот пообещал вывезти его в Бейрут и сделать документы. Когда он уходил, он сказал, что если всё будет Ок! — то он мне кинет месидж на электронную почту. Тогда я ещё не думал уходить. Просто было любопытно — получится у него или нет. Через месяц я получил от него сообщение. А потом я сам нашёл этого араба. Мой друг специально сказал, кто это, на случай, если с ним что-нибудь случится. И вот я здесь.
— Но к чему такие сложности? Разве не проще было просто уволиться, вернувшись в Америку?
— Дело того стоит. Если я вернусь в Штаты и уволюсь до истечения контракта, я не получу ни доллара и даже могу ещё получить плохую репутацию. А это, считай, "чёрная метка". Ни на одну нормальную работу не возьмут. А сейчас для дяди Сэма и армии США я — пропавший без вести. Как только таковым меня признают, моя мать получит за меня приличную пенсию и всяческие компенсации. Для нищего Бидонвиля, откуда я родом, — это большие деньги. Хоть семья немного на ноги встанет. В нашем городке без работы сидит шестьдесят процентов населения. Что я жив и здоров, я найду способ дать ей знать.
— И что дальше?
— Я купил польский паспорт. Деньги на первое время есть. Осяду где-нибудь в Европе. Или, как мой друг, завербуюсь к "лягушатникам" (французам) в легион (иностранный легион). Получу настоящий французский паспорт. Тогда вообще — нет проблем. Я молод — у меня вся жизнь впереди.
Дезертир логичен и как-то неожиданно современен, но когда мы прощаемся, я ловлю себя на ощущении, что не могу избавиться от ощущения брезгливости и презрения. Дезертир есть дезертир, чей бы он ни был. Ох уж это советское воспитание...
ГРАНИЦА
Как таковой границы между Ираком и соседними странами не существует. Есть условная линия, которая обозначена лишь на картах, а в реальности граница это КПП на основных дорогах. Со стороны Ирака, нисколько не смущаясь своего двусмысленного положения, границу держат американские войска. Но для перекрытия границы их сил явно недостаточно. Если раньше арабы законопослушно предпочитали ездить по хорошо заасфальтированным трассам и проходить все таможенные процедуры, то с началом войны пограничная пустыня изрезалась множеством дорог, по которым обычно в ночное время перемещаются партизаны, расцветшие буйным цветом на нищете разрушенного Ирака контрабандисты, а также и местные жители, кто не хочет проходить унизительную пограничную процедуру идентификации и повального обыска.
Но путь через пустыню опасен. Американский спецназ устраивает засады, пустыню патрулируют вертолёты, но больше всего иракцы боятся "Предаторов" — беспилотных самолётов, которые несут на борту ракеты. Если от вертолётов можно ещё хоть как-то укрыться, шансы столкнуться со спецназом невелики, то услышать "Предатор", висящий на высоте нескольких километров, практически невозможно, а удар его ракеты абсолютно внезапен и беспощаден. Но даже страх перед "Предаторами" не останавливает иракцев.
Два дня я безвылазно сижу в доме Ясира. До границы отсюда километров сорок. Поздно вечером за мной заезжает Ясир. Мы с полчаса кружим по городку, наконец заезжаем в один из дворов. Здесь нас уже ждёт небольшой крытый грузовичок. На крыше кузова какой-то брезентовый горб, назначение которого я узнал через пару часов. Я заглядываю в кабину водителя: кроме привычных приборов, замечаю ещё один блок с экраном и два шлема с приборами ночного видения. Один из арабов, стоящих рядом, неодобрительно сопит и что-то говорит Ясиру. Тот отводит меня в сторону.
— Они не любят любопытных, — почти шёпотом поясняет он. — Это лучшие контрабандисты в нашем городке. Они очень надёжные ребята, но у них свои секреты, и они не хотят, чтобы их кто-либо раскрыл. Они бы никогда не взяли иностранца, но для русского сделали исключение.
Из дома выводят пассажиров. Их, включая нас, шесть человек.
Один из них радостно обнимается с Ясиром. По арабскому обычаю дважды касаются друг друга скулами.
Пока машину загружают какими-то ящиками, Ясир возвращается ко мне.
— Этот парень иракец. Он учился во Франции, сейчас гражданин Иордании. На границе с иорданским паспортом его американцы точно не пропустят. А у него родители в Багдаде. Вот и приходится вот так через границу тайком пробираться…
Один из проводников подходит к нам и что-то начинает объяснять командным голосом.
— В пути нельзя курить, — торопливо переводит Ясир. — Никаких остановок для отдыха не будет. Без команды покидать кузов нельзя. Если произойдёт что-то непредвиденное, то в этом случае надо идти по колее в сторону рассвета. Она приведёт либо к дороге, либо к жилью.
Наконец, весь груз в кузове, мы расселись на ящиках вдоль бортов и машина трогается. Мотор автомобиля работает на удивление тихо. Видимо, он тоже как-то "приглушен". Примерно, час мы едем по асфальтовой дороге, потом неожиданно останавливаемся. Минут десять мы стоим, прислушиваясь к ночи. Слышу, как один из провожатых обходит грузовик, что-то не то снимая с крыши, не то наоборот — забрасывая на неё.
Наконец, мы трогаемся и почти сразу съезжаем с дороги. Тут же гаснут габаритные фонари, свет от которых пробивался сквозь ткань тента. Видимо, вместе с габаритами гаснут и фары. Машину тут же начинает мелко трясти на камнях. Часа три мы едем какими-то зигзагами, и то тяжело взбираемся по каким-то склонам, то, наоборот, катимся под уклон. Неожиданно грузовик резко тормозит, и его водитель тут же что-то негромко рявкает. По команде все вокруг вскакивают и один за другим прыгают за борт кузова в темноту. Ясир тянет меня за собой. Ноги больно и неловко впечатываются в землю. Рядом напряжённо дышат арабы. Они что-то делают в темноте. Ясир почти бегом отводит меня метров на пять от машины и с фразой "Жди!" кидается к арабам. В темноте видно, как с крыши машины что-то сбрасывается вниз и тут же начинает раскачиваться на холодном ночном ветру. С виду это какие-то тенты. Их края арабы растягивают в разные стороны, как пологи палатки, и закрепляют кольями на земле. "Они маскируют грузовик!" — вдруг доходит до меня. На все действия ушло, может быть, минуты полторы и вот уже на месте грузовика какая-то конструкция, похожая на небольшой угловатый холм. Ясир подбегает ко мне и тянет за собой. Мы отбегаем метров на тридцать в сторону и плюхаемся в какую-то ложбинку. Рядом с нами падают на землю остальные арабы. Последним подбегает один из проводников и одним движением набрасывает на всех ещё кусок чего-то, похожего на брезент. Края его лежащие засовывают под себя. Мы замираем. Слышу, как колотится сердце лежащего рядом Ясира. Неожиданно ухо улавливает далёкий свист, который скоро начинает нарастать, и через несколько секунд превращается в гул вертолётных движков. Он приближается, становится всё громче. Мне кажется, я просто растёкся по земле блином — так хочется стать незаметным. Вертолёты — судя по звуку, их два — проходят чуть в стороне от нас и совсем низко — может быть, в сотне метров над пустыней. Проходят без огней — видимо, у пилотов приборы ночного видения. Наконец, их гул начинает стихать. Превращается сначала в свист, а затем в еле слышный шелест. Но ещё минут десять мы лежим неподвижно. Наконец, проводник встает и что-то негромко командует. Все поднимаются. Ещё несколько минут мы дружно складываем "крылья" маскировочного тента. На ощупь он какой-то "пластиковый", возможно, из радиопоглощающего материала, но весь оставшийся путь меня не оставляет мысль: как смогли проводники засечь вертолёты на таком большом расстоянии…
Примерно через два часа мы вновь останавливаемся. Негромко хлопает дверца, и я слышу, как проводник с кем-то здоровается. Он обменивается с неизвестным несколькими фразами, и машина вновь трогается. Минут через пятнадцать мы переваливаем какой-то бугор и оказываемся на шоссе, а ещё минут через тридцать заезжаем в какой-то посёлок. Я в Ираке!
ФАЛЛУДЖА
— Зовите меня "команданте Му",— улыбается, здороваясь со мной один из командиров повстанческого отряда. Му — значит, Мухаммад. Его английский почти безупречен.— Но мы не исламисты, как нас пытаются тут перед всем миром выставить. Мы не Аль-Каеда, куда нас пытаются записать амриканская пропаганда. Аль-Каеда — это вообще американская выдумка. Они её когда-то создали, а теперь пытаются сделать вид, что она к ним никакого отношения не имеет. Мы — солдаты армии освобождения Ирака. Мы воюем за свою землю против американских оккупантов и их прислужников. И с каждым месяцем земля всё сильнее горит у них под ногами. Американцы называют мой город "дорогой в Ад". И это так. За два года они здесь потеряли не одну сотню своих вонючих псов. И никакое современное оружие им не помогает. Мы давно научились пережидать и бомбёжки, и артиллерийские обстрелы. Но как только они суются в город, так их вертолёты начинают вывозить отсюда их трупы, а на улицах горит их техника.
Заметив удивлённо недоверчивое выражение моего лица, "каманданте Му" включает телевизор и нажимает кнопку на пульте видеомагнитофона. Далее почти сорок минут идёт "презентационный клип" иракского сопротивления. Документальные кадры атак американских колонн, сбитие вертолётов, подрывы на фугасах танков и бронетранспортёров, выстрелы снайперов. И трупы, трупы, трупы в американской форме.
Честно говоря, ожидал, что среди записей будут сцены казней, но иракцы выгодно отличаются от чеченцев — они зверства не смакуют. Всё увиденное впечатляет. Если учитывать, что снята лишь малая часть, то положение американцев действительно незавидное.
Вместе с "каманданте Му" мы едем по городу. Он показывает разрушения. Они ужасны. Сотни домов лежат в руинах. Через город идут целые "просеки" руин.
— Год назад американцы устроили здесь показательную экзекуцию, — говорит Мухаммад.— Они три недели уничтожали город. Тогда погибло семь тысяч мирных жителей. Их бомбардировщики стирали с лица земли целые кварталы. И чего они добились? Теперь моя Фаллуджа один из главных центров сопротивления. И американцы никогда не возьмут его под свой контроль.
Словно в подтверждение своих слов он останавливает машину у какого-то административного здания, перед входом в которое топчутся несколько иракцев в форме местной полиции. Не скрывая висящего на плече "Калашникова", подходит к ним. Те радостно, и, как мне показалось, с затаённым страхом, бросаются прикладываться своими щеками к щекам "каманданте". Один неожиданно целует его в плечо. Мухаммад о чём-то несколько минут разговаривает с ними, потом возвращается в машину.
— Видишь, чья власть в городе?— хмыкает он.— Те, кто идёт работать к американцам, идут туда либо по нашему приказу, чтобы помогать нам: информировать, предупреждать, быть курьерами. Либо идёт туда за смертью. Мы таких просто вешаем.
Сейчас идут большие бои вокруг Хадида — это недалеко от сирийской границы. Сегодня там убили трёх американцев. Вчера сбили их беспилотник. Мы сейчас принимаем бойцов оттуда. Наша тактика называется "изматывание кобры". Кобра, когда встаёт и раздувает капюшон, очень опасна и может укусить. Но если её измотать ложными движениями, она скоро так устаёт кидаться в разные стороны, что просто ложится и уползает. И тогда её можно даже за хвост поднять. Так и мы всё время изматываем американцев. Они мечутся по Ираку, объявляют какие-то громкие операции, но как только они начинают окружать тот или иной город — мы выводим оттуда основной костяк сопротивления. Остаются только добровольцы. Но и они потом среди жителей прячутся.
АМЕРИКАНЦЫ
…Вдвоём с оператором какой-то арабской телекомпании мы сидим у приоткрытого окна. Камера на штативе обращена в сторону улицы и чем-то похожа на пулемёт. Метрах в двухстах от нас перекрёсток. Ясир предупредил, что здесь в ближайшее время будут атакованы американцы. Прошло уже больше часа, но ничего не происходит. Нет ни американцев, ни признаков партизан. Может быть, это просто ошибка?
Неожиданно до уха долетает шум работающего движка. В конце улицы показывается американский военный "хаммер", за ним на улицу выезжает бронетранспортер. Машины едут почти посреди пустынной улицы. Оператор приникает к объективу. Я чувствую, как часто-часто заколотилось сердце. Вот они подъезжают к перекрёстку, начинают поворачивать и здесь вдруг вспухает мощный взрыв, заслонивший от нас обе боевые машины. Вспышка, огромный клуб черного дыма и пыли. Через мгновение раздаётся беспорядочная стрельба. Когда дым рассеивается, я вижу перевёрнутый разгорающийся "хаммер". От бронетранспортёра в разные стороны разбегаются фигурки солдат. Они то и дело приседают, шаря стволами по окрестностям. Куда-то стреляют… Я поневоле пригибаюсь.
Кто-то трогает меня за плечо. Оборачиваюсь — это Ясир. — Уходим! — командует он негромко. Араб-оператор уже снял камеру со штатива и деловито укладывает её в чехол.
Вслед за Ясиром мы спускаемся по лестнице и выходим на улицы. Дальше почти полчаса мы какими-то дворами и пустырями пробираемся к улице, на которой нас ждёт такси. Ещё через час мы на базе партизан. Напряжение спало. Все шумно говорят, смеются, хлопают друг друга по плечам. Оператор ставит камеру и подсоединяет её к телевизору. На экране уже крупным планом "хаммер", подъезжающий к месту своей смерти. При увеличении видно в нём три солдата, а затем экран вновь "засвечивает" вспышка взрыва.
— Аллах Акбар!— кричат вокруг меня иракцы. Они счастливы. Когда дым рассеивается, я вижу отброшенный взрывом искорёженный, разгорающийся "хаммер". Из него никто не пытается выбраться…
1.0x
