ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

| | | | |
Владимир Личутин
ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ
Попала на глаза беседа с депутатом; надо сказать, человек в России не из последних, когда-то ворочал миллиардами, носил кличку "банкир", приятный во всех отношениях и обликом, и повадками, и норовом, и мерным тихим голосом, и усмешкою. Короче — свой, советский банкир, посеянный на русской почве, но волею судьбы выросший в "барских покоях", и, наверное, лишь от кухарки узнавший кое-что о простонародье, и с этой уверенностью, что всё знает о "низах", спокойно дожил до старости. Ну не виноват же он, если с люльки было нагадано стать казначеем при миллиардах, коротать годы в европейских столицах, и лишь под старость вернуться в родные домы, чтобы тут же угодить в" финансовые тузы" и соратники Гайдара…
В беседе меня задело откровение, необычное для политиков такого пошиба; депутат неожиданно сравнивает китайцев и русских: "У нас, русских, совершенно другое отношение к жизни, чем у китайцев. Для китайца главное жить хорошо, пока его душа находится в человеческой оболочке… Для чего надо или много работать, или выиграть. Все китайцы игроки… Это наших, русских, я спрашиваю: чтобы иметь деньги, что надо? Заработать. Ещё что? Следует ответ — украсть, ограбить. Совсем другая психология". Может, живя в Гонконге, финансист и познал близко суть китайца (того же банковского служащего — и не более того, а все финансисты мира примерно одной планетарной выкройки), но я-то ещё со школы вынес образ крестьянина на рисовом поле, по колена залитом водою, и вот этот изможденный желтолицый, обожженный солнцем страдник с утра до ночи терпеливо обихаживает свой лоскуток, чтобы добыть горсть риса и не умереть с голоду; иной же несчастный бежит по Пекину, везя на дутых колесах таратайки жирного мандарина с золотыми зубами. И, вспоминая эти грустные виды, мы, русские, всегда прижаливали этих страдальцев, позабыв о своей судьбе, и наша жизнь вдруг казалась нам "маслом по патоке". Значит, насколько несчастнее были китайцы нас, русских, чтобы мы переживали за них и этим чувством жалости тоже одухотворяли себя. Но где и как играли сотни миллионов крестьян в свободное от работы время? — книги и кино умалчивали. В пристенок на медяки иль в карты, иль в биту, иль в лунку, иль в решку? Где, на какой меже рисового чека поджидала китайца рулетка, сияло огнями казино или гремел, ссыпая жетоны, "однорукий бандит"? — я не представляю. Я знаю только, что китаец, как и русский, веками воевал, молился, плодился и смиренно работал, не щадя сил, зарабатывая на лепешку, и в этом смирении и упорстве, неустанно плодясь, не загадывая о будущем, исполнял завещанное: чтобы сохраниться племени, надо рожать и сеять, и рыть землю; он не строил драмы из того, что не даст ребенку хорошей судьбы, ибо судьба каждого в руце Божией, но свое безвестное" семя" капля за каплей сливал в общую реку желтолицых, которая и залила своей энергией мировое пространство, разнесла китайское неутомимое племя пахарей и торговцев в самые закрытые уголки земли (где ползают черепахи)… И вообще, сравнивать два непохожих народа бессмысленно и коварно, ибо мы далеко отстоим от китайцев по верованиям, географии и исторической судьбе, по лепке характера и составу крови, быту и Божьему замыслу; китайцы — это насельщики иного мира, сыны иной расы, желтолицые узкоглазые "синантропы", лицом стоящие на юг; а мы, белые, навсегда поклонились Северу, где стоит сверкающая гора Меру, с которой невидимо стекают в Русь алмазные ручьи, а над нею неугасимо светит Полярная звезда, по которой и сверяем мы свой заповеданный путь.
Почему я болезненно уткнулся в этот пассаж? Здесь, как шипы чертополоха, вылезают враждебные, чрезвычайно живучие сентенции космополитов-нигилистов, настойчивые уроки из некой школы злословия. Изо дня на день дудят нам в уши:" В России две беды: дураки и дороги"… "Питие для русских — есть радость и веселие"… "Русскому рай на печи; он ленив, бессмыслен и бездеятелен"; "Русские известные воры и взяточники". И хоть бы одно доброе слово нашлось у "диссидентов", триста лет пожирающих русский курник. Из этого же ряда впитанный из своего окружения, внешне беззлобный упрек депутата: "Русскому, чтобы иметь деньги,.. надо украсть". Значит, китайцы-игроки, а русские-воры. Хотя именно русскому надо в два раз больше работать, чем европейцу иль тому же китайцу, чтобы сохранить потомство в этих тяжелейших северных просторах. С одними дровами наломаешься до темени в глазах, сколько угробишь здоровья, весь отпуск убьешь, пока-то заготовишь их на зиму. И это при всем богатстве русской земли, обилии газа и нефти, текущих по трубам на обогрев сытой Европы; и ничто ведь не меняется в лучшую сторону. Русский крестьянин всегда вставал с солнцем и горбатился до вечерней зари, а после до темени, уже в избе, при лучине иль керосинке, завершал круг вседневных забот: вязал сети, плел корзины, подшивал валенки, тачал сапоги, резал прялицы и солоницы, сучил дратву, сбивал баклажки, кроил овчины на шубу и скидывался ещё на десятки дел, которые бросались на мужика со всех сторон, как голодные псы. Но ведь не нудили, не плакали, не стонали ежедень, но окстив лоб твердой щепотью на сон грядущий, тут же и поминали молитву Ефрема Сирина: "Господи, грех сребролюбия отжени от мене…" Этого греха боялись пуще всего, на этой боязни мамоны, сребролюбия и чревоугодия и выстраивался русский духовный мир. Это русскому крестьянину Бог дал памятку: "Трудись — и жизнь твоя протечет незаметно".
И воровство на Руси, как нигде в мире, считалось за великий грех. До конца шестидесятых (ещё на моей памяти) русская деревня и провинциальные городки не знали замков и запоров. Любой странствующий мог зайти в избу, если не было хозяина, и остаться на ночлег. Принято было повсеместно, если пристав (батожок) прислонен к двери, значит — хозяева в деревне; если воткнут в ручку, — хозяйка уехала (ушла) в другую деревню. Воровство на селе случалось в редкость, и подозреваемые, приведенные на мирской суд, клялись на клоче матери-сырой земли; этой клятвы хватало, чтобы снять наветы. В девятнадцатом веке тысячные сделки купцов совершались на честном слове, на добром имени иль зарубкою на палке, что невозможно было представить в Европе, откуда позднее хлынули на Русь ростовщики, адвокаты, менялы, биржи, проценты, ссуды, сделки, векселя, займы, ценные бумаги, — всё, что связано с духом мамоны. Тащили ли прежде крестьяне? Да… У государства. Самовольно рубили лес, ловили рыбу, били птицу, потому что по древним русским верованиям, все это было Божье, а значит, общее, а из общего взять часть — грехом не считалось. Позднее тащили в колхозах, ибо мужику за тяжкие труды платили "лежачую палочку", он из одной неволи вдруг угодил в новую барщину (колхозы); крестьянин с поля как бы забирал часть своего, заработанного горбом (грелку молока, мешок картошки, копну сена и т. д), чтобы прокормить семью. Государство принуждало мужика переступать закон и тем искажало его национальную натуру. Вот и нынче "верхи" обвиняют "низы", что те якобы повсеместно крадут. Не может народ красть, потому что всё в государстве содеяно им и принадлежит ему. "Верхи", которым народ доверил управлять хозяйством, вдруг цинично присвоили русские богатства себе, и эта отрава и желчь накопления, это безумство бесовства и самочиния, выливаясь из лопнувшего чирея, течет в "низы" и невольно заражает "денежной болезнью". Создалась революционная ситуация нового типа, когда воровские верхи отнимают не только волю, но и хлеб насущный, и сам воздух жизни, а низы хотят вернуть им принадлежащее… Это и будет "верхам", утратившим совесть, истинный Суд Божий.