ЭТО ЖЕ ПРОТЕСТ!

| | | | |
Исраэль Шамир
ЭТО ЖЕ ПРОТЕСТ!
"Дети Розенталя", опера Леонида Десятникова по либретто Владимира Сорокина, наэлектризовала Москву, вывела сотни людей из состояния душевного равновесия и повела — одних в зал Большого театра, а других — на площадь перед ним. Само имя Сорокина, как в свое время имя Сергея Есенина, навело ужас на традиционалистов. Приход Сорокина в Большой театр стер грань между искусством и жизнью, стал еще одной сценой его романа. Ведь Большой театр появляется, как знаковое место в "Голубом сале", главном романе автора. Там, в наркотическом сне советского писателя, Большой заполняется нечистотами из московской канализации, и зрители сидят в гибких скафандрах. Возможно, именно этого ожидали депутаты Госдумы, возражавшие против "осквернения" театра.
Не то чтобы я ожидал чего-то подобного, но на премьеру шел не без легкого содрогания. Есть перекличка между "Голубым салом" и "Детьми Розенталя" — в романе ученые клонируют великих писателей, и те создают гениальные тексты, в опере клонируют композиторов, и они пишут музыку. Опера состоит из пяти картин, каждая из которых написана в стиле и манере одного из пяти композиторов. Вагнер вводит нас в замысел профессора Розенталя, Чайковский проводит сквозь череду русских правителей от Сталина до Ельцина, Мусоргский разыгрывает уличное действо на площади Трех Вокзалов, Верди поет о любви падшей женщины и артиста, и Моцарт завершает оперу. А канализация остается там, где ей положено быть — глубоко под землей.
Опера Сорокина — Десятникова доказывает, что Россия не просто жива; она по-прежнему впереди планеты всей, потому что подобных произведений на Западе не появлялось уже много лет. А протест на площади и в Думе показывает, что и в России многие не понимают смысла работы Сорокина.
Дело не в музыке — вполне традиционной и даже классической. Так, четвертая картина оперы, написанная Леонидом Десятниковым в стиле Верди, но Верди сегодняшнего, нашего живого современника, запоминается до последней арии, и наверняка будет часто звучать в концертах по заявкам радиослушателей и идти на сценах оперных театров страны и мира. Репутация Сорокина, литературного террориста №1, вывела на площадь людей, защищающих исчезающую сакральность своего мира. Им представляется, что Сорокин — один из ниспровергателей и без того пошатнувшихся кумиров.
Это величайшее заблуждение и призвана развеять настоящая статья. Ведь борцы с Сорокиным подобны людям, которые вместо того, чтобы сражаться с врагом, сражаются — против оружия, использованного врагом. Но это оружие может быть использовано и нами. Хотя у немцев было много танков, советские люди ответили на прорыв Гудериана своими "тридцатьчетверками"; они не сказали "танк — это наш враг" и не сели на коней, как поступили несмышленые ляхи. Поэтому русские танки дошли до Берлина, а польская кавалерия полегла в боях еще в сентябре 1939 года.
Ведь Владимир Сорокин — это страшное идеологическое оружие русского сопротивления, литературный эквивалент тяжелой ракеты Р-36 "Воевода", которую на Западе называют SS-18 Satan. И эта ракета — в арсенале России. Его эстетика не похожа на эстетику и язык, скажем, Валентина Распутина, но художественные вкусы не всегда соответствуют политическим установкам; нет прямой корреляции между консерватизмом и патриотизмом, современным языком и изменой. Это понял в свое время Николай I и его упрямые русские державники, когда самый современный поэт его времени Александр Сергеевич Пушкин написал "Клеветникам России". Понимал это и Сталин, опекавший Пастернака и Эйзенштейна.
Сегодняшняя война — тяжелее войн прошлого, страшнее Крымской войны Николая и “холодной войны” Сталина. Это — идеологическая война, где наш противник — это неолиберализм, доктрина подавления коренного населения, уничтожения его духовных и конфискации его материальных ресурсов. Но это и религиозный спор, хотя он и замаскирован под конфликт из-за газа, нефти и пенсий. Уже не светский модернизм сражается с консервативной религией, но два типа веры — солидарность и избранничество — бьются насмерть. С одной стороны — православие, ислам, коммунизм, с другой стороны — истовая вера мамоны. А религиозный спор включает в себя десакрализацию вражеских святынь. Так Владимир Святой сбросил в Днепр старых языческих кумиров.
Настало время повернуть те отборные средства деконструкции, которые разрабатывались свободолюбцами прошлого и оттачивались в борьбе с христианством и коммунизмом, против новой "церкви" — культа мамоны, ответить на усилия мамонцев десакрализовать нашу веру — десакрализацией их веры в избранность чистогана.
Для выполнения этой идеологической задачи Россия выдвинула своих Трех Богатырей — трех писателей, которые сражаются с врагом на "его" территории и владеют "его" оружием. Это Владимир Сорокин, Виктор Пелевин и Александр Проханов.
В своей трилогии "Лед" Сорокин тонко и элегантно показал — большой развернутой метафорой — что идеология избранничества приводит к гибели планеты. То, что сегодня писателя травят сторонники солидарной соборности, иначе как безграмотностью не объяснишь.
"Голубое сало" Сорокина — это полноформатный, карнавальный ответ на кличку "красно-коричневые", прилепленную "избранниками" — "соборникам". Вместо того, чтобы упираться, негодовать, подчеркивать различия между одержавшими победу и потерпевшими поражение под Сталинградом, Сорокин весело согласился — и создал альтернативный мир, в котором атомные бомбы упали на Лондон, Россия и Германия дружат и цветут, Сталин и Гитлер вместе ширяются наркотиками, а холокост евреев устроил "мясник Рузвельт". Конечно, Сорокин пишет не в манере Бориса Полевого, но новому времени — новые песни.
Отношение к Востоку — знаковое. Мамонцы ненавидят Восток как мусульманский, так и Дальний, китайский. Они не всегда признаются в своей ненависти к российской азиатчине, которую воспел Есенин, но "золотая дремотная Азия" им чужда и противна. С другой стороны, Сорокин — как и Пелевин — примирены с Востоком. У Пелевина символом свободы духа стала Внутренняя Монголия, а у Сорокина часто встречается пласт китайских заимствований — и за этим приемом ощущается парадигма "евразийства" — оси Пекин—Москва—Берлин.
Обратим внимание на цитируемых авторов. Отношение к литературе указывает на корни текста. Мамонскую литературу отличает изобилие ссылок и цитат (прямых и замаскированных) из западных, на худой конец — из прозападных советских авторов. Сорокин же, подлинно русский писатель, круто замешан на русской классической литературе. Он менее всех обязан переводным европейцам — но творчество Толстого и Тургенева нашло новую жизнь в его "Романе". Первые главы "Романа" можно напечатать в "Нашем современнике" и в "Новом мире" — и они не вызовут недоумения, лишь чувство восхищения мастерством и языком писателя. Именно эта глубинная связь с русской классикой затруднила его путь к деградировавшему западному читателю.
Вышедшие на площадь перед театром не знали, что Владимир Сорокин — автор пьесы "Свадебное путешествие", идущей с успехом в Москве и Берлине. Эта пьеса, известная более под немецким названием HOCHZEITSREISE /1/, деконструирует нарратив "сакрального и уникального" холокоста, освобождает неевреев от чувства вины перед евреями, а евреев — от болезненного и опасного самоощущения вечной жертвы. "Путешествие" выбивает пьедестал из-под ног у мамонцев. Дело не только и не столько в евреях — покойный профессор Александр Панарин справедливо заметил, что тема холокоста — это "лакмусовая бумажка нового либерального сознания, посредством которого распознаются свои в ведущейся гражданской войне с "традиционалистским большинством".
Знаковым является отношение к Сталину. В "Детях Розенталя" Сталин принимает беглого ученого, спасает его от гонителей, дает ему возможность продолжать научную работу. Он не одобряет план Розенталя дублировать гениев прошлого, "потому что они уже сказали свое слово, а нам нужны наши писатели и композиторы". Это — замечательный ответ, согласный с божьим провидением — ведь и Бог не возвращает погибших гениев, но посылает новых. Чтобы вставить такую реплику в уста Сталину, нужно обладать тонким пониманием той эпохи, когда "был культ, но была и личность". Наверняка потребовалось и мужество — ведь Сталин все еще не реабилитирован либеральной общественностью.
Наука, созданная при Сталине, была загублена постсоветскими правителями России. Ельцин приказывает ликвидировать уникальную лабораторию Розенталя, говоря: "У Российского государства нет денег на дублирование. И хватит, понимаешь, заниматься нам этой сталинской ерундой!" "Хватит, понимаешь", — подхватывает хор юных чубайсовцев — ведь все, что не приносит немедленного дохода, это "сталинская ерунда".
Эта же тема появляется и у Проханова. Разработки сталинской науки — способ смещения земной оси, личное бессмертие, получаемое при ядерном взрыве; невиданное оружие, семена внеземных растений — в романе Проханова не менее фантастичны, чем дублирование мертвых композиторов. Они напоминают о Золотом веке, когда Россия была самой передовой и самой значащей страной мира, способной на исполнение невиданных проектов от спутника до плазменных ускорителей, предметом гордости советских людей.
Третий из наших богатырей, Виктор Пелевин, уступает двум другим по стилю и мастерству, но превосходит остроумным сарказмом, четкостью и глубиной мысли. В его последнем романе "Священная книга оборотня" дан превосходный ответ компрадорам духа: "Буржуазия любит Фрейда за мерзость. За способность все на свете свести к заднице. Портфельным инвесторам нужны пророки, которые объяснят мир в понятных им терминах и лишний раз докажут, что объективной реальности, в которую они вложили столько денег, ничто не угрожает. <...> У свиньи так устроена шея, что она не может смотреть в небо. Но из этого вовсе не следует, что небо — сексуальный невроз"...
Виктора Пелевина можно цитировать страницами. Его текст "Че Гевары" в "Generation П" — гениальная деконструкция культа мамоны. Он дает ему имя "Оранус", или "ротожопие", потому что к этому сводится функция мамонца в обществе. И это перекликается с копрофагией Сорокина, ибо копрофагия замыкает мамонца на себя, как мастурбация замыкает человека эротического.
Приход Сорокина и Пелевина на сторону солидарности вызван диалектическим витком в стратегии мамонцев. В своей предыдущей, либеральной, версии мамонцы подняли знамя бунта за права человека. Они использовали этот тезис в своих целях, против солидарности народов, но немногие понимали их двуличие. Но с тех пор мамонская доктрина мутировала по-гегельянски, стала отрицанием либерализма, и теперь декларирует железную диктатуру своей идеологии пожестче товарища Жданова. Приватизация ресурсов, борьба с духовностью, право сильного подмять слабого, обнищание народов, пролетаризация интеллигенции, разрыв с историей, культ холокоста — таковы его внешние признаки. Эта новая антилиберальная версия привела на сторону народа и тех, кто еще вчера верил в приоритет человека над обществом. Сегодня они увидели, что не их приоритет имелся в виду. Поэтому шесть долгих лет молчания отделяют Сорокина-2, автора "Голубого сала" и "Детей Розенталя", от Сорокина-1, автора "Очереди".
Так эти три мастера, три богатыря в Диком поле сражаются с врагом и создают поле русского сопротивления — не Западу как таковому, но тенденции европеоцентризма; отвечают деконструкцией на его деконструкции. И враг это заметил — недаром всем трем Соединенные Штаты Америки, страна торжествующего мамоны, отказала в визе. Пора это заметить и друзьям.
Я пишу эту статью с некоторым сомнением: а не выдаю ли я военную тайну? Может, лучше было бы оставить протестную массовку "Идущих вместе" перед театром и не рисковать раскрытием нашего Штирлица? Ведь эта массовка (даже если она не была организована пиарщиком Малютой из "Generation П") работает, приводит больше людей к романам и пьесам Сорокина, в том числе и людей, крайне далеких от идеи солидарности. А ну как у них откроются глаза — и они в гневе отвернутся от Владимира Сорокина, которого хвалят в газете "Завтра"?..
Так что вы лучше позабудьте эту статью, но сходите на премьеру оперы "Дети Розенталя" в Большом. Ради нее стоит и негру преклонных годов прилететь в Москву, где снег белее цветущего миндаля, и солнце осияет купола церквей и порфир Мавзолея.