ПЛАНЕТАРНЫЙ ПРОЕКТ РУССКОГО КОСМИЗМА

| | | | |
Светлана Семёнова
ПЛАНЕТАРНЫЙ ПРОЕКТ РУССКОГО КОСМИЗМА
ЛОКОМОТИВ ГЛОБАЛИЗАЦИИ, путь которому — и на всех парах — открыло поражение СССР в "холодной войне", крах планово-социалистической системы, принес в Россию и капитализм, и свое корыстное геополитическое задание, и стандарты гедонистически-потребительского общества. Уже с ролью России, даже в славянском мире, покончено — тот весь, кроме пока Белоруссии, радостно влился в орбиту нынешних гегемонов — США и объединяющейся, секулярной материалистической Европы. И тем не менее Запад, так вроде мирно и комфортно устроившийся, своей военной организацией плотно-плотно, близко-близко подходит неуклонно к России и методично обкладывает ее. И, похоже, не успокоится до тех пор, пока не расчленит большую (бывшую великую) Россию на десяток, а то и другой мелких, немощных, уже окончательно марионеточных образований. Откуда такое недоверие, подозрительность, импульсы отталкивания, скрытой враждебности, как у зверя одной породы перед лицом другой? Почему боятся России? Когда она уже раскрыла свои широкие объятия западному глобалистскому принципу жизнеустроения, да еще с таким перехлестом, без всякой страховки, когда вроде совсем положили ее на лопатки, раздели от собственных национальных идеалов, когда народ ее массово растлевается законом капиталистических джунглей, грубыми приманками секса и бросового удовольствия и массово же вымирает от паленой водки, наркотиков, нищеты и болезней, миллионами бросая не нужных никому детей на улицу, на панель, на подпитку криминала... Чего, казалось бы, бояться перед такой бессильной, полуиздыхающей гигантской тушей с разложившейся армией и негодными ракетами, как любят злорадно и презрительно рисовать поверженную "империю"? Неужели не всё еще вытоптали, выгладили соросовские программы обучения, гранты, работающие на внедрение западных ценностей, и что-то может вдруг пробиться, зафонтанировать, освежить народ водой живой надежды и цели, и встанет он со своей незаемной головой, своей душой, своей заветной думой и волей к ее осуществлению? Да, похоже, что боятся скрытого потенциала некоего идеологического, ценностного коленца, чреватости чем-то неожиданным в недрах и лоне "загадочной русской души", как бы иронически ни кривились теперь перед этим штампом, недаром же некогда свежо родившимся в восприятии иностранца.
Похоже, что по большому метафизическому счету существует два типа человека. Один, целиком вписанный в практическую посюсторонность, на полном и единственном серьезе внедрен в нужды, заботы и удовольствия мира сего, спокойно-фатально принимает его природно-смертные законы. Потребительское общество выросло на почве явления, которое было названо буржуазностью, причем в широком смысле, учитывающем не только понятные социально-экономические, но и психологические, и прежде всего духовно-метафизические, или точнее, а-метафизические ее измерения. Дух буржуазности — исключительно отмирен, его потолок упакован без просвета в реальности высшие, в дерзание к небу. Мещанин в таком философско-герценовском понимании ампутировал в себе главное метафизическое качество человека, его духа — трансцендирование, перерастание себя. Везде, куда проникает буржуазно-мещанский дух (а с глобализацией он проникает всюду), он подрезает крылья настоящему духу, порыву и прорыву в более высокую онтологическую реальность: если взять лишь область культуры, то идею и задачу преображения самой жизни и человека он забьет эстетизмом, "искусством для искусства"; метафизическое беспокойство и новое творчество — постмодернизмом, иронически жонглирующим деконструкциями и симулякрами... Идейный вектор этого духа — всё временно и относительно: великие созидательные философские идеи обезврежены их, так сказать, библиотечным статусом (как один из элементов чистого знания, приличествующего образования), религиозные установки и идеалы заключены в оторванную от мира частную территорию личной веры и права на свой путь сугубо индивидуального спасения. Буржуазно-мещанский дух может дышать и в консерваторе, и в либерале, и в революционере, и в нигилисте.., у него тысячи обличий — социальных, философских, "религиозных", но за всеми ними — один неоязыческий, антиэволюционный выбор.
Обратимся теперь ко второму типу человека — тот, при такой же, как у первого, естественной причастности к условиям и требованиям земного бытия, чувствует себя в них значительно более неуютно, несчастно, глубинно трагически, не принимая их как окончательные и должные. Такой человек живет в духовно динамическом, натянутом пространстве, где работают два полюса — и земное здесь и теперь, и трансцендентный зов к лучшей природе, к "новому небу и новой земле". Собственно, только такой человек и может быть назван религиозным, душа которого — "христианка", даже если он и вовсе не исповедует никакой религии. Тогда как и объявленное исповедание оной, и обрядовое прилежание может быть лишь традиционно-благочестивым "бантиком" к жизненному платью первого, по сути, безрелигиозного типа.
Так вот, в своих размышлениях над русским национальным характером отечественные мыслители указывали на одну доминанту русской души, которая и относит ее к этому второму, метафизически ориентированному типу: ее устремленность к абсолюту, к последним временам и срокам, к Царствию Небесному, где находит воплощение чаяние всеобщего спасения, обоженной природы человека и мира. Наряду с другими религиозными мыслителями Лев Карсавин подчеркивал не просто абсолютность русского идеала, но и самое главное — сознание того, что "идеал лишь тогда ценен, когда целиком претворим в жизнь...". "Или всё, или ничего" — так определял дилемму русского максимализма Евгений Трубецкой, предостерегая против ее опасностей. Такой тип сознания действительно подвержен разного рода роковым срывам и извращениям (аукающимся в самой русской истории): провал промежуточных, историко-культурных звеньев, идеи постепенности, творчески-созидательного эволюционного возрастания (получить всё вмиг и сразу, как страстно верили платоновские чевенгурцы). "Русский человек не может существовать без абсолютного идеала" (Карсавин), а при крушении того суррогата, в который народ вдруг усилился поверить как в такой идеал, он легко впадает во "все позволено", демонстрируя нигилизм как изнанку своей глубинной апокалиптичности.
НЫНЕШНЯЯ СИТУАЦИЯ идеологической пустоты, пришедшая на смену поверженного идеала, способствует этому настроению равнодушия и безнадежности. Установившийся сейчас строй и уклад работают на глобалистское задание сменить душу России, разделяющую ее с европейско-американским миром до полного непонимания, глухого раздражения, скрытой вражды, сделать ее наконец "нормальной" (притом и с корыстным прицелом укоротить ее и обрезать для практических нужд фактории-донора).
Еще в известной славянофильской триаде: государство, народ ("земля", по выражению Константина Аксакова), общество, последнее (сейчас говорят "гражданское общество") понималось как посредническая инстанция между двумя первыми, поднимающая народные интересы, чаяния, ценности на ступень самосознания, с тем чтобы государство (власть) знало и считалось с ними. И место общества в таком понимании в России заняла преимущественно интеллигенция, однако не всегда и не вся стала она выразителем народного, национального самосознания. Вспомним ее роль в подготовке революционной, национальной катастрофы, проницательно явленную авторами "Вех" и "Из глубины". И в исторически недавнем поражении России в "холодной войне", в процессе либерально-капиталистической ее глобализации часть интеллигенции, и довольно значительная, сознательно и бессознательно идеологизированная недругами России, стала вольно-невольным исполнителем задания западной цивилизации, о котором только что шла речь: подменить организмический принцип русской души, ее духовно-генную архитектуру. Старались и стараются, как сейчас говорят, "агенты влияния" с массой втянутых в их орбиту исполнителей этого заказа: журналистов, телевизионщиков, историков, писателей, художников, деятелей шоу-бизнеса... Сейчас колоссальную роль играют деньги, положение, материальные блага, и за них чутко держат усики по ветру и делают что надо.
Это "что надо" пытается окончательно заглушить всегда звучавший в русской душе метафизический зов громкими дразнениями цивилизации досуга и развлечения, гедонистической массовой культуры, обрушившейся прежде всего на молодое поколение. Казалось бы, как распаляют зоны чувственного удовольствия, "погорячее, погорячее", а жизнь вокруг, люди становятся... все холоднее — холодеет, жестянеет мир, самочувствие каждого, отношения людей между собой, государства, общества к ним, их к государству, истории, бытию вообще. У элитной части молодежи пестуются разум и знания прагматические, узко-профильные, мораль успеха — для большинства престижно существовать и действовать в не-производственной сфере (финансов, юриспруденции, политологии, сервиса, торговли), в индустрии развлечений, шика-шока...
Конечно, речь идет о преобладающей тенденции, с которой связано то новое, что ошеломляюще вошло в нашу жизнь. Здесь и энергичное, циничное племя больших и малых внутренних конквистадоров, покорителей общенародной собственности, природных ресурсов, чужих кошельков, потеснивших на обочину прежнюю советскую "интеллигентную" элиту, которая теперь роится вокруг них как держателей кормушек и центров влияния. А в каком броуновом движении, эстетической пестроте клубятся яркие актеры и паяцы, риторы политического театра, масс-медиа, раскрученные звезды шоу-бизнеса, клубных тусовок, золотой молодежи, живописные фигуры оккультных "наук" и практик!.. Но разве это всё? На мой взгляд, здоровое ядро нации живо и действует, пусть в тиши и тени, вдали от публичного информационного поля: есть у нас и честные труженики, сохранившие исконно народные качества русской души и отношения к миру, передающие их своим детям, и молодые, идущие под сень церковных приходов, причем деятельного толка, спасаясь там от мусорного вала массового растления, есть и ученые, ради "интеллектуальной любви к Богу", богу своего любимого предмета, бескорыстно служащие отечественной науке; есть и настоящие художники, политики и журналисты, есть и вечные русские искатели альтернативных путей движения вперед человека и мира... Есть уникальное духовное наследие русской культуры. Есть, наконец, та активно-христианская, активно-эволюционная мысль, часто объединяемая в понятии русского космизма, которая может и должна стать нашим русским и одновременно универсальным ответом на идеологию и практику глобализации, представляя собой созидательно-спасительный вариант планетарного, а то и космического устройства жизни. Хотя классический период развертывания этого философского и естественно-научного течения приходится на столетие (с первой половины девятнадцатого до середины двадцатого века), уже отстоящее от нас более чем на полвека, его адекватное и широкое усвоение еще по-настоящему не началось, а дальнейшее углубление и уточнение его новыми научными достижениями, актуально-современное синтезирование этого наследия продолжается — в силу господства совсем другого цивилизационного выбора — больше в боковых, так сказать, капиллярных, маловидимых частях культурного организма.
Русский космизм в обеих своих ветвях — активно-христианской (Федоров, Вл. Соловьев, С. Булгаков, Н. Бердяев, П. Флоренский, А. Горский, Н. Сетницкий) и натурфилософской, естественно-научной (В. Одоевский, А. Сухово-Кобылин, Н. Умов, К. Циолковский, В. Вернадский, А. Чижевский, В. Муравьев) стоит на идее активной эволюции. Основываясь на безусловном эмпирическом факте цефализации, т.е. неуклонного роста головного мозга, усложнения и утончения нервной системы в ходе эволюции живых существ, приводящей к созданию человека, русские космисты делают вывод, что на человеке эта внутренняя закономерность эволюции, намекающая на некий ее идеальный телеологический импульс, не останавливается. Эволюция (или, если хотите, замысел Божий о мире и своем венце творения) выдвигает человека, наделенного разумом, уже не как страдательно-пассивного, а как сознательно-творческого агента своего дальнейшего разворачивания — и не только в уже взятом ею векторе все большего развития духа в лоне материи, но и все большего управления духом материи. Этап сознательно-активной эволюции, диктуемый требованиями разума, причем "разума верующего" (используя выражение славянофилов), разума сердечного, направляемый активно-христианским идеалом, призван вести к преображенному состоянию природы человека, ныне существа еще смертного, промежуточного, кризисного, и природы мира, отданного стихиям разрушения и энтропии. Этот будущий преображенный порядок бытия получил различные названия: у Федорова — регуляции природы, психократии, у Вернадского — ноосферы, у религиозных мыслителей — Царствия Божьего, Царствия Небесного.
Глобализирующийся мир стоит перед лицом глобальных проблем, принявших, как известно, форму глобальных кризисов. О чем это свидетельствует? Значит, эти глобальные проблемы — экологические, демографические, антропологические — решаются как-то радикально не так, раз доходят они до такой болезненной, чуть ли не летальной остроты.. Прежде всего подход к глобальным проблемам нередко лишен простого понимания (утверждавшегося в русском космизме), что по своей сути требуют они воистину планетарного решения, что сам их всеобъемлющий объект взыскует такого же глобального субъекта — всех землян. И касаются-то они именно натурально-бытийственных основ жизни человека: отношений его с природой (экология), с рождением и смертью (демография), наконец главного — конечной, несовершенной, противоречивой природы самого человека (антропологический кризис), а подход к этим проблемам — лишь экономический, социальный, геополитический и начисто лишен онтологического, сущностного измерения.
Об этом измерении никогда не забывало христианство, указывая на падшесть человека, его смертную болезнь, на царящие в мире законы пожирания и вытеснения, на которых не может быть построено самоопорным человеком ничего прочного и гармоничного. А до сих пор — как впервые четко высказали Федоров и другие мыслители русского космизма — человечество никогда не учитывало этого гиблого онтологического фундамента в своих действиях в мире социальном, в своих революционных или реформаторских планах и доктринах, а уж тем более не ставило задач преобразования этого фундамента. Коммунистический рай на земле проваливается в силу мелкого, чисто общественно-классового анализа причин зла в природе человека: земные бедствия и несовершенства начисто отделялись от глубинного их источника — смерти, ставилась утопическая цель — "смертного сделать счастливым" (Федоров). Очередная обманная утопия — всеобщее потребительское, либеральное общество: потребление имеет предел в истощающихся ресурсах, и борьба за них предстоит беспощадная, а благополучная "пост-история" уже взорвалась религиозно-ценностными, цивилизационными противоречиями и террором, не говоря уже о нигилистических угрозах, таящихся в той же ожесточенной отчаянием в спасении смертной человеческой природе.
Современные психологи и социологи говорят о широком поражении самых благополучных стран (более трети населения) "ноогенными неврозами" (неврозами отсутствия смысла и цели жизни), "психоневротическим нигилизмом" — проявляют они себя в наркотизации сознания (забыться от бессмыслицы и неизбежной смертной бездны!), в эпидемии самоубийств, разгуле разрушения и саморазрушения... Конец света гнездится в недрах самого человека, отравленного смертными токсинами. Психологи уже исследовали механизм переноса подсознательного, полусознательного и сознательного страха смерти с себя на другого. Этот сдвиг остро ощущается в садистических актах, но он же на деле широко проявляется в самых разных эксцессах ненависти, жестокости, убийства, сотрясающих межчеловеческие, межнациональные, межгрупповые отношения. Сдвигов и переносов всегда было немало: мирной кончине в домашней постели предпочитали гибель в распалении бранного эроса, медленная агония жизни добровольно прерывалась мечом харакири, факелом камикадзе, теперь шахиды в одно мгновение уносят свои и чужие жизни. И, наконец, "О, если бы со мной погибла вся вселенна!", "Всё утопить!", всё взорвать, привести к коллапсу! Nihil, nihil - ничто, ничто - на таком сатаническом порыве только и утоляются ожесточенно-безнадежные, обезбоженные ум и сердце, метафизически озлобленные до предела. Вот они крайние манифестации антропологического кризиса, залегающие в иррациональных глубинах секулярного, предполагаемо "разумно" устроившегося общества! "Последний же враг истребится — смерть" (1Кор.15:26) — и работа этого врага, густая трагическая тень, которую бросает она на существование сознательного и чувствующего существа, отравляя ядами безнадежности, циничного вызова, нигилизма глубины его психики, направляется никем иным, как антагонистом Бога, не зря названном "имущий державу смерти".
А ВЕДЬ ИМЕННО РУССКАЯ КУЛЬТУРА родила самого радикального за всю мировую историю борца со смертью. Родоначальник активно-христианской мысли Николай Федоров как раз вводит так недостающую высшую цель в историю, а также в жизнь всех без исключения людей, живших, живущих и кому еще жить в будущем, всех поголовно смертных: истребление этого "последнего врага", преодоление теперешней смертной, кризисной, опасной для себя и мира природы человека, созидание нового бессмертного статуса бытия, распахнутого на вечность космического созидания. С уяснением этой цели русский мыслитель связывает достижение наконец-то совершеннолетия ("меры возраста Христова") родом людским, таким еще буйным подростком, играющим в свои нередко злые, отчаянные и бессмысленно-губительные игры.
Идеологи глобализации с ее реально торжествующей гипертрофией экономических интересов и целей манят новым постиндустриальным этапом развития, в котором на первое место должно выйти интеллектуальное производство — генерирование новых подходов, идей, технологий, развитие информации, доминанта качества жизни, но никуда не денешься — это производство и это качество по-прежнему задается ценностями потребительства и комфорта, пусть и в более широком культурном ассортименте, и, конечно, далеко не для всех. Настоящее же новое качество жизни, полагающее высшую ценность в каждой человеческой личности, должно поставить целью не преходящее услаждение индивидуальных эфемерид, со своей неизбежной теневой подкладкой, а "прочное обеспечение существования" (Федоров), а это и означает расширение видовых рамок персональной жизни, а затем и ее бессмертие. Сковырнуть нынешнюю коротенькую и так легко девальвирующуюся мораль успеха можно лишь предложив истинно большой успех, успех онтологический — победу над старением, смертью, возвращение к преображенной жизни уже унесенных ею.
Глобальная экологическая проблема отношения человека к природе ставится мыслителями активно-эволюционной линии, по сути, в христианском духе - как ответственность вершинного Божьего творения перед природой и меньшой тварью, как необходимость осуществления библейской заповеди об обладании землей и мудром владычестве над ее созданиями. Это обладание и владычество обращено и к разрушительным стихийным силам, потрясающим род людской в землетрясениях, наводнениях, цунами, засухах..., и к зловещим плодам хищнической человеческой активности (истощение земли, парниковый эффект, радиация и т. д.). В русском космизме были проективно промыслены и конкретные пути и способы регуляции природы, в том числе и мирное использование войска, превращение орудий истребления в орудия спасения (как пример пророческой эффективности такого проекта можно привести современные разработки использования своего рода космического ядерного щита как защиты от вторжения нежелательных небесных тел, могущих нести апокалиптическую угрозу жизни на земле).
Глубинный порок глобалистского фундаментального выбора особенно кричаще вылезает в вопросе о демографии: здесь рождается радикальная теория "золотого миллиарда", людоедским образом решающая проблему ограниченности земных ресурсов, оправдывающая жестокую, четко выборочную планетарную селекцию (Африку к ногтю СПИДом и племенным геноцидом, Россию ужать до 30-40 млн. уже спущенным каскадом депопуляции и т. д. и т. п.). Крайность — да, но сколь характерная! Как и характерен для мыслителей русского космизма другой оптимистический экстрем. Скажем, Циолковский полагал, что для исполнения огромных преобразовательных задач только на земле (не говоря даже о космосе), для освоения пустынных, горных, океанических, воздушных сред человечество должно умножиться в тысячу и более раз, до шести биллионов. А перспективы федоровского всеобщего дела включают в себя не только увеличение населения, а значит умножение возможностей регуляции совокупным человечеством сил и энергий природы ("внесение в нее воли и разума"), но и возвращение к жизни и безбрежному космическому творчеству всех ушедших. Русский космизм снимает глобальный пессимизм, лежащий в основе философии свертывания рода людского, гедонизма избранных, тем, что прорывает рок земно-биосферных границ и ресурсных ограничений, выводя будущую судьбу рода людского за пределы планеты. Овладение пространством, новыми средами обитания, ноосферное освоение и преобразование земли, этой святой колыбели, детского очага сознательной, чувствующей жизни, совершеннолетне расширяющейся в космос и оживотворяющей его, невозможно без одновременного овладения биологическим временем, без радикального расширения индивидуальных рамок жизни, сознательного управления процессами жизнедеятельности организма, становящегося все более гибким, пластичным, могущественным, неразрушимым. На такую грандиозную задачу может работать только новая наука, направляемая высшей целью возвышения, эволюционной экспансии и спасения Жизни, синтезировавшая все свои отрасли и дисциплины, все творческие, идеально-проективные силы человека (искусство и религию) в едином деле практической реализации метафизических императивов активно-христианской веры.
В таком деле, буквально, личностно касающемся всех, христианский идеал доходит до своей полноты, отказывается от пассивности, от фатального понимания апокалипсических пророчеств (те — лишь угроза, дурной прогноз на ложный, анти-эволюционный, противобожеский выбор, а не роковой, неотменимый приговор), освобождается от "слишком человеческой", мстительной, рождающей бунтарский нигилизм идеи разделительного, невсеобщего спасения, усваивает принцип обращения злонаправленных сил и энергий в созидательные и благие, искупления носителей зла и греха, их деятельной реабилитации и преображения. И тогда от нынешней почти полной дехристианизации целых регионов, даже бывших некогда носителями и держателями веры, именно такое активное, деловое христианство, вступившее в новую творческую эпоху своего развития, раскрывшее универсализм Благой Вести, свой активный богочеловеческий характер, получает для себя возможность воистину мирового триумфа: вырваться к своему возрождению, более того — к тому шествию по всей планете, к той христианской революции душ, умов и воль, которую заповедал Христос ("Шедше научите все народы...").
КОГДА В СВОЕ ВРЕМЯ ВЕРНАДСКИЙ описывал складывающиеся условия и материальные предпосылки перехода в ХХ веке к ноосфере, он указывал, казалось бы, на многое из того, чем отличается нынешний глобализирующийся мир: вселенскость человечества, освоившего для себя всю биосферу, заселившего всю землю, вплоть до самых труднодоступных мест, преодоление пространственно-временных барьеров между частями и уголками планеты, быстрые, эффективные средства передвижения и сообщения, обмена информацией, связывающие землю в единое целое, прогресс науки, созидающей общеземной мозг, омассовление истории, социальной жизни... Рождение ноосферы — процесс планетарный и объективный, и его, казалось бы, можно в чем-то совместить с глобализацией. Ведь и "сфера разума", искусственная оболочка биосферы, радикально преобразуемая идеями и проектами, трудом и творчеством человека, вовсе не столь уж гармонична, разумна, несет в себе те же кричащие противоречия, что и строящий ее несовершенный, смертный человек. Но в том-то и дело, что ноосфера, существующая как факт, отлична от истинной ноосферы, ноосферы как идеала, предполагающего по меньшей мере "господство человека над внешней природой и господство в самом человеке сил разума над низшими инстинктами" (Вернадский). Главное для русского ученого — точная, созидательная коррекция обьективного процесса ноосферизации и планетаризации, которую должны внести в него идеал, цель и реализация сознательно-активной эволюции. Но где до постановки и решения таких онтологических задач нынешней неолиберально-рыночной глобализации, разве есть в ней то важнейшее предусловие создания ноосферы, выдвинутое тем же Вернадским, которое он определил как единство человечества, признание равноценности всех людей, утверждаемой им как глубинно природный факт?!
Объединение мира, внедрение эталона "открытого общества" сейчас идет ради скрытой корысти трансатлантических корпораций, кому необходим доступ к источникам энергии и дешевой рабочей силе; здесь же действует единообразная удавка "прав человека", часто вовсе не приложимых в западно-манипулятивном их виде к целым большим регионам с другими вековыми религиозными и культурными традициями и ценностями. И тогда антиглобалистский отказ от такого прогресса, от космополитического рыночного диктата, опора на традиционные основы и ценности, мультикультурализм... — такой "ретроградный" выбор кажется более сохранно-нравственным, избегающим сатанически-изощренных извращений разума и поведения, как то происходит в глобалистском "авангарде". Часто "отсталость" лучше, глубже, органичнее, человечнее (божественнее), чем безудержное предполагаемое вперед на ложных путях.
Однако по-настоящему продуктивно противостоять процессу глобализации вряд ли получится через островки местной автаркии, самозамыкания в своих этнических, культурных нормах и ценностях. Нынешней неолиберальной, индустриально-экономической, секулярно-неоязыческой глобализации необходимо противопоставить проект еще более глобальный, планетарный и космический — реализацию идеалов ноосферы, активного христианства. Глобалистский человек в своем культе экономической эффективности тяжелой корыстной пятой вытаптывает материальное лоно народных культур, стирает красочное разнообразие национальных физиономий, мировосчувствий, логик. А вот планетарному, ноосферному человеку, ставящему онтологические задачи регуляции стихийных смертоносных сил, совершенствования человеческой природы, ее восхождения к бессмертию, это богатство и разнообразие необходимо — что делать в эоне творческой вечности стандартизованному, одномерному индивиду?! Ноосферный человек берет себе в естественные союзники народное мироощущение, где уже на уровне освященного быта и труда, мифологии и фольклора проявлялись та же глубинная космичность миропонимания, то же соединение жизни и эстетики, та же идея активности человека в покорении пространства и времени, в борьбе со стихией и злом (вспомним хотя бы с детства известные образы ковров-самолетов, молодильных яблок, мертвой и живой воды, замечательные проекты сказочной народной мечты).
Контраст идеалов глобализации и ноосферы ярко выступает в их, с одной стороны, игровом (несовершеннолетнем), иллюзорно-эфемерном, с другой же — в серьезно-религиозном отношении к жизни, человеку, истории. Игра, человек играющий утверждается как чуть ли не самое изысканно-эстетическое употребление жизни, к чему в последнее десятилетие прибавилась еще массово культивируемая азартная, опустошающая карманы и души игромания и особенно опасный соблазн (прежде всего для молодых) ухода в мир виртуальности, вытесняющей, заменяющей реальность. Это грозит созданием какого-то нового типа человека, атрофирующего в себе те восприятия и качества, что были востребованы самой эволюцией: внимание к объекту, распахнутость на мир, подлежащий познанию и изменению, а тут — какая-то инволюция, уход в себя, в фантазии, безразличная отрешенность от действительности. Активно-христианский и ноосферный идеал, рожденный и разработанный в России, напротив, предполагает переход от мира секуляризованного с его ценностной относительностью, враждой ко всему абсолютному, от цивилизации принципиально вне-космической, игровой, стоящей на приятии смерти и оттого вполне допускающей и даже ожидающей где-то в более-менее дальнем горизонте фейерверк всеобщей гибели, к утверждению смертоборческого сознания, могущего объединить всех людей земли, к религионизации мира, освящению всей жизни и спасительного для каждого космически-преображающего дела.