СОЗИДАЮЩИЕ

| | | | |
Савва Ямщиков
СОЗИДАЮЩИЕ
Я всегда ценил знаковые издания "Молодой гвардии" из серии "Жизнь замечательных людей". Книги не одинаковы по литературному уровню, но все они ценны, потому что посвящены личностям, которые составляют законную гордость человечества. Всей серии я не собрал, да, думаю, вряд ли кому это удалось, но отдельные издания вошли в мою библиотеку и к ним я часто обращаюсь. Иногда просто по наитию хочется перечитать, иногда в работе без некоторых нельзя обойтись. Книгу о Николае Васильевиче Гоголе я первый раз прочитал, когда еще не был знаком с её автором, Игорем Петровичем Золотусским.
Не буду оригинален, если скажу, что Гоголь — один из моих любимых писателей, тот, без кого жить трудно. Я Николаем Васильевичем увлекся в юношестве, когда в 1952 году отмечалось 100-летие со дня его смерти. Много читал исследований о Гоголе, самых разных — и старых, и новейших. Но Игорю Золотусскому удалось настолько органично войти в образ портретируемого человека, что кажется, для него нет неизвестных страниц, неизведанных событий, связанных с Гоголем. Самое же главное, что мне особенно близок его подход к творчеству Гоголя. Не взгляд поверхностный, а проникновенный, удивительно глубокий. Игорь Петрович сумел рассказать не только о Гоголе-писателе, но и о Гоголе-человеке, а человек Николай Васильевич был очень сложный. Можно уверенно сказать, что это одно из тех зеркал, которые отразили свою эпоху. Пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы перечислить всех великих, с которыми Николай Васильевич общался — от Пушкина до Александра Иванова. Исследование Золотусского выдержало уже несколько изданий, и даже в наши годы, когда, казалось бы, не до Гоголя, руководство "Молодой гвардии" эту книгу переиздаёт снова и снова, потому что она пользуется спросом.
Личное наше знакомство с Игорем Золотусским произошло тоже благодаря наследию Николая Васильевича. Это были те ранне-перестроечные годы, когда мы во многое поверили — ну как не поверить, когда, кажется, вдруг открываются окошки в мир, когда можно какие-то книги читать в метро, не заворачивая в газету, чтоб не увидели, где они изданы. И вот, работая в Фонде культуры, я привлек Игоря Петровича к нашим телевизионным передачам, посвященным охране памятников. Два старинных московских дома занимают особое место в моей судьбе. С ними-то и связано наше знакомство. Первый дом — Марины Ивановны Цветаевой в Борисоглебском переулке — нам удалось уберечь от разрушения. Его бы сломали на раз, а сейчас тем более, учитывая то плачевное состояние, в каком мы дом застали, когда пришли к Катаевой-Лыткиной, хозяйке и защитнице его. Снесли бы, построили казино, ресторан или особняк какого-нибудь доморощенного олигарха. Я помню те съемки, когда Игорь Петрович увлечённо рассказывал о своем отношении к цветаевскому дому. Сейчас такие передачи редкость, а тогда они как злободневные показывались в то время, когда большинство людей телевизор смотрят. После каждой передачи мы получали письма, притом не только от зрителей: доходили наши призывы и до руководителей государства.
Если дом в Борисоглебском переулке удалось отстоять, то с особняком на Суворовском бульваре, где жил и умер Николай Васильевич Гоголь, все сложилось печально. В этом владении Толстых сохранились конторка, лестница, по которой Николай Васильевич поднимался наверх, и кровать, на которой он умирал. Чтобы открыть здесь музей Гоголя, надо было всего-то из одного крыла усадьбы, где стоит замечательный андреевский памятник, убрать техническую библиотеку. Нет, не дали нам сделать этого важного шага. Поразительно, но сегодня музей Николая Васильевича Гоголя есть только на Украине. Нет его ни в Москве, ни в Петербурге. Слава Богу, в Риме мемориальная доска висит. Но чтобы музея не было в Москве, где Николай Васильевич Гоголь подводил итоги своей жизни! Такое только "Иваны, не помнящие родства" могут себе позволить. Я уже тогда понял, что перестройка пойдет по линии вседозволенности. Мы теперь имеем музей Сахарова, Шилова, Глазунова, но нет музея Гоголя или музея Серова.
Создать музей тогда не удалось, но я благодарен судьбе, что в борьбе за него мы с Игорем Петровичем встретились. К тому же те передачи Золотусского к телевидению, как говорится, пристрастили, и он к нему очень пришёлся. Я потом внимательно следил за его передачами "На чужбине", связанными с Буниным и другими русскими писателями. Я ценю в людях профессионализм, а этим качеством отмечено все, к чему прикасается Золотусский. И если уж он делает передачу, то напрасным будет искать в ней ошибки и неточности. А главное, мысль автора всегда соответствует тому событию, тем фактам, о которых он рассказывает. Для меня вершиной таких телевизионных передач стали те несколько выпусков, которые Золотусский подготовил к 200-летию Федора Ивановича Тютчева. У нас этот юбилей отметили казённо и вяло, как бы прислушиваясь к словам "героя перестройки", расхваленного в "Огоньке", Бухарина, "бухарчика", который прославился своими воплями о том, что если мы будем и впредь увлекаться пошляком Есениным, то не дай Бог, и до уровня Тютчева докатимся. Я был поражен, что на фоне нашего пролживленного телевидения появилась передача Золотусского.
Откровением, я бы сказал, даже ориентиром не только для меня стало его недавнее выступление по поводу интеллигенции. Многие люди мне говорили, что делают ксероксы статьи Игоря Петровича "Интеллигенция — смена вех", напечатанной "Литературной газетой" в августе 2004 года. Настолько аргументированно сказано в ней о нашем времени, об ответственности деятелей культуры за национальную трагедию. У нас, правда, в интеллигенцию зачисляется каждый, кто появился на какой-нибудь тусовке и обнялся с актером Абдуловым или с режиссером Марком Захаровым — и те интеллигенты, и эти. Но процитирую короткий кусочек из статьи. "Когда вы будете думать об одурманенном и увлеченном вами в пропасть народе, не будете ли вы слышать роковые слова: "Горе тому, кто соблазнит единого из малых сил". Когда вы будете вспоминать обо всей той крови, которая пролилась благодаря вашему духовному попустительству, то не будете ли вы слышать вокруг себя: "Каин, Каин, что ты сделал с братом своим?"
На меня эти строчки произвели потрясающее впечатление. Сравнимы они разве что со статьями 93-94-х годов Владимира Максимова, которые вышли в его сборнике под емким названием "Самоистребление". Вообще-то только Богу известно, от чего умер Владимир Емельянович, но мне кажется, что причиной скоротечного рака стали и те события, которые на него, борца с тоталитаризмом, обрушились. Я записывал несколько бесед с Владимиром Емельяновичем и в Париже, и здесь на Плющихе, где сейчас мы беседуем с Игорем Петровичем. Мы собирались с Максимовым, с Распутиным, с Беловым, с Крупиным, с Курбатовым. Владимир Емельянович буквально черный был, хотя, казалось бы, что ему? Обеспечил себя в Париже, обеспечил своих дочерей, у него прекрасная квартира, есть всё необходимое. Вы понимаете, в чем дело? Те, до кого мы пытаемся достучаться, люди твердолобые. Сейчас появилось еще одно шоу — "Тем временем", которое ведет некий господин Архангельский. Я эту передачу считаю не менее вредной, чем шоу "Культурная революция", потому что Архангельский поизящней Швыдкого, но вопросы, которые он ставит, провокационнее швыдковских… Один из его собеседников сказал: "А ведь Достоевский не очень-то бесов осуждает. Он их как бы и придумывал сам. И вообще-то насадил в России бесов Достоевский". Бедный Федор Михайлович!