ФАРСМОДЕРН

| | | | |
Сергей Ожиганов
ФАРСМОДЕРН
Человек плохо гармонирует с природой, потому что жить — означает быть отличным от мертвого вещества природы и страстно желать как можно позднее совпасть с ним. Природа отпускает нас от себя всего лишь на время; не зная или не принимая во внимание характеристик добродетели всякого человека, она равнодушно забирает нас через одной ей известное время.
Фрустрация сознания перед конечностью бытия неизбежно породила всемогущего и бесконечного Бога, который в глазах человека сделался ответственным за все в этом мире происходящее.
Однако за все время господства теократии Бог не дал человечеству счастливого примирения с действительностью. Мы фатально нетерпеливы, и сегодняшний успех для нас чаще всего ценнее завтрашних обещаний.
Отсутствие видимого божественного вмешательства в дела человеческие рано или поздно должно было развязать общественную инициативу. Упование на внешние мистические силы перестало удовлетворять самых любопытных и активных, а самые просвещенные решились искать новые знания как об окружающей природе, так и подвергли сомнению и анализу существующие общественные установки.
Начавшееся в Европе в XIV-XV веках уникальное самоизменение всего уклада жизни принято называть модерном — эпохой, когда человек посмел вступить в соревнование с Богом и в диалоге с действительностью начал в большей степени полагаться на собственные силы. Христианское мировоззрение, сохраняя внешние черты общественной легитимности, начинает терять статус догмы, безусловно, применимой в повседневности, что означает ослабление ограничений на открытие новых путей общественного развития.
Западный мир, начинавшийся с вольницы греческого многобожия и распространивший свое влияние завоеваниями Александра Македонского практически на все человечество того времени, во времена владычества Римской империи попал в зависимость от творческой мысли иудеев — принял христианство, окончательно соединившее европейскую цивилизацию в единое целое. Именно такое целое оказалось на редкость неустойчивым, содержащим предпосылки бурного развития беспокойного человеческого духа, начался Прогресс — явление совершенно не известное ни античной цивилизации, ни народам Востока, породившим все современные религии.
Все человечество и каждый его представитель жаждут счастья, но представление о его сущности очень индивидуализировано, совсем как в русской поговорке: что русскому хорошо — то немцу смерть. Стремление немцев к системности, надежности и значительности дерзкий полуполяк Фридрих Ницше без тени иронии объясняет плохим пищеварением (особенности национальной немецкой кухни). Широта русского характера, граничащего с разгильдяйством и переходом всяких границ, по мнению историка С.М. Соловьева, обусловлена необъятными просторами русского государства. Французский постмодернист Жиль Делез саркастически заметил по этому поводу, что Декарт моментально сошел бы с ума, окажись он в России. Однако чуть больше ста лет назад несравненный Ницше в работе "Набеги несвоевременного" сказал о России, что она -"...единственная страна, у которой в настоящее время есть будущность, которая может ждать, может обещать; Россия — явление, обратное жалкой нервности мелких европейских государств...".
С другой стороны, именно мельчайшие средневековые итальянские города-государства стали родоначальниками Возрождения, времени, когда человечество вновь, как и в античные времена, поверило в собственные силы. Однако вера эта с тех времен стремится опереться на знание грешной повседневности, метафизический взгляд начинает прагматически присматриваться к Природе, восторг и страх от ее совершенства соединяется с желанием попользоваться плодами научных достижений. Первоначально рациональное, точное и вычислимое почти неотличимо от прекрасного. Универсальный гений Леонардо да Винчи в "Книге живописи" говорит: " Никакое человеческое исследование не может быть названо истинной наукой, если оно не проходит через математические доказательства. И если ты скажешь, что науки, которые начинаются и кончаются в душе, обладают истиной, то этого нельзя допустить, а следует отрицать по многим основаниям. И прежде всего потому, что в таких умозрительных рассуждениях отсутствует опыт, без которого ни в чем не может быть достоверности". Человек, долгие годы работавший над библейскими сюжетами, в поисках знания предпочитает опираться на приземленный опыт, а отнюдь не на божественную истину. Предпосылки ницшевской смерти бога определенно просматриваются в приведенном отрывке. Отрыв возможного местонахождения истины от божества, поиск опоры на собственные силы неизбежно ведут к искажению христианских моральных ценностей.
Карл Ясперс, один из крупнейших философов (и психотерапевтов) XX столетия, характеризуя пессимистическое отношение к истории, сказал, что "течение вещей идет дорогой, которую дьявол замостил разрушенными ценностями" ("Всемирная философия. Введение”). И действительно, настоящий внутренний мотор Модерна — пышущее жаром стремление, внешне объединенного христианством, человечества к чувственному счастью. Нельзя не заметить земную красоту сочных мадонн Леонардо.
Скоро, исторически совсем скоро начинается утомительная и кровавая "борьба всех против всех" за "естественные права" всякого человека — борьба за права, прежде всего среднеевропейского городского мещанина, уставшего за примерно десять веков "тьмы средневековья" наблюдать радости жизни родовой аристократии и вынужденного совершенствоваться в ремеслах, прежде всего ради исполнения любых ее прихотей. Высокопарное кантовское "разумное существо существует как цель самого себя" имеет своим основанием земное желание среднего немецкого бюргера как минимум к жизненной автономии, а как максимум — равенство в правах с немецкими баронами. Глубокий ресентимент является ядром борьбы за равенство, а провозглашение стремления к процветанию всегда означало соперничество с правящим и благоденствующим классом. Кто сегодня знает барона фон Цедлица, которому (символический во всей истории философии) Иммануил Кант посвятил свою главную книгу "Критика чистого разума". Несколько сотен такого рода баронов управляли жизнью всей Европы того времени в целях, которые имели очень мало общего с интересами подавляющего большинства населения. Нельзя сказать, чтобы Кант особенно заботился об интересах упомянутого большинства, однако объективно, вместе с другими выдающимися деятелями Просвещения, прежде всего французскими, была подготовлена почва для либеральных революций XVIII-XIX веков на европейском континенте.
Либерализм, как система взглядов собственника, все многообразие однообразных рассуждений о "естественных правах человека" не имеет совершенно никакой опоры на весь предшествующий ему массив философской мысли, традиционно не особенно озабоченной пафосом приобретательства и тем более защитой экономических, политических и гражданских прав собственника. Замечание М.Хайдеггера о том, что наше "бытие не поддается обеспечению", так как наше существование или несуществование в принципе задано не нами, означает радикальное сомнение в подлинности мира, задаваемого стремлением к комфортному потреблению. По мысли Хайдеггера, человек еще не мыслит, он скорее вычисляет, а настоящая мысль еще не родилась в мире.
Человек экономический, т.е. считающий все и вся, доминирует в сегодняшнем мире. Ему почти удалось снабдить денежными метками, этой разновидностью чисел натурального ряда, практически все явления человеческой жизни. Лапласовский детерминизм все еще доминирует (несмотря на очевидную потерю его позиций в точных и естественных науках) в повседневности, которая и определяет в конечном счете жизнь всякого человека. Англичанин П. Стросон в работе "Свобода и ресентимент", изданной в Лондоне в 1974 г., утверждает: "Вовлеченность человека в обыденные межличностные отношения, думаю, слишком основательна и слишком глубоко укоренена, чтобы мы всерьез приняли мысль о том, что какое-нибудь всеобщее теоретическое убеждение сможет настолько изменить наш мир, что в нем больше не будет каких бы то ни было межличностных отношений, как мы их обычно понимаем...".
Мир человеческих отношений "невычислим" в принципе, и предпринимаемые в рыночно ориентированных странах попытки предельной монетизации всех сторон жизни — несостоятельны. Доставляя нам очевидную внешнюю функциональную связь предметов и явлений, денежный тип связи "всего со всем" исключительно формален, завершенно бюрократичен и никак не может быть всеобъемлющим фундаментом управления человеческим сообществом. Этот паллиатив неизбежно будет заменен чем-то иным.
Вообще изначально повседневность, конечно, фундаментальнее любых теоретических конструкций, служащих всегда прояснению ее отдельных моментов, поэтому, например, Хайдеггер в работе "О сущности истины" предостерегает от пустоты всеобщего ".. .от которого задыхается всякое мышление" и потому следует остерегаться неразвитости самых общих теоретических положений (умозрений), но с другой стороны, именно теория является тем дополнительным "глазом", позволяющим увидеть полноту повседневности.
На языке повседневности либерально-рыночная догма мне представляется в виде набора, не всегда осознаваемых, положений вида:
Я есть то, что у меня есть, т.е. человек как таковой определяется набором приспособлений для выживания и удобного быта.
Прав только тот, кто меня кормит, а в существующей системе владения и распоряжения Собственностью всякий человек практически абсолютно подчинен "акционерам" рыночного сообщества — владельцам капитала.
Все стремятся помочь тому, кто в этой помощи меньше всего нуждается, что означает на практике максимальное внимание общества наиболее обеспеченным и минимальное — самым обездоленным, что задает весьма своеобразную (радикально антихристианскую) систему предпочтений и целей и во многом определяет нормы общественного поведения.
Мораль есть система правил поведения, которым должны следовать другие, т.е. эгоцентричное противопоставление личных целей общественным.
Управляет тот, у кого больше денег, а не тот, кто больше знает и лучше умеет, следовательно, последнее слово почти всегда за крупными собственниками, выступающими в такой ситуации в анекдотической роли "специалиста по всем проблемам".
Демократия людей и вещей, т.е. в денежном измерении, которое является подавляюще главенствующем в рыночном сообществе, люди соизмеримы с вещами. Подобная ситуация критически далека от формулы древних — "Человек есть мера всех вещей" и несомненно лучше описывается сомнительной формулой — "деньги есть мера всех вещей и всех людей". В бытовой повседневности деньги и соответствующие им вещи зачастую ставятся выше людей. Как справедливо отмечал русский философ Н.Федоров "... если борьба за существование, т.е. борьба между людьми за вещь, признана условием прогресса, то вещь как цель должна быть предпочтена людям как средству; каждый и ценит других людей лишь как союзников в деле приобретения вещей". Этот ряд, разумеется, может быть продолжен.
Сегодня популярно и активно тиражируется утверждение очень интересного американского философа Ричарда Рорти "нет ничего выше демократического консенсуса свободных людей". Я понимаю эти слова как обособление, отделение человека от всеобщих законов Природы и максимально возможное противопоставление суммы отдельных человеческих воль якобы противоположной нам действительности. Именно такого рода положение дел развязывает общественную инициативу и порождает беспрерывный Прогресс — смену произвольных субъективных общественных состояний, направленную на административное подчинение Природы человеческим потребностям. Однако на этом пути мы всякий раз убеждаемся в несоразмерности человеческих целей природной гармонии. По-западному радикальное противопоставление человека и природы изначально чрезвычайно конфликтно и мне не совсем понятно в каком именно смысле мы выше природы, когда главными вопросами бытия, вопросами жизни и смерти, мы ведаем в значительно меньшей степени, чем якобы противостоящая нам природа.
У вышеприведенной формулы есть немного скрытое глобальное политическое содержание. Большая политика называется большой, потому что она определяет жизнь очень большого количества маленьких людей — людей, желают они того или нет, жестко подчиненных политическому управлению. Между внешне гуманным утверждением о том, что выше упомянутого демократического консенсуса нет ничего (ни Иисуса Христа, ни Аллаха, ни, наконец, увядшей западной объективной истины философии) и субъективным повелеванием крупных собственников при внимательном взгляде нет никакой гуманитарной дистанции. Любые заявления о демократическом управлении современным западным миром являются глубоким и талантливым фарсом.
Мир, лишенный статуса объективности, открыт для лжи и насилия.
Дело в том, что всякая идеология, не являющаяся общепризнанной системой взглядов всего населения не может быть объективной и истинной, а значит всякий раз делит людей на "избранных" (элиту) и "остальное" население, находящееся в постоянном неведении и заблуждении, исполняя привычную роль аристотелевских "говорящих орудий труда".
С другой стороны, "толпа не может быть философом" (Платон), а Хайдеггер в цитированной выше статье замечает "...философия никогда не сможет опровергнуть обыденный рассудок, так как он глух к ее языку: она не посмеет пожелать когда-нибудь его опровергнуть, потому что обыденный рассудок слеп, чтобы видеть то, что она открывает взору, созерцающему сущность". И все же невозможно согласиться с утверждением Хайдеггера о том, что научное мировоззрение и есть просто мировоззрение. Сказать так, значило бы лишить собственного мировоззрения подавляющее большинство людей, которые, конечно же, почти всегда пользуются чужими мнениями и суждениями — неважно, является ли это мнением научного авторитета или "авторитета" бандитской группировки, однако именно с этой необразованной "толщей" людей сверяется, в конечном счете, всякая истина, какая бы дистанция не отделяла интеллектуала от массового человека — человечество есть единый организм.
Западная демократия погрузилась в состояние фарса и самопародии. У нас в России представляются справедливыми слова недавно умершего А. Панарина: "Все то, что получило демагогическое название демократии, на самом деле означает освобождение бывшей номенклатуры от бремени государственного долга и сохранение одних только чистых привилегий". Либеральный кафтан расползается на российском теле, так как наибольшая часть нашего общества подозрительно относится к неожиданным правам новых собственников.
Состояние фарса, в котором находится современное западное общество, является, на мой взгляд, следствием засилья буржуазных интерполяций в сознании людей, т.е. такой ситуации, когда система взглядов и предпочтений, принятых в капиталистической тусовке крупных собственников и их топ-менеджеров, усилиями принадлежащих им СМИ подобострастно, преданно и настойчиво внедряется в головы обывателей-потребителей. Помимо вышеупомянутого ресентимента, этого почти космического начала злобы, зависти и тайного недоброжелательства, в капиталистическую систему "ценностей" входит также его ближайший родственник — недоверие людей друг к другу, которому рыночная жизнь обучает всякого самыми жестокими способами при ближайшем знакомстве с ней. История сохранила для нас высказывание, может быть главного практического "отца" рыночной экономики, Натана Ротшильда — я не доверяю тому, кто мне должен, т.к. он не заинтересован в возврате долга, но я в не меньшей степени не доверяю и тому, кто мне не должен, т.к. стремясь одолжиться у меня, обязательно постарается ввести меня в заблуждение. Любые финансовые пузыри, наблюдавшиеся в Истории и наблюдаемые в сегодняшней нашей жизни, всегда означают введение в заблуждение некоторого количества людей, т.е. основаны на пренебрежении моральными нормами. Как справедливо говорит Стросон (в цитированной выше статье), моральное очень тесно связано с объективным, т.к. "чувство вины и долга выводят за пределы того, что частным образом затрагивает отдельного человека". Поэтому лишение человека объективной установки, свойственное современным политическим технологиям, неизбежно несет разрушение оснований морального, нетехнологизируемого в принципе, и делает проблематичной доброжелательную коммуникацию, оставляя на поверхности бездушную учтивость менеджеров-приказчиков.
Потребительское общество формирует главную интригу жизни человека бюрократически — вокруг избыточных предметов комфорта, вокруг облегчения быта, оставляя за кадром (или на языке еврейской каббалы — за занавесом) глубинные уровни человеческого существования.
Состояние имманенции достигается отождествлением бытования и бытия, что является фарсом по определению.
Основной задачей современной философии мне представляется противостояние духу и смыслу буржуазного сознания.